В 1966 году Майкл опустился на колени перед королевой и поднялся с них уже рыцарем. В 1975-м он, барон Логан из Суэффорда, встал, чтобы произнести свою первую речь в палате лордов. Год спустя, в возрасте сорока шести лет, он решил, что заработал право направить часть своих властных способностей на то, чтобы обзавестись настоящей семьей. Он начал с сына, Саймона. Двумя годами позже Энн одарила его вторым мальчиком, Дэвидом. Именно после этого она и уговорила Майкла простить Уоллиса и забыть о его казнокрадстве.
– Я же вижу, милый, как ты по нему томишься. Давай попросим его стать крестным отцом Дэвида.
Через девять лет после этого, в том возрасте, в котором женщина обретает все основания простить и даже возблагодарить свое чрево за полную неработоспособность, Энн обнаружила, что снова беременна, – на сей раз двумя сыновьями сразу.
IV
В 1991 году, когда близнецам почти уж исполнилось пять лет, у Эдварда, младшего из них (на пятнадцать минут), проявились признаки астмы. Это заставило леди Энн учредить регулярный ночной дозор, коему надлежало следить за дыханием Эдварда.
В одну из ночей, воздух которой был густ от пыльцы и спор, раздался вопль ужаса – вопила няня близнецов, Шейла. Няня бежала по коридору детской половины, с подвыванием призывая леди Энн.
Эдвард – причитая, сообщила няня – лежит в кроватке весь синий и бездыханный. Мертвый, нисколько не дышит. Совсем мертвый. Ужасно, ужасно мертвый. Энн с Майклом понеслись по лестнице наверх, сердца их прыгали в груди от ужаса.
Крики и столпотворение разбудили двух старших мальчиков. В не меньшей тревоге они прибежали в спальню близнецов. Саймон, бросив один лишь взгляд на неподвижное маленькое тело, принялся разводить в стороны и снова сводить руки и ноги безжизненного Эдварда – не то смутно припомнив и пытаясь воспроизвести виденное на уроках по оказанию первой помощи, не то подражая ветеринарам, выхаживающим задыхающихся поросят.
– Нет! – крикнул Дэвид. – Дай мне!
Он оттолкнул старшего брата, уже начавшего с силой утрамбовывать ребра Эдварда. Энн с Майклом появились как раз вовремя, чтобы увидеть, как Саймона грубо отпихивают локтем.
Следом они увидели, увидели все, Дэвида, опустившегося у кроватки на колени и ласково положившего ладонь на грудь малыша. И сразу же, попросту в тот же миг, это они твердят в один голос, ребенок дернулся, начал давиться воздухом и вопить. Поначалу Майкл и Энн были слишком взволнованы, слишком заняты вызовом врача и отправкой Эдварда в больницу, чтобы задуматься над тем, чему они стали свидетелями. Майкл запомнил, однако, что, когда он взял старших сыновей за руку и велел им идти спать, ладонь Дэвида была обжигающе горячей, а Саймона – холодной.
Несколько недель спустя Майкл отвел в сторонку уже одного только Дэвида.
– Дэви, нам надо поговорить о твоем таланте.
– Каком таланте, папа?
– Ты знаешь, о чем я. О целительстве. Наверное, я должен был рассказать тебе все это раньше.
И Майкл поведал Дэвиду о тех эпизодах из жизни Альберта Бененстока, которые прежде утаивал от него: об исцелении и смерти Бенко, о последовавших за ними гонениях, о подозрениях и остракизме со стороны односельчан и раввинов.
– Понимаешь, твой дар – это не то, что будут радостно приветствовать люди.
– Но почему мама иногда смотрит на меня так, будто я болен или сделал что-то дурное?
– Она напугана, Дэви. Постарайся ее понять.
Дэвид кивнул. Потом Майкл поговорил с женой.
– Скажи мне честно, как ты относишься к дару Дэви? – спросил он.
– К дару? – удивилась Энн.
– К дару, с помощью которого он возвратил Эдварда к жизни.
Энн отвернулась, однако Майкл взял ее за плечи и развернул лицом к себе.
– Ты же знаешь, что мы с тобой видели, Энн.
– Я знаю... – сказала она.
– И это смущает и беспокоит тебя.
Энн кивнула.
– Мы должны постараться, – сказал Майкл, – чтобы жизнь Дэви не пошла прахом. Нельзя допустить, чтобы об этом стало известно.
Энн молча поразмыслила над словами мужа.
– Ты ведь думаешь о своем отце, верно? – спросила она.
– Я думаю о Дэви. Только о Дэви. Нельзя, чтобы к нему относились как к какому-то уродцу.
– Но, милый, не можешь же ты...
– И больше мы говорить об этом не будем.
– Хорошо, – сказала Энн. – Больше говорить об этом не будем.
Однако поговорить пришлось – на следующий год. Летом племянница Майкла, Джейн, приехала в Суэффорд, чтобы провести там свои последние дни. Она уже многие месяцы сражалась с изнурительной жестокой болезнью и знала, что жить ей осталось лишь несколько недель. Все, чего ей теперь хочется, сказала она, это сельского покоя и любви дяди и двоюродных братьев; воспоминания о них скрасят ее последние, пустые часы в больнице.
Обморок, случившийся с Джейн на Королевской норфолкской выставке, все восприняли как начало необратимого упадка сил. Саймону пришлось самому везти ее назад в Суэффорд, хотя водительских прав у него по молодости лет еще не было и за рулем трактора он чувствовал себя намного увереннее, чем за рулем принадлежащего Джейн "БМВ". Саймон без труда отнес ее, бледную и слабую, – "легкую, как ощипанная куропатка, правда", – наверх и уложил в постель, стоявшую в комнате Ландсира. В комнате, где ей, по общему мнению врачей, предстояло в скором времени умереть.
В первую неделю вынужденного заточения Джейн постоянно навещали Дэвид и Саймон. Саймон каждое утро заглядывал к ней с цветами, фруктами и рассказами о жизни поместья, а после полудня приходил с книгой Дэвид и просиживал у кровати, читая или болтая, до самого обеда, стараясь не обращать внимания на то, что, пока он говорил, Джейн то впадала в забытье, то вновь приходила в себя.
В последнее свое суэффордское утро мальчики, торжественные и элегантные в школьной форме, пришли попрощаться с больной.
– Вид у вас, точно у гробовщиков, – сказала она. – И напрасно. Мне нынче намного лучше.
Мальчики уехали, полные воскресшей надежды. Через неделю Джейн встала с постели, во всеуслышание объявив, что ей не просто лучше, что она выздоровела. И не только телесно. Теперь она чувствовала себя даже лучше, чем до начала лейкемии. Джейн твердила, что прежняя ее жизнь была жизнью гусеницы, а ныне она возродилась, обратившись в свободную и совершенную бабочку.
Энн очень серьезно спросила у Джейн наедине, считает ли та, что у ее излечения есть какая-то осязаемая причина. Джейн уклонилась от прямого ответа, углубившись в пространные и путаные словесные дебри. Она твердила об ангелах, благодати, чистоте и возрождении. Энн ушла от нее озадаченной и встревоженной.
Майкл говорил с большей прямотой:
– Любовь моя, мы так счастливы. Так счастливы, что тебе стало лучше. Какая бы тут ни была причина, самое правильное, полагаю, и ты тоже так думаешь, мирно радоваться этому как чему-то чудесному, случившемуся с тобой в тишине и покое дома, который ты, надеюсь, всегда считала родным.
– Как скажете, дядя Майкл.
В это время у Логана гостил его друг Макс Клиффорд – Майкл решил обсудить случившееся и с ним.
– Вот такие дела, Макс. А на что способны журналисты, черт бы их побрал, ты и сам знаешь.
– Да уж. Мы их в свое время немало поувольняли, верно?
– Джейн собирается в Лондон, на обследование. Возможно, она права и ей действительно удалось победить болезнь, с лейкемией такое бывает. Нам ни к чему, абсолютно ни к чему, чтобы случившееся стало достоянием публики. Газеты впадают в истерику по поводу всего, что связано с раком, к тому же всегда найдутся религиозные или мистически настроенные уроды, которые попытаются нагреть на этом руки. Джейн и сама пребывает из-за этого не в самом здравом уме...
– Разговоры уже пошли, Майкл. Мери сказала мне, что слышала вчера, как Джейн молилась в лесу.
– Вот это я и имею в виду, Макс. Пока она так взбудоражена, самое правильное – помалкивать обо всем.
– М-м, – отозвался Макс. – Она стояла на земле на коленях. Лепетала какую-то друидскую дребедень, то и дело приплетая к ней Дэвида.
– Если ты мне друг, Макс, – теперь уже резко сказал Майкл, – ты больше не скажешь об этом ни слова. Ни мне, ни кому-либо еще.
Однако вскоре стало ясно, что, несмотря на запреты Логана, какие-то слова сказаны были. Сначала объявился Те д Уоллис с нелепыми уверениями, что он-де собирается написать официальную биографию Майкла, – претензия, которую Майкл открыто назвал дурацкой: типичным образчиком тедвардианского, шитого белыми нитками вранья. Энн вбила себе в голову, что Тед сможет оказать на Дэвида "отрезвляющее влияние", но Майклу было ясно, что старый друг явился к нему, чтобы, по всегдашнему своему обыкновению, опрокидывать тележки с яблоками и запускать лис в курятники. Логанам трудно стало разговаривать между собой о Дэвиде. Майкл гадал, не завидует ли жена, каким-то невнятным образом, генам, которые Дэвид унаследовал от Альберта Бененстока. Возможно, приземленный цинизм Теда приносит ей желанное облегчение. Возможно, она даже тешится мыслью, что Тед развратит Дэвида, познакомив его со спиртным и несколькими убогими остатками нориджского мира проституции, – с чем угодно, лишь бы нарушить хрупкое равновесие присущих ее сыну качеств, которые внушали Энн такую тревогу. Майкл тщательно обдумал все эти возможности. Чтобы успокоить жену, а также и потому, что лучше, когда такой человек, как Тед, торчит в твоей палатке и мочится наружу, чем когда он торчит снаружи и мочится внутрь, Майкл утаил свои опасения и притворился, будто он страшно рад принять старого забулдыгу в Суэффорде. О том, чтобы довериться ему, не могло и речи идти, это было бы безумием. Наоборот, Майкл велел Подмору тайком присматривать за Тедом и благодаря этому вскоре выяснил, что Тед, судя по всему, поддерживает с Джейн постоянную почтовую связь. Подмор с охотой взялся вытирать пыль с компьютера, на время переехавшего в комнату Ландсира, и его ревностные труды принесли плоды: Майкл с удивлением обнаружил, что содержимое писем Теда свидетельствует о явном его неведении относительно всего, что до сей поры происходило вокруг Дэви.
Тем временем в дом явился, чтобы пожить в нем несколько недель, никем не званый Оливер Миллс, а следом Макс и Мери Клиффорд поинтересовались, нельзя ли им приехать вместе с их дочерью Кларой – девочкой, которую они никуда, если имели такую возможность, с собой не брали, поскольку стеснялись ее несчастной внешности. Потом прикатила ближайшая подруга Джейн, Патриция Гарди. Когда же и Ребекка позвонила брату и спросила, как он смотрит, если она "завалится на недельку-другую", Майкл встревожился по-настоящему. События развивались слишком быстро. Как бизнесмен, он знал, насколько трудно сохранить что бы то ни было в тайне. Вулкан не накроешь суповой крышкой. Конечно, те, кто съехался ныне в Суэффорд, были близкими, если не доверенными, друзьями, но надолго ли такое положение дел?
Ободренный неведением, а стало быть, и невиновностью Теда и с новой остротой осознав, что лучший друг – это лучший друг, сколько бы лет он тебе ни врал и тебя ни обворовывал, Майкл решил снизойти к его изначальной просьбе и рассказать старому прохвосту Эдварду Ленноксу Уоллису историю своей жизни. То был, возможно, наилучший и наипростейший способ и растормошить Теда, и превратить его в своего сообщника.
На второй день их бесед, доставлявших Майклу редкостное наслаждение – слушателем Тед оказался на удивление восприимчивым, – грянула новость насчет Сирени, и Майкл окончательно убедился в том, что помощь друга может оказаться для него очень важной. Конечно, прямых доказательств того, что за выздоровлением Сирени, заставившим ветеринара изумленно чесать затылок, стоит Дэвид, не было, и все же у Майкла не осталось решительно никаких сомнений в том, что для всех домочадцев чудо это ни малейшей загадки не составляет. История с Сиренью, да еще и случившаяся в такое время, уничтожила последние иллюзии Майкла насчет его способности контролировать ситуацию. Он махнул рукой на сдержанность и рассказал Теду все, не оставив в стороне даже своей размолвки с леди Энн, касавшейся и сути, и подробностей его отвратительной причастности к чтению писем Теда к Джейн. С того самого дня, когда Майкл прочитал пришедшее из Иерусалима письмо дяди Амоса с известием о смерти отца, он ни разу не отдавался на чью бы то ни было милость. Теперь он это сделал.
– Вот ты все и узнал, Тедвард. Всю неприукрашенную правду. Что прикажешь делать? Может быть, дар Дэви необходим людям? И мне следует кричать о нем во все горло? Или это проклятие, которое нужно стыдливо скрывать? Может, нам вызвать священника? Врача? Психиатра? Ты крестный отец мальчика. Посоветуй мне что-нибудь.
– Гм, – произнес Уоллис. – Ха.
– Ну?
– Мне понадобится какое-то время. Есть у меня пара мыслей. Пока же советую сидеть тихо и ничего не предпринимать.
– Ничего не предпринимать.
– Зачастую это самое мудрое. Что до меня, я должен подумать.
– Подумать? Подумать. О чем подумать?
– Ну, если честно, Майкл, никому не понравится взять да и узнать, в шестьдесят-то шесть лет, что все, во что он когда-либо верил, не имеет смысла.
– А ты когда-нибудь во что-нибудь верил, Эдвард Уоллис?
– Да знаешь, кое в какую ерунду верил. В полную – вроде того, например, что стихи писать очень трудно.
Глава седьмая
I
Онслоу-Терр., 12а
28 июля 1992
Дорогой Тед!
Полагаю, Вы еще здесь. Патриция сообщила, что Вы с дядей Майклом уже какое-то время "совещаетесь наедине".
Пора приехать и мне. Когда я появлюсь завтра, после того как пройду последнее обследование, Вы сможете рассказать мне о Ваших разговорах с дядей Майклом. Теперь Вы понимаете, что меня так взволновало? Я очень рада, что Вы участвуете во всем этом вместе со мной.
Теперь Вы можете поговорить с Патрицией и мамой, объяснить им, зачем Вы здесь. Но конечно, ни единого слова никому за пределами Суэффорда.
И присматривайте за Дэви. Постарайтесь, чтобы он сохранил свою силу, чтобы не думал, будто он совсем один или что его просто используют.
Когда Дэви впервые рассказал мне, как излечил Эдварда, я поняла, что означало мое решение приехать в Суэффорд. Неужели "чудо" – слишком сильное слово? Не думаю. Да и Вы теперь, наверное, тоже. Скажите мне, что все это не способно изменить Вашу жизнь, и я назову Вас лжецом.
С огромной, огромной любовью,
Джейн.
P. S. Самая настоятельная моя и последняя "декларация", как Вы их называете: улыбайтесь! Мы любимы. Мы любимы. Все будет замечательно. Все сияет. Все именно так, как только может и должно быть.
II
Из дневника Оливера Миллса.
29 июля 1992,
Суэффорд-Холл
Наступил решающий миг, дорогой мой Дневник Душечки. Пишу это, а в голове у меня совершенный сумбур. Сейчас одиннадцать часов ночи, через три часа я буду... Ну, не знаю, что я там буду, но предстоящее мне есть ужас земной, это факт.
Я упоминал вчера о том, что все Герты Гетерики пребывают в подавленном настроении изза некоей лошади, гунтера, коего владельцем и наездником, как пишут в беговых афишках, является сам Майкл. Имя животного, Сирень, помимо того, что оно даже банальнее, чем гулянка датских скаутов в шортах из спандекса, указывает нам на Полли Пол. Сирень – это крупная каурая кобыла, зеница Майклова ока. Вчера, о чем я уже сообщал с соответственной скрупулезностью, она стала выказывать симптомы чего-то безумно дурного. Конни Коновал объявил их пробирным клеймом Отравления Крестовником. Крестовник обыкновенный, жуткая штука, содержит некий разрушающий печень алкалоид; противоядие человеку неведомо. Как правило, лошади Керти Крестовника не едят, поскольку он горек, точно забытый поэт, однако Сирень последнюю неделю паслась в парке перед домом – могла слопать и не заметить. Вчера у нее шла, как у Шопена, кровь изо рта, она кружила на месте и с горестным видом припадала головою к стене, а это свидетельство Дисфункции Печени – столь же несомненное, как яйцевидность яйца. Неизлечима. Конец. Зачем лошадям печень, я и представить себе не могу. Ни разу не видел, чтобы хоть одна из них утешалась водочкой с тоником. Впрочем, не стоит забалтываться, мне еще много чего предстоит написать и наделать перед кроваткой. (Вот тебе на, да разве такого много бывает?) Согласно Конни Коновалу – настоящее имя Найджел Огден; довольно редкое, между прочим, сочетание желтого вельвета в обтяжечку и второй по аппетитности попки в Норфолке, – дисфункция печени есть гарантированный билет в одну сторону: в Лошадиный Элизиум. Найджи оставил Саймону с Майклом день на обдумывание того, что они станут делать с Сиренью, а завтра (т. е. уже сегодня) он вернется в компании гуманного душегуба: на случай, ежели усыпление бедняжки – каковое Конни Коновал откровенно рекомендует (о, как возбуждающе суровы, как исступленно жестоки, как волнующе бесчувственны эти сельские жители) – окажется предпочтительной Опцией Офры.
Вследствие этого, Душечка, вчерашний обед был исполнен уныния. Саймон, естественно, стоит за то, чтобы размозжить горемыке голову и поскорее сбыть ее какому-нибудь производителю клея. Купит небось баночку преображенной Сирени, чтобы подклеивать ею резиновые сапоги, скотина бездушная.