11
(ретроспектива)
…Внешне все обстояло следующим образом: на факультет пришла разнарядка из Министерства образования – послать одного студента пятого курса журфака, знающего французский язык, в порядке обмена на восьмимесячную стажировку во Францию, на латинский факультет Сорбонны. Поскольку среди пятикурсников такой редкий язык, как французский, изучали только четыре человека, и среди них Земцов знал его лучше других, выбор со стопроцентной закономерностью пал на него. Пришлось, естественно, напоить всю учебную группу: выпадает же в жизни счастливый случай. Учился человек, как все, и вдруг – Франция, Сорбонна! И мало того, не надо писать диплом – в связи с особыми обстоятельствами.
Вадим и на самом деле поехал во Францию по обмену. Правда, всего лишь на месяц. Но этого хватило, чтобы почувствовать суть западной жизни, а главное – потом писать год письма родным, якобы проживая в общежитии студентов латинского факультета. Общежитие находилось в двух шагах от Иль де ля Ситэ, островка посреди Сены, с его Собором Парижской Богоматери.
Фактически же он за остальные семь месяцев объехал весь Союз с тремя десятками таких же, как он, курсантов спецшколы. Они неделю спали в снегу где-то в Заполярье, плутали по сибирской тайге, прыгали с самолета на Памир. Их учили убивать человека с первого удара, как когда-то обещал ему незнакомец в первом отделе, учили радиоделу и уходить от слежки, учили навыкам выживания в экстремальных условиях.
Но освоить пять-десять смертельных ударов для них, хорошо отобранных людей с прекрасной общефизической подготовкой, оказалось куда проще, чем понять премудрости западного образа жизни, западного менталитета. Им никто не говорил высоких слов о коммунизме или о чем-то подобном. Звучали совершенно незнакомые им высказывания о противостоянии католической морали, протестантизма и православия, о всепроницающем, до идиотизма, прагматизме Запада. Их учили побеждать разумом, а не ребром ладони или носком ботинка.
Вадим вернулся домой в мае, объясняя родным свое заполярное обморожение щек и среднеазиатский загар поездкой во Французские Альпы. Через полгода он женился. Потекла самая обычная жизнь, пресная до одурения.
За три последующих года его никто ни разу "оттуда" не позвал. Вся его связь с ТЕМ миром заключалась в знании заученных наизусть двух номерах телефонов, скорее всего принадлежащих какой-нибудь безобидной организации, и далеко запрятанных от всех красных "корочек" – на экстремальный случай.
В корочках было написано, что Земцов В.С. является работником центрального аппарата МВД СССР, и содержалась просьба не чинить ему препятствий. Словом, мент с какими-то непонятными полномочиями. Может быть, служба внутренней безопасности, вылавливающая взяточников среди своих, или что-то подобное.
12
…За четыре дня, прожитых в пустом Доме творчества, Вадим не написал в свою газету ни строчки. Утром разогревал очередную банку тушенки или перловой каши, выпивал стопку коньячного спирта и шел на берег. Там подолгу сидел на какой-нибудь вывернутой волнами коряге и смотрел на море. Даже купаться желания не было….
13
(ретроспектива)
…Тогда был как раз тот случай, когда нужно было сходить в ментовку Пицунды и показать свое устрашающее удостоверение. Если те трое, с опухшими после вадимовской разборки яйцами, не успокоятся, дело может закончиться плохо.
Эва спала. Ее самолет из Адлера улетал во второй половине дня. Но когда Вадим стал одеваться, она зашевелилась в кровати:
– Вадим, мой паспорт и удостоверение в сумочке на столе. Посмотри.
– Зачем? – неискренне удивился Земцов.
– Тебе лучше убедиться, что я та, за кого себя выдаю. Прежде чем будешь звонить, куда надо.
– Успокойся. Я тебя вспомнил – сказал Вадим, хотя не был в этом уверен до конца.
Похоже, там, в Таджикистане, в аэроклубе, где пересеклись пути двух групп "консервов", действительно был кто-то с лицом Эвы. Но попробуй, определи: все в летных комбинезонах, на голове шлемофоны. Единственных в Союзе по красоте ног Эвы он, естественно, не видел. Кажется, он вообще тогда принял Эву за мужчину. Грубые, обветренные черты лица, никаких признаков роскошной блондинки.
– Схожу в милицию. – Сообщил Вадим. – Пусть с этими тремя поговорят.
– Только побыстрее. Мне пора собираться.
…Дежурный по отделению милиции чуть ли не выпрыгнул из-за стола, когда Вадим показал ему свое удостоверение.
– Дорогой гость, какими судьбами?
Вадим объяснил ситуацию.
– Все сделаем, дорогой! Можешь не сомневаться. Что ж ты раньше не заходил? Посидели бы по-людски.
Этого Вадим боялся больше всего. Пришлось рассказывать придуманную заранее историю, что он работник пресс-центра министерства и здесь затем, чтобы написать книгу, прославляющую коллег.
– Творческий отпуск, черт его побери. Времени совсем нет.
– Что, и вечером не можешь посидеть с друзьями?
– Генацвали, как ты думаешь, за что меня пытались побить, а?
Дежурный расплылся в улыбке.
– Понимаю, понимаю. Любовь. Но уезжать будешь – заходи. Вина тебе приготовим для Москвы.
Его, чуть ли не насильно, заставили проехать километр до Дома творчества на милицейском УАЗике. У ворот Дома стояли… те самые три кавказца. Их погрузили в "воронок" и повезли назад.
14
Фляжка, наполненная Семеном, подходила к концу. Надо было бы сходить в центр и обновить запасы съестного и выпивку. Но идти было лень. Он был почти уверен, что скоро проведать его приедет комендант и, конечно же, не с пустыми руками. Все его мысли были об Эве. Как она там живет, в своей уже независимой Латвии? Может быть, в отличии от него, ее уже "расконсервировали"? Фу, какое жуткое слово. Нет, нельзя киснуть. Надо основательно надраться в каком-нибудь кабачке и ехать домой, в Россию…
15
(ретроспектива)
…Вадим взбесился. Почему так устроена жизнь? Почему, когда он встретил женщину, с которой испытывает полный душевный и физический контакт, когда он, наконец, увидел человека, перед которым не надо лгать и изворачиваться, строить из себя 28-летнего придурка – почему этот человек должен сегодня, через три часа уйти из его жизни и уйти, скорее всего, навсегда? До него уже дошла причина той фантастической легкости, с которой эта женщина легла под него. Европейской свободой секса тут и не пахло. Просто у Эвы, как и у него, есть какие-то семейные проблемы, которые она решилась разрубить одним махом, как только увидела СВОЕГО человека. То, что он для Эвы свой, свой куда в большой степени, чем ее муж-латыш, Вадим не сомневался. Он вспомнил Заполярье, пургу и крохотную нору в снегу, где он трое суток отогревал своим дыханием смешную девочку Веру, лучшего стрелка их группы. А ведь кто-то, быть может, в эти же часы, согревал своим теплом Эву, даже не задумываясь о том, что рядом с ним лежит прекрасная женщина. Он вспомнил тот дикий пятидесятикилометровый марш-бросок по донским степям с полной выкладкой. Когда уже были исчерпаны последние силы, инструктор, закончив свою мать-перемать, вдруг схватил из придорожной травы кривую палку и, подняв ее на манер петровской сабли, закричал: "Вперед, сукины дети, вперед, солдаты империи!" И они побежали вперед. И были они уже не русские, а великороссы, не узбеки, а бухарцы, не латыши, а курляндцы.
Вадим лежал и чувствовал, как в унисон бьются их сердца.
– Эва, давай уедем куда-нибудь к чертовой матери от них, от всех…
– Нельзя, Вадим, ты же это знаешь.
Она обняла его.
– Может, еще встретимся?
– Может быть…
Они в то мартовское утро просто спали в объятьях друг друга. И каждый из них знал, что биологические часы другого – простая наука – поставлены ровно на 12.15. – время, когда надо вставать и собираться в путь.
…В Адлерском аэропорту гудели самолеты. Они прощались.
– Вадим, не забывай меня. И еще – будь поласковее с Люсей.
– Эва, какая Люся! При чем здесь Люся! Я люблю тебя!
– Ты не понял. У Люси два месяца назад родился мертвый ребенок. Она разводится с мужем.
– Бог с ней, с Люсей. Эва, останься!
– Нельзя, Вадим. Не забывай меня.
Она пошла к трапу самолета.
16
Вадим лежал на диване, НА ТОМ САМОМ диване и ему чудились исходящие от него запахи Эвы. И хотя он, конечно же, умом понимал, что за прошедшие десять лет на этом диване сидели, лежали, трахались две, а то и три сотни жильцов номера "люкс" и ни о каких запахах Эвы не может быть и речи, они настойчиво преследовали его. Вдруг ему пришла в голову совершенно бредовая мысль: Эва должна была оставить в номере какой-то знак. Для него, СВОЕГО. Ведь она тогда, перед отъездом, точно предсказала, что он вернется в этот номер, и будет жить с Люсей. "Жить". Какой же все-таки бывает смешной этот "великий и могучий" русский язык.
17
(ретроспектива)
…После отъезда Эвы Вадим зашел в свою комнату и, удивленный, остановился на пороге: какая-то женщина раскладывала свои вещи по кроватям, доставая их из чемодана. До него дошло: ну, конечно же, Эва выписалась из Дома творчества, а на ее место пришел другой человек.
– Извините, – сказал Вадим – я тут жил раньше. Один момент.
Вадим покидал барахло в сумку и пошел в свой законный номер "люкс". Там была Люся.
– В мою комнату поселили женщину – объяснил свой приход Земцов. – Есть два варианта: или возвращайся в свой номер, или живи здесь. Я не против.
Люся молчала.
– Ну, решайся.
– Я останусь здесь.
"Началось, – подумал Вадим, – Два раза за месяц попасть в гарем – это перебор".
Он подошел к Люсе, взял за руку и внимательно посмотрел на ее пальцы. Эва не соврала: люсины ногти представляли собой печальное зрелище – кальций не восстановился после родов. "Значит, у нее и в правду был мертвый ребенок. Как тихо она себя вела все эти дни".
– Ну-ка сядь, Люся. Давай поговорим. Выкладывай, что тебе сказала Эва. Молчишь? Хорошо, я тебе скажу сам. Сказала тебе Эва примерно так: да плюнь ты на все, что у тебя там было в Воронеже…
– В Белгороде, – бесцветным голосом поправила Люся.
– …в Белгороде, и начни жизнь заново. А для начала, чтобы стали несущественными все проблемы с мужем, потрахайся с этим кобелем Вадимом.
– Она не называла тебя кобелем…
– Тем лучше. Я и на самом деле не кобель, Люся, хотя нас с Эвой жизнь сделала циниками. И представь себе – я полюбил Эву, хотя и точно знаю, что эту ночь, прилетев в Ригу, она проведет в постели с мужем. Ты, Люся, насколько я помню, инженер, а мы с Эвой – журналисты, представители второй древнейшей профессии. Понимаешь, о чем я говорю?
– Понимаю, – тусклым голосом сказала Люся. – А что, все журналисты такие?
– Хорошие журналисты – да, – сказал Вадим. Он и на самом деле был почти, что уверен в этом. – А солдаты империи – тем более.
– Какие солдаты? – удивилась Люся.
– Это я так. Все. Начинаем новую жизнь. Ты же хотела со мной жить – вот и будешь жить. Только учти – я очень крутой.
Ему вдруг стало совершенно ясно, что надо делать. В сущности, тоже самое, как и тогда, когда девочка Вера замерзала в пургу, под коркой ледяного наста. Он – солдат империи, перед ним – наконец-то – поставлена задача и он должен ее решить. Все просто.
– Иди в душ, – приказал он. – Сначала очень горячая вода, потом – только холодная. Потом опять горячая. И так пять раз подряд. Ступай.
Она подчинилась.
Он спустился на первый этаж и купил в аптечном киоске бутылочку брома. Вернулся в номер и зашел в душ. Люся отвернулась лицом к стене. Он попробывал рукой воду – она действительно была очень горячей.
– Хорош, – скомандовал он. – Пошли в комнату.
Он насухо вытер ее полотенцем. Грудь Люси показалась ему опасно твердой, живот, напротив, сморщился и отвис.
– Ложись на кровать, – опять скомандовал он. – На живот.
Она снова подчинилась.
Он сел сверху на ее ноги и минут пятнадцать массировал всю – плечи, шею, поясницу. Потом принес из ванной таз с водой, вылил в нее бром и обтер ее намоченным в растворе полотенцем.
– Это для успокоения нервной системы. Посиди так минут пятнадцать. А, знаешь, Люська, ты – мировая девка. И сиськи у тебя – просто класс. Наверное, половина Белгорода на них заглядывается. Рассказывай.
Люся несмело улыбнулась:
– О чем?
– О себе. О своем муже. Что у вас там стряслось…
Люся рассказала. В последнем классе школы она встречалась с одним своим одноклассником. Встречи как встречи. Поцелуи в сиреневых зарослях, стыдливо расстегнутая блузка. И ничего больше. А потом он ушел к другой, и за ней стал ухаживать давний поклонник, тоже их одноклассник. Они поженились и все было хорошо. Пока тот, первый, не рассказал по пьянке ее мужу о родинке на груди Люси. И жизнь превратилась в ад. Ад сплошной ревности. Она не знает, виноват ли муж, что у них родился мертвый ребенок. Но его ненавидит. "Хорошо, что ненавидишь, сказал ей Вадим, хуже, если была бы равнодушна".
Потом они часа три гуляли по берегу моря. Вадим ей читал стихи – и свои, и чужие. Уже стемнело. Вадим довел Люсю до входа в Дом творчества и сказал, чтобы она шла домой, а он еще покурит с полчасика. Земцов нашел знакомую корягу метрах в пятидесяти от Дома творчества, сел, закурил и стал думать об Эве.
Вдруг из темноты метнулась какая-то тень, он ощутил страшный удар чем-то тяжелым по голове и потерял сознание…
18
Нет, точно, Эва должна была оставить о себе какой-то знак. Земцов понимал насколько глупо он себя ведет, разыскивая через десять лет в номере следы женщины, пробывшей здесь меньше двух недель, и, тем не менее, начал методично, как их учили, сантиметр за сантиметром, обследовать одну комнату, другую, ванную, лоджию… Никаких Эвиных следов он не нашел и сел за письменный стол.
Письменный стол был неизменным атрибутом всех номеров Дома творчества. Видимо, его создатели предполагали, что за этими столами будут создаваться шедевры социалистического реализма. Но вряд ли кто-нибудь написал за ними что-то серьезнее, чем слезное письмо домой с просьбой выслать денег на обратную дорогу. ("Понимаешь, дорогая, вытащили деньги из заднего кармана в автобусе…") Стол в номере Земцова был испещрен, написанными авторучкой, карандашом, фломастерами, выцарапанными маникюрной пилкой, автографами разных Вань и Гиви, Свет и Нино. Попадались и полные подписи. Например "В.З.Диван." Он посмотрел на нее вновь. Что-то тут не так. А что, собственно? Какой-нибудь Диванов, Диванян, Диванидзе. Самая обычная на Юге фамилия. "Диван" ведь по-тюркски не только мебель, но и что-то вроде царевой думы, и даже книга стихов.
И тут до него дошло. Какой же он тупой, правильно говорила Эва! Здесь было написано: "В(адим) З(емцов)! (Осмотри) Диван!!"
Он лихорадочно выдвинул диван на середину комнаты. Так и есть: на задней стенке дивана дерюга, прикрывающая его начинку, была в одном месте небрежно помечена помадой. Дерюжка в этом месте отходила от деревянной основы. Он просунул руку и вскоре нащупал, что искал.
Полароидная фотография обнаженной женщины, сидящей на этом же диване. Лицо почти полностью прикрыто согнутой в локте рукой. Но сомнений никаких – Эва. Ее волосы, ее грудь, ее единственные в Европе ноги. И вообще, это в ее стиле – оставить такой портрет. Но женщина на фото выглядела явно старше… Он перевернул снимок. "В. от Э. 1990 г." Господи, да она была здесь год назад или даже менее. Поставила полароидную камеру на автомат и щелкнула сама себя. (Ему не хотелось думать, что Эву снимал кто-то другой.)
Но как она могла догадаться, что он здесь будет? Поразмыслив, Вадим решил, что ничего мистического в этом нет. Она читала его прежние репортажи в центральной прессе из Спитака, Сумгаита, Сухуми. Что же удивительного, если она решила, что и в Пицунде он рано или поздно появится, поселится в этом номере, их номере. Он заметил: у него, как у старика, дрожала рука, держащая фотографию.
…И запахи ему не чудились. Наверное, Эва, уезжая, вылила на диван флакон своих странных духов. Это тоже в ее стиле.
19
(ретроспектива)
…Вадим ощупал затылок. Волосы были липкие от крови. Он с трудом поднялся, подошел к морю, зачерпнул воды ладонью и вылил себе на голову. "Ну, генацвали, – злорадно подумал он о дежурном по отделению милиции. – Напугаю тебя так, что всю жизнь заикаться будешь. Небось, привезли тех троих в кутузку и тут же выпустили за приличную взятку. А они меня успокоили колом по голове".
Однако внутренний голос подсказывал Вадиму, что тут что-то не так, не сходится. Если даже генацвали и выпустил своих единоплеменников, он должен был их предупредить, что Вадим – "мент" и с ним лучше не связываться. Ведь такой удар – колом по голове – вполне можно было расценить, как покушение на жизнь представителя власти и впаять каждому по десять лет лагерей. Урка, может, на такое и пойдет, однако те трое были похожи на самых обычных прожигателей жизни. А что если? У Вадима родилось другое, полуфантастическое объяснение происшедшему, но он отбросил его как нереальное. "Ладно, разберусь утром". И он пошел в свой номер.
В комнате было темно. Вадим разделся и лег. Дико болела голова. Прошло минут пять. Люся встала с кровати, подошла к дивану и тихо залезла к нему под одеяло. Голая. "Вот уж дурочка 23 лет от роду!" – психанул Вадим. Но осознанно сказал совершенно другое:
– О, какая приятная неожиданность. Только ты уж, пожалуйста, меня извини. Сегодня я с тобой сексом заниматься не буду. Какой-то идиот сегодня ударил меня палкой по голове. Гудит теперь, как чугунный котел.
Она что-то пыталась ему сказать. Имитируя страсть, Земцев приобнял ее за грудь и повторил:
– Все. Хватит. Спать. А то сейчас я тебя трахну и разорву все, что там у тебя успело зарасти.