Он пожал ей руку. "Я ведь катапультировался еще вчера, - ответила его изогнутая бровь. - Сейчас я стою на твердой земле, вдали от всяческих летательных аппаратов".
И он пошел, не оглядываясь, к парку, туда, где розовели вдалеке стены институтских зданий.
Он вошел в комнату для приезжих и увидел там своего "главного". Василий Степанович сидел на койке и закусывал. Перед ним на стуле была расстелена газета, на ней он расположил сваренные еще дома крутые яйца, растерзанную селедку, измятые в чемодане домашние пирожки. Тут же лежала книга Энгельса "Диалектика природы".
- Давай, подсаживайся, Федор Иванович, - сказал он. - Поможешь дошибать припасы, а то завоняются. Москва сейчас будет звонить. Докладывать буду Касьяну про наши успехи.
Федор Иванович подсел и взял пирожок.
- Понимаешь, Федя, - Цвях ел, энергично двигая всем лицом. - Понимаешь, смотрел я на тебя сегодня. Здорово ты знаешь свое дело. Здорово, ничего не скажешь. Правда, иногда ловлю себя: чем же кончится такая наша ревизия? Я бы один всех бы подряд одобрил. И Ходеряхина этого, и Краснова. Здорово ты их накрыл. Как они до сих пор держались? У меня, конечно, знания не то, что у тебя. Я практик. Доктора мне дали за результаты. Мне дед мой и отец - они были любители-селекционеры - столько оставили материалу, столько всего наоставляли, что мне и делов было - только осваивай да выдавай подготовленные почти за сто лет сорта. Две яблони у меня уже давно районированы. А ведь и это далеко не все. Ну, а научное обоснование - тебе-то покаюсь - академик Рядно и Саул мне приделали. Саул этот, ох, и языкатый, сволочь, не дай бог к нему под горячую руку попасть. Ни одного живого места не оставит.
Задребезжал телефон. Цвях схватил трубку и, вытирая рот, покраснев, вступил в переговоры с Москвой.
- Ай?.. Да-да! Заказывал. Повторитя, барышня... Ай? Академик Рядно? Касьян Демьянович?
- Я тебе говорил, - как комар, запищал в трубке ответный голос, и Цвях чуть отвел ее от уха, чтоб слышал Федор Иванович. - Какой я тебе Касьян? Кассиан Дамианович. Ну-ка, повтори...
- Кассиан...
- Я ж тебе говорил! - академик загоготал весело. - Хоть я и народный, а имена у меня византийские. Императорские. Вот так, Вася. Ну, докладывай, как там наш молодой...
- Ой, не говорите, Кассиан Дамианович! Молодой, да ранний. Чешет так, что пыль и перья... С первой встречи, как даст... Нотацию им провел, мозги на место поставил. Ну, а сегодня работы смотрели. Нет, нет, формальных генетиков пока не трогали. Тут же с наскоку не возьмешь - надо присмотреться. Но Федя нанюхает, он крепко берет. Дело зна... Ай? Двоих наших пришлось... Окоротили. Чистая фальсификация. Да они и сами понимают, растерялись. Оглоблей хотели в рот заехать, думают, пройдет... Ходеряхин и Краснов...
- Странно, - пропищала трубка. - Ну да... Они согласились?
- Тут соглашайся не соглашайся, Кассиан Дамиановнч... Знаешь, когда за руку схватят, а в руке-то краденый кошелек...
- Ну, ладно. Только расстроил... Хотя, материалы все равно поступят ко мне. Посмотрим. Ну а как вейсманистов, еще не щипали?
- Завтра с утра.
- Ну, давай...
Цвях положил трубку. И сразу же телефон опять зазвонил.
- Кого еще черт несет, - недовольно проговорил Василии Степанович и поднес трубку к уху. - Алло!
- Меня! - отозвался вкрадчивый, но звонкий голос. - Меня несет черт, Василий Степанович! Как там Федяка, на месте?
- Здравствуйте, Антонина Прокофьевна! - Федор Иванович перехватил у него трубку. - На месте, на месте!
- Здравствуй, Федяка. Это я тебе решила позвонить. Думаю, дай-ка передам ему, что про него в институте дамы говорят. Хочешь знать? Там есть такая Шамкова. Анжелка. Аспирантка. Она тебя приметила и говорит другим кафедральным дамам: "Вот этот, который приехал нас проверять. Заметили, какой он корректный, обходительный, какая выдержка, такт. Ну, настоящий педант!".
Федор Иванович рассмеялся было, но что-то перехватило ему горло. И он, выждав для приличия паузу, спросил легким голосом:
- Ну как, хороший борщ вам сварила Елена Владимировна?
- Не то слово. За уши не оттянешь. Вот только что кончила обедать. Ты знаешь, когда он постоит суточки, настоится - ложку проглотишь!
- Вот и дали бы постоять!..
- Сколько же ему стоять? Вчера ведь варила...
- Та-ак... А что варила сегодня?
- Сегодня ей нечего у меня делать. Ты что, шпионишь за нею? Федяк!
Федор Иванович не мог прийти в себя от разочарования. Стоял с трубкой у уха и гладил себе голову.
- Ты куда запропал?
- Да не запропал, тут стою...
- Слушай-ка, есть хорошая идея: пригласи ее в кино! Ты очень строгий ревизор? Можно тебе?
- А что?
- Только молчок, хорошо? Ей нужно с тобой поговорить. Они там, бедняги, что-то предчувствуют...
- О сухарях, что ли? Уже поговорили.
- Да? Какой же ты молодец у меня! Я ей так и сказала: не бойся, его надо прямо спросить, он темнить не будет, это не в его натуре.
- Да-а... - сказал Федор Иванович. - Да-а... В общем, все так и должно быть...
Положив трубку, Федор Иванович опустился на койку рядом с "главным".
- Ты что? - спросил тот, глядя на него с подозрением.
- Да так как-то, Василий Степанович. Катапультироваться надо...
На следующий день к девяти часам они подошли к оранжереям. Они вошли в ту же дверь, что и вчера, окунулись в теплынь, и так же встретила их настороженная группа человек в восемь, и среди них, как всегда, несколько угрюмый Стригалев, совсем плоский в своем халате, и Елена Владимировна, устремившая на Федора Ивановича сияющий лаской взгляд. Все поздоровались, и, как вчера, завязался непринужденный, полный напряжения разговор.
- У ректора, вернее, у Раечки, секретарши, книжечка интересная лежит, - негромко и между прочим обронил Стригалев.
- Я думал, железнодорожное расписание, - Федор Иванович посмотрел на часы. Надо было начинать.
- Раскрыл, - продолжал Стригалев, - внутри тоже как расписание поездов - столбцы. Вроде со станциями и полустанками. А потом смотрю: батюшки-светы! Это фамилии! И знаете, что оказалось? Нет, не угадаете. Приказ министра Кафтанова об увольнении профессоров и преподавателей, как там сказано, "активно боровшихся против мичуринской науки".
Федор Иванович опустил голову.
- Ваш институт тоже упомянут?
- У нас же еще ревизия не кончилась, - вставил статный Краснов, слегка выпятив фарфоровые глаза наглеца. - Данные про вас еще не поступили.
Все сразу смолкли от его бестактности. Федор Иванович покраснел.
- Тебе-то, товарищ Краснов, ничто не грозят, - сказал Цвях. - Ты же мичуринскую науку вон как поддерживаешь...
"Ну, мой главный! Ну, штучка!" - повеселев, подумал Федор Иванович.
Так поговорив, все прошли в глубь оранжереи. Здесь, на стеллажах, стояли горшки и ящики с разными растениями, и он сразу узнал высокий ветвистый стебель красавки с несколькими колокольчатыми фиолетово-розовыми цветками.
- Чей это ящик? - спросил Федор Иванович, сразу заинтересовавшись.
- Это мое творчество, - снисходительно к самому себе сказал Стригалев. - И дальше все мое, Елены Владимировны Блажко и аспирантов.
- А что у вас здесь делает "Атропа белладонна"? - Федор Иванович не отходил от красавки, он сразу почуял интересный эксперимент.
- Она же пасленовая. Я привил ее на картофеле. Видите, как пошла! Все картофельные листья оборваны, но, представьте себе, завязались картофельные клубни! Разрешаю подкопать...
- Очень интересно! - сказал Федор Иванович и, отложив в сторону свой блокнот, запустил руку в мягкую теплую землю. Пальцы его сразу же уперлись в большой твердый клубень.
- Очень интересно! - сказал он, отряхивая пальцы. - Прививка сделана до завязывания клубней?
- До завязывания. Мы ищем подходы к отдаленному...
- Да, я сразу понял, - Федор Иванович поспешно кивнул и встретился взглядом со Стригалевым. - Надо собрать клубни и проверить на алкалоиды, на атропин. Надо все точки ставить до конца, - сказал он со значением.
"Рискованно работаешь, - подумал он, поглядывая на Стригалева. - Атропина в клубнях может не оказаться, и это будет хорошая дубина у вас в руках. Против нашего... Против мичуринского направления..."
Ему не хотелось бить этого человека, так неосторожно подставившего себя под удар. "А имею я право бить за это? - вдруг спросил он себя. - Ведь это должны были проделать мы, прежде чем громогласно заявлять..." Он то и дело принимался изучать Стригалева с растущим болезненным интересом. Лицо Ивана Ильича было подернуто болезненной желтизной худосочия, кое-где были заметны фиолетовые пятна заживших чирьев - как потухшие вулканы, а один - около кадыка - похоже, действовал, был залеплен марлевым кружком.
Стригалев продолжал докладывать:
- Очень эффективен метод предварительного воспитания обоих родителей на одних и тех же подвоях...
Услышав знакомое слово "воспитание", мичуринец Цвях закивал головой.
- Мы взяли взрослые, уже цветущие растения томатов - сорт "Бизон". На один из них прививались молодые сеянцы картошки культурных сортов, а на другие - сеянцы дикарей. Когда зацвели - скрещивали дикие привои с культурными. Процент удачи скрещиваний доходил до ста... Здесь, вы видите, дикарь завязал ягоды. Видимо, томат расшатывает наследственную основу...
Цвях опять кивнул несколько раз. "Расшатывание", "наследственная основа" - это было хорошо знакомо ему.
На языке Федора Ивановича вертелся убийственный вопрос: первый эксперимент отрицает связь между подвоем и привоем, а второй подтверждает - как понять? "Не будем вдаваться в такие тонкости", - сказал он себе. Все двинулись дальше вдоль стеллажа, останавливаясь около каждого нового ящика или горшка. Комиссия в молчании осмотрела стебли табака и петунии, привитые на картофеле. Федор Иванович не стал подкапывать, он знал уже: и там были клубни. Здесь под мичуринской маской зрел хороший "финн-чек" для академика Рядно. Правда, все зависит от того, как подать. Но подавай не подавай, а дело сделано чисто, сама природа говорит в их пользу.
- И тут уже ягоды завязались, - рассеянно сказал Федор Иванович, остановившись перед какой-то очередной прививкой.
- Это Сашины работы, - заметил Стригалев. Высокий, он говорил как будто под самым коньком оранжереи. - Давай, Саша, докладывай.
Из группы аспирантов выступил красивый юноша, почти отрок, с узким лицом и прямыми соломенного цвета волосами, словно бы причесанный старинным деревянным гребнем.
- Здесь мы прививали картофель на черный паслен и на дурман, - сказал он, поднимая на Федора Ивановича смелые серые глаза. - С той же целью - расшатывание наследственной основы. Прививки, по-моему, хорошо удались...
- Это наш Саша Жуков, - заметил Стригален, кладя ему руку на плечо. - Наш активист. Студент четвертого курса. Папа у него знаменитый сталевар. Ударник.
- Где же это ты, сынок, так набазурился прививать? - спросил Цвях. Все заулыбались.
- У Ивана Ильича набазурился, - ответил Саша.
- Хорошо бы исследовать эти ягоды на гиосциамин, - сказал Федор Иванович. - Ведь у дурмана все части содержат этот алкалоид. По нашей теории, он должен быть и в этих ягодах...
Саша оглянулся на Стригалева.
- Ну, раз теория... - сказал тот, встретившись взглядом с московским ревизором, от которого ничего не скрыть.
"Не зря Касьян к нему прицепился", - подумал Федор Иванович. Сильно обеспокоенный, он осматривал выставленные перед ним растения, читая по ним всю потайную и хитроумную тактику не сдавшегося борца. И только кивал, одобряя хорошо, чисто выполненные прививки и как бы не замечая подвоха. Один только раз он как бы проснулся, услышав знакомую фамилию.
- Шамкова, - прозвучал около него глубокий, крадущийся голос. Потом протяжный вздох. - Анжела... - Как будто с ним знакомились на танцах.
- Пожалуйста, что у вас? - кратко сказал он, бросив на нее мгновенный острый взгляд.
Она была крупная, с маленькой головой, туго обтянутой желто-белыми волосами, красный перстень горел на нежнейших пальцах с бледным маникюром. "Как же ты копаешься в земле?" - подумал Федор Иванович. Он бегло осмотрел какие-то выращенные ею гибриды, отметил в блокноте, что работа дельная, бьет в ту же точку, что и остальные, и перешел дальше.
Здесь, выставив, как на рынке, плоды своей работы, стояла Елена Владимировна - в халатике и в очках.
- Что продаетя? - спросил Цвях, подходя.
- Пожалуйста, - сказала она с легким поклоном и подвинула вперед несколько горшков. - Продаем картошку. Вот дикари "Солянум пунэ", "Солянум гибберулезум" и "Солянум Шиккии". Все привиты на томаты, у всех завязались ягоды от пыльцы культурных сортов.
- Интересный товар, - сказал Цвях.
- Ну, как с катапультой? - спросила она, прямо взглянув на Федора Ивановича.
Он отвечал с прохладным и проницательным взглядом тициановского Христа, которому фарисей предложил динарий:
- Катапульта - хорошее средство для выхода из аварийной ситуации.
- Он вчера говорил мне это слово, - сказал Цвях.
- Он всем его говорит, - заметила она.
- Сами прививаете? - спросил Федор Иванович.
- Вот этими инструментами, - она показала маленькие, почти детские руки с корявыми ноготками земледельца. Федор Иванович вспомнил руки Анжелы Шамковой. Да, природа не зря трудилась, создавая руки, и целью ее был не только хватательный инструмент, но и сигнализатор, - как сказал бы технарь.
- Чистая работа, - сказал он, оглядывая привитые кусты. И вдруг запнулся. - А что вот эт-то такое? - почти рванувшись вперед, он озабоченно указал на стоящий поодаль горшок со странным одиноким стеблем. Стебель был одет несколькими ярусами крупных листьев и был похож на этажерку. - Я что-то не узнаю... Это картошка?
- Это мой "Солянум Контумакс", - раздался над его головой голос Стригалева. - Я поставил его подальше от комиссии, но разве от вас что-нибудь скроешь...
- От него? - с восторгом сказал Цвях. - От него ничего не скроешь!
- Видите ли, - Стригалев вышел вперед. - Я никак не могу преодолеть его стерильность по отношению к культурным сортам... Не завязывает ягод.
- Какой-то странный "Контумакс", - сказал Федор Иванович. - Я же знаю этот вид. У вашего весь габитус крупнее. Чем вы его кормили?
- Хорошо накормишь, он и вырастет, - примирительно вставил беспечный Цвях.
- Вообще-то вы замахнулись, - недоверчиво проговорил Федор Иванович. - До сих пор, по-моему, никому еще не удавалось получить ягоды от такого скрещивания. Одно время иностранные журналы, - он обернулся к Цвяху, - были полны сообщении о попытках ввести этого дикаря в скрещивание. Потом все затихло, и мировая наука подняла руки вверх. И отступились. По-моему, все - я правильно говорю? - это уже был вопрос к Стригалеву.
- Вообще-то так и есть, - пробормотал Иван Ильич, глядя в сторону. - Но вот мы... Советская наука в нашем лице надеется все же найти...
- Этот эксперимент... Такая попытка - и в такой скромной тени...
Спохватившись, повинуясь отдаленному голосу, Федор Иванович умолк. Отвернулся, оставил это странное растение в покое. Пора было заканчивать затянувшийся осмотр.
- Елена Владимировна, Иван Ильич, - сказал он, оглянувшись, как будто посмотрел - нет ли посторонних. - Возраст ваших растений месяца четыре, а то и пять. Когда у нас кончилась сессия академии? Двадцать дней назад. Я должен с удовлетворением... Хотя и не без удивления... отметить, - он не удержался и широко улыбнулся, - должен отметить, что ваша перестройка в верном направлении началась за полгода до того, как на сессии прозвучал призыв к перестройке. Это делает вам честь, но не всем может быть понятно. Теоретические позиции ваши многим ясны. Готовясь к этой ревизии, я пролистал некоторые журналы... По-моему, еще за месяц до сессии Иван Ильич выступал...
Цвях в восторге больно толкнул его в бок: давай жми! Стригалев молчал. Елена Владимировна, порозовев, смотрела в упор. Аспиранты оцепенели, ждали удара.
"Играешь, ласково прикасаешься к питающим трубкам", - Федор Иванович вдруг вспомнил разговор с Вонлярлярским.
- В общем, будем считать, что проверка ваших работ дала положительные результаты. - И став совсем непроницаемым, он повернулся к выходу.
"Что со мной случилось? - думал он, идя между стеллажами. - Будь это месяц назад, я бы вцепился и начал разматывать клубок..."
Они обедали за тем же столом.
- Крепко берешь, - сказал ему Цвях. - Я прямо помер от страха, когда ты их за глотку взял. В общем, ты правильно сделал, что отпустил. Ребята-то хорошие...
А когда вышли к лавке покурить, там уже сидели Стригалев и Елена Владимировна.
- Ну как, сварили вчера борщ? - спросил Федор Иванович, прямо взглянув ей в лицо.
- Еще какой! Из прекрасной говядины и свежих овощей. На три дня.
- Надо зайти завтра к ней, пообедать...
- Я пошел, - сказал Стригалев, поднимаясь.
- И я с тобой, - поднялся и Цвях. - Пусть молодые побеседуют...
- IV -
Они ушли, не оглядываясь. И тогда поднялась Елена Владимировна, прошлась, остановилась и носком туфли описала вокруг себя нерешительную кривую.
- Ну, что? Займемся ботаникой?
- Не знаю, поможет ли мне сегодня природа, - но он все же встал.
Они прошли в молчании до калитки, и когда миновали ее и перед ними открылись поля, она, плотно сжав губы, вопросительно посмотрела на него.
- Я обижен, огорчен и не знаю, как выйти из этого состояния, - сказал он.
Елена Владимировна молчала.
- Менее чем за сутки вы обманули меня три раза, - он благосклонно и холодно смотрел на нее. Она только ниже опустила голову.
- Вчера, - продолжал он, - вы вовсе не прогуляться пошли со мной, а на разведку относительно сухарей. Боюсь, что и сегодня у вас есть боевое задание...
- Есть и сегодня, - сказала она, тряхнув головой от смущения. - Но я и без задания пошла бы...
- Относительно этого задания. Вы все хотите узнать о том, как комиссия отнеслась к этим вашим, шитым белыми нитками мичуринским работам. Ну, во-первых, они все-таки похожи на хорошие мичуринские работы. Во-вторых, все это вполне можно принять за рвение: вы стремитесь ответить делом на призыв сессии: Цвях так и понял. А в-третьих, вы знаете, что я догадался, что дело обстоит совсем не так... Но я не брошусь, подобно гончему псу, по горячим следам. Мне не нравятся эти приказы министра Кафтанова. Я считаю их ударом по науке. Если бы была подлинная дискуссия без ласкового перебирания в руках у начальства наших питательных трубок... Вы знаете, о каких трубках я говорю?
Она кивнула.
- ...я, может, и полез бы в таком случае, при таких условиях, копаться поглубже в ваших прививках. Но я уже сильно обжегся лет семнадцать назад на поисках правды. Я искал с закрытыми глазами... Теперь я тоже ищу. Но все время поглядываю на компас.
Высказав это, Федор Иванович остановился и так же холодно и благосклонно посмотрел на нее.