- III -
Вот все говорят: интеллигенция! - громко провозгласила тетя Поля, войдя со щеткой и ведром в комнату, где легким утренним сном спали члены комиссии.
- Опять разоряешься, Прасковья? - спросонок пробурчал Василий Степанович.
- Да еще поэт! - тетя Поля прыснула и покачала головой. - Сундучок... Хотела выкинуть. Пора, думаю, пятьдесят ему лет, если не боле. Весь растрескался, крышка болтается. Кинула за сарай. Так этот, бородатый, в женских туфлях тут крутится. Как Золушка. Сначала кругами ходил. Я думаю, что такое, не студентку ли где присмотрел. Потом хвать сундучок - да ловко как! - и засеменил, засеменил... Беда с вами, с интеллигентными!
- Выдумывай. На что ему сундучок?
- Он знает, на что. Пригодится. Вас сегодня когда ждать?
- Сегодня мы ухолим в учхоз. До вечера... Они пришли в учебное хозяйство к девяти. Пройдя ворота, Федор Иванович увидел поле, разбитое на множество делянок. Среди делянок двигались фигуры - студенты и пожилые преподаватели с раскрытыми журналами. По вспаханному краю поля в сопровождении группы студентов ехал гусеничный трактор, волоча какую-то сложную систему из колес и рычагов. Вдали стояли две ажурные оранжереи. Туда и направилась комиссия.
- Наверно, все собрались сейчас там и смотрят на нас из-за стекол, - сказал Цвях. - Ждут.
- Могло бы быть и наоборот, - заметил Федор Иванович. - Могли бы они нас проверять.
- Это ты верно. Если бы ихняя взяла... Сегодня был первый основной день ревизии - проверка работ в натуре, первый решающий день. Федор Иванович где-то в глубинах своего "я" чувствовал боль - там уже зародилась туманная и болезненная симпатия к Стригалеву - может быть, из-за того, что Троллейбус не только сталью зубов и не только повадками был похож на одного геолога, которого уже не было в живых и по отношению к которому в душе Федора Ивановича осталась кровоточащая царапина неискупленной вины. Ведь Троллейбус к тому же и "сидел"...
Новая рана назревала, уже начинала чувствоваться - ведь Федор Иванович "рыл яму" не под кого-нибудь, а именно под того, кто был женихом Лены. Прямо как кроткий царь-псалмопевец Давид, который возжелал Вирсавию и потому послал ее мужа Урию в самое пекло войны, чтобы там его убили. "Удивительно, - невесело подумал Федор Иванович, - что ни случится в жизни, какая ни сложится ситуация - ищи в Библии ее вариант. И найдешь!"
Они вошли в боковую дверцу и оказались в теплой застойной атмосфере оранжереи. Действительно, у выхода собрались человек восемь, и среди них - Стригалев в сером халате, как бы наброшенном на крест. Последовали рукопожатия, несколько шуток были выпущены на волю. Как весенние мухи, они не взлетели, а проползли слегка и замерли, дожидаясь тепла. Вежливый смех только усилил напряженность. Федор Иванович сразу определил нескольких "своих", то есть четких приверженцев так называемого мичуринского направления. Они предлагали начать с них и весело листали журналы, готовясь демонстрировать свои достижения.
- Ну что ж, - сказал Федор Иванович и сам почувствовал, что глаза его нервно бегают, ищут кого-то и не находят. Лены здесь не было. Хотя нет, - и она была здесь, стояла позади Стригалева. Но, увидев Лену, он потерял уверенность - ему нельзя было теперь смотреть в эту сторону.
- Пожалуйста, начнем. Чьи это работы? - хрипло проговорил он, подходя к стеллажу, на котором плотно, один к другому стояли глиняные горшки с темно-зелеными картофельными кустами. Федор Иванович сразу определил, что это прививки - здесь занимались влиянием подвоя на привой и обратно - по методу академика Рядно.
- Это мои работы, - сказал пожилой бледный человек с угольными бровями и черными, глубоко забитыми, как гвозди, печальными глазами. - Моя фамилия Ходеряхин, Кандидат наук Ходеряхин. Здесь представлены несколько видов дикого картофеля, а также культурные сорта "Эпикур", "Вольтман", "Ранняя роза"...
Он долго, как экскурсовод перед группой провинциалов, приехавших в ботанический сад, показывал культурные и дикие растения. Кусты имели хороший вид. Темные плотные листы блестели.
- Азота многовато кладете, - сказал Федор Иванович.
- Для опытов по вегетативному взаимодействию это не мешает, - парировал Ходеряхин и продолжал свой пространный доклад.
Федор Иванович, склонив голову, слушал и все плотнее сжимал губы.
- Простите, я вам помогу, - прервал он, наконец, Ходеряхина. - Вы, товарищ... пишете вот здесь, в московском журнале, о достигнутых вами результатах. "Сорт "Эпикур", - это ваши слова, - будучи привит на сорт "Фитофтороустойчивый", приобретает ветвистость куста, листья утрачивают свою рассеченность... - и так далее. - ...Листья сорта "Ранняя роза" при прививке на "Солянум Демиссум" становятся похожими на листья этого дикаря" - и тэ дэ...
- Негусто... Боюсь, что нам придется давать еще одну статью о ваших экспериментах. Вы пишете, Василий Степанович? Пожалуйста, пишите. Это важно.
На очереди стояли несколько аспирантов Ходеряхина - каждый около своих растений. Подобравшись, как для битвы, уже не видя ничего, кроме очередного горшка с картофельным кустом и очередного прячущего тревогу лица, Федор Иванович проходил от одного стеллажа к другому и уже не столько проверял, сколько учил молодых людей.
- А вы не пробовали вырезать глазки из клубней цилиндрическим сверлом для пробок? - слышался его уже спокойный, мягкий голос. - Попробуйте, это очень удобно, и привой точно входит в вырез на клубне подвоя.
- Никаких мало-мальски достойных внимания результатов, - вполголоса сказал он Цвяху. Кто-то все-таки услышал - шепот порхнул среди людей, стоявших поодаль.
- Здесь уже мои растения, - пропел у него над ухом чей-то снисходительный тенор. - Кандидат наук Краснов.
- Знакомая фамилия, - сказал Федор Иванович, задержав взгляд на тонком и извилистом носе вежливо склонившегося к нему лысоватого спортсмена со значком. - Я читал в журнале вашу статью, товарищ Краснов...
- Мною... нами было замечено, - начал докладывать спортсмен и, выпрямившись, развернул тяжелые плечи, но привычная сутулость опять стянула их, пригнула книзу, - ...было замечено, что сорта "Лорх" и "Вольтман", которые росли по соседству с местным сортом "Желтушка" - через дорогу... опылились пыльцой последнего, которая подействовала и на клубни обоих сортов... Последние стали в большинстве похожи на клубни сорта "Желтушка"...
- Это я все читал в вашей статье, - сказал Федор Иванович и умолк, медленно краснея. Помолчав, спросил: - То есть, вы хотите доказать, что если мать блондинка, а отец брюнет, то не только их дитя будет черноволосым, но и у матери глаза и волосы должны в ходе беременности почернеть... Таких случаев наука еще не знает. Следующей весной вы, наверно, повторите ваш эксперимент?
- Зачем? - оскорбленно, но сдержанно передернул тонкими девичьими бровями Краснов. - Я уже другой запланировал.
- А известно ли вам, товарищ Краснов, что картофель не перекрестное, а самоопыляющееся растение? Вы же вуз кончали! Пыльце вашей "Желтушки" здесь нечего делать. Это вы представляете себе? Да она и не перелетит через дорогу!
Краснов, странно улыбаясь маленьким ротиком, глядел в сторону. Федор Иванович, окинув его фигуру быстрым взглядом, невольно задержался на громадном красно-фиолетовом кулаке, который двигался внизу, как самостоятельное живое существо. "Что он там делает?" - подумал Федор Иванович и сразу увидел стиснутый в кулаке теннисный мяч. "Ага, он тренирует кулак", - осенила догадка. Шевельнув бровью, он покачал головой.
- Товарищ Краснов! Я вижу, вы не согласны. Но вы должны это знать - картофель не ветроопыляемое растение. У него пыльца не как у злаков, не может летать. Она тяжелая, как крахмал. И устройство пыльников - они никогда не раскрываются полностью. Там есть такая маленькая пора - и через нее пыльца просыпается по мере созревания, прямо на собственное рыльце. Понаблюдайте, насекомые не посещают цветков картофеля - там нечего брать. И не потому, что пыльца какая-нибудь невкусная. Я сам, еще студентом... Останется, бывало, в пробирке лишняя пыльца картошки - высыпал ее на прилетную доску в улье. Пчелы мигом всю подбирали! Поняли? То, что вы говорите, физически невозможно: тяжелая пыльца, если не прилипнет к рыльцу, отвесно падает на землю. Слава богу, очень рад, что не могу назвать ваш опыт каким-нибудь таким словом... Здесь, к счастью, просто полное незнание того, с чем имеешь дело. Ох, ох, товарищи... Что это - два часа? Нет, на сегодня я уже мертвец...
- Продолжим завтра? - сказал Цвях.
- Вот именно, - странно мигая одним глазом, шевеля гибкой бровью, Федор Иванович пошел из оранжереи. Цвях еле поспевал за ним.
- Уж больно ты их... Без снисхождения. Касьяну не понравится. Что это с тобой?
- Но почему он напечатал их статьи в своем журнале! - Федор Иванович остановился. - Почему Касьян их напечатал!
- Ладно, Федя, хватит правду искать. Пошли в столовую.
В столовой Федор Иванович сел за какой-то стол, чем-то закусывал, что-то брал ложкой из тарелки и все смотрел куда-то сквозь стены. Он не видел, что через стол от него прошли и сели Стригалев с Еленой Владимировной и несколько аспирантов. Лена что-то крикнула, и Цвях ответил, а он только оглянулся на них, ничего не понимая.
- Произвели они, однако, на тебя впечатление, - заметил Цвях, принимаясь за лапшевник.
Пообедав, они сели на лавку около столовой и закурили.
- Что будем сейчас делать? - спросил Цвях.
- Я прогуляюсь часок.
- А я по старой испытанной привычке пойду лягу поспать. Лапша человека вяжеть, он набухнеть и спать ляжеть.
И как только Цвях скрылся за воротами учхоза, из столовой быстро вышла Елена Владимировна, Федор Иванович в это время подобрал около лавки лежавшего на спине красивого жука-скрипуна. Его облепили муравьи и уже раскидывали умишками, как бы начать его заживо жрать. Федор Иванович старательно обдул муравьев. А думал о Стригалеве. "Хорошо, что отложили на завтра", - думал он, рассматривая жука. Это Рыл большой узкий жук с живыми черными глазами, с длинными усами, похожий на интеллигентного дореволюционного авиатора в черном жилете из блестящего шелка, застегнутом доверху. А сюртук на нем был темно-серый, в мелкую светлую крапинку.
- Можно около вас сесть? - спросила Елена Владимировна, садясь. - Что вы тут делаете? Ого, кто у вас!
- Вот видите, жук... Скрипун.
Налюбовавшись, Федор Иванович осторожно посадил жука на землю, и "авиатор" бросился наутек, взмахивая ногами, как тростью, и не теряя осанки.
- Как вам наши генетики и селекционеры?
- Выше всяких похвал. Чудеса!
- Какие у вас планы на сегодня? - она нагнулась и пальцем провела на земле дугу.
Он вопросительно посмотрел.
- Вы не слышали вопроса? - спросила она.
- Я ответил пантомимой.
- А вы словами ответьте. И по существу.
- Сейчас я пойду куда-нибудь. Только природе страданья незримые духа дано врачевать.
- Давайте врачевать вместе. Я покажу вам наши поля.
- Давайте, - сказал Федор Иванович ленивым голосом.
Она взглянула на него удивленно.
- Может, подождем Ивана Ильича? - спросил он.
- Иван Ильич уже ушел, - она еще холодней посмотрела на него сбоку, начиная розоветь.
- Тогда пойдемте, - он решительно поднялся. И они долго шли молча куда-то вдоль какой-то канавы. Лицо Елены Владимировны постепенно заливала лихорадочная пунцовость.
- Слушайте, - сказала она, решившись и отойдя от него вбок шага на два. - Вы сегодня не похожи на себя, на вчерашнего. Вонлярлярский сказал бы, что у вас пропала коммуникабельность. Давайте, как пассажиры дальнего поезда, как случайные пассажиры, попутчики... Вы не знаете меня, я вас. Вы ведь уедете.
- А отвечать кто будет за разговор? Тот, кто задает вопросы?
- Да... Вы уедете - и разговора не было!
- Ну, пожалуйста. Задавайте вопросы.
- Где ваша коммуникабельность?
- Я катапультировался.
- Что это означает? - все так же лихорадочно, но весело она посмотрела на него.
- Нажимаю на кнопку, и меня выстреливает. Потом раскрывается парашют, и я мягко приземляюсь в другом мире, где и слыхом не слыхали о каких-то моих... неполадках на борту.
- А самолет?
- А самолет летит дальше.
- И разбивается?
- Мне с земли не видно. А потом там еще есть первый пилот. А я и не летчик. Дилетант без диплома.
- А если первого пилота нет? Самолет ведь может разбиться. Дилетанту без диплома и поднимать его в воздух нельзя было. Это государственная собственность.
- Не знаю. Вижу, экипаж укомплектован. Перегрузка. Вот и нажал поскорей... Что - я неправ?
- А кто вам сказал про экипаж? - с раздражением спросила Елена Владимировна.
- Вчера одному товарищу... Диспетчеру... показалось, что я проявляю дилетантский интерес к авиации...
- Ах, вот!.. Теперь все ясно. Вечно она меня замуж выдает! Нет никакого пилота, поняли? И никто вас не вызовет на дуэль, так что давайте разговаривать и катапульту не трогать.
- Дайте честное слово, - сурово потребовал Федор Иванович.
- Ну, даю. Честное слово.
- Хорошо. С чего же мы начнем?
Она начала искать что-то на краю канавы. Потом наклонилась и сорвала какой-то жиденький стебель с яркими желтыми цветками.
- Природа сейчас излечит нам все страдания незримые. Что это такое? Я в первый раз вижу.
- Это? - Федор Иванович взял стебель, свел брови. - Это, действительно, нечасто встретишь. Потентилла торментилла, вот что это. Калган. Слышали такое название?
- Ого! - она почти с ужасом на него посмотрела. - Ничего себе... Я бы ни за что не определила. Потентилла - как дальше?
- Торментилла. Калган, или, еще его называют, лапчатка. А вот я сейчас... Сейчас я вам... - поискав в траве, он сорвал что-то. - Что это?
- Плантаго! - торжествуя, сказала Елена Владимировна.
- А какой плантаго? Подорожников много. Майор, минор, медиа...
- Ну, это, конечно, не минор...
- Майор. Плантаго майор. Видите, черешок длинный и желобком.
- Хорошо. Федор Иванович, а почему страдания незримые? - она заглянула ему в лицо.
- Разве вы ничего не видели?
- По-моему, торжество справедливости должно вызывать прилив...
- Но это так неожиданно, это торжество... Я вам прямо скажу: такие дураки мне еще не попадались. Да еще среди "своих".
- Ну, у наших с Иваном Ильичом ребят такого вы не найдете. Если мы и будем вас надувать, то по крупному счету. По рыцарскому.
Они остановились. Он посмотрел ей в глаза. Она не отвела взгляда.
- Имейте в виду, я буду глубоко копать, - сказал он.
- Ну и что? Вот вы копаете и устанавливаете, что я морганистка, льющая воду на мельницу...
- А это я и так знаю. Я читал вашу диссертацию. По-моему, о преодолении нескрещиваемости... Там есть спорные места... Так что ваше лицо мне ясно. - Посмотрев ей в лицо, он улыбнулся. Она так и подалась к его улыбке. Но он ничего не заметил и не понял возникшей паузы. - Как вы учите студентов, мы знаем, - продолжал он. - Цвях сидел в вашей группе. Говорит, товарищ Блажко учит студентов правильно.
- Но я чувствую, Федор Иванович, по вашей хватке, кому-то из нас придется сушить сухари. А? Это не мои слова. У нас на кафедре об этом шепчутся многие.
- Лично я выгнал бы этих двоих... И больше никого. Пока...
- Вы сейчас сказали рискованную вещь. Я вижу, вы мне верите.
- Нет. Не верю. Но знаю, что вы меня не продадите. И потому отдаю вам все мое. Беритя!
Они оба засмеялись, и обоим стало хорошо.
- Откуда же у вас взялось это знание? Сколько мы знакомы? Два дня!
- Я вам сейчас изложу мою завиральную теорию. У нас, Елена Владимировна, в сознании всегда звучит отдаленный голос. Наряду с голосами наших мыслей. И наряду с инстинктами. Мысли гремят, а он чуть слышен. Я всегда стараюсь его выделить среди прочих шумов и очень считаюсь с ним. По-моему, тут обстоит так: ни один человек не может скрыть свою суть полностью. Скрывается то, что может быть схвачено поверхностным вниманием. А голос - отражение наших бессознательных контактов с той сутью, которой никому не скрыть. Хотя бы потому, что эту суть сам человек в себе не может почувствовать. Животные, на мой взгляд, руководятся больше всего отдаленным голосом, он у них более развит и не заглушается никаким стуком сложных умственных деталей. Поэтому животные не лгут.
- Возможно, что все так и есть, - Елена Владимировна тронула его руку. - Голос правильно шепнул вам, что я не выдам.
Федор Иванович слегка смутился от этого избытка взаимной откровенности, и потому кинулся к природе - шагнул в траву и стал искать что-нибудь редкостное.
- Вот, - сказал он. - Вот. Что это?
- Щавель! - взяв у него красный стебелек с острыми листками, Елена Владимировна пожевала его. - Самый настоящий "Румекс".
- Не спешите с ответом, товарищ Блажко. Род "Румекс" состоит из нескольких видов. И все щавели. Вы жуете... Что вы жуете?
- "Румекс ацетозелла", - сказала она и пошла вперед, торжествуя и покачивая головой вправо и влево.
Действительно, природа сразу поставила все на место, погасила все неловкости.
Они давно уже вышли через калитку из пределов учхоза и теперь брели по каким-то межам среди каких-то пашен к чернеющему институтскому парку, заходили ему в тыл. Елена Владимировна шла впереди, иногда оборачиваясь к нему и предлагая очередную ботаническую загадку, и он, роняя удивляющие ее безошибочные ответы, любовался ею, ее особенной женской мощью, которая так и заявляла о себе. Это была маленькая веселая недоступная крепость. Лишь взглянув на эту девушку в очках, мужчина должен был отступить, угадав в ее натуре требования, соответствовать которым в состоянии далеко не всякий. Она все время двигалась в чуть заметном танце, в безоблачной меняющейся игре, и ее пальцы и все прекрасные узости фигуры в сером подпоясанном халатике непрерывно писали тексты, читать которые дано не каждому. Он еще вчера, с первых же минут навсегда отказался говорить ей безответственные приятности, которые, как и цветы, принято подносить женщинам. Строжайшее предупреждение на этот счет прочитал он в ее сдвинутых черных бровях. В них и была вся сила. И сегодня эти брови хоть и разошлись, но все время были готовы к жестокой расправе.
Обойдя с тылу почти половину парка, они перешли по мосту из бревен овраг с бегущим по его дну ручьем, притоком громадной реки, что незримо присутствовала, укрывшись за парком. Начались первые шестиэтажные дома города из серого кирпича.
- Дальше меня, пожалуйста, не провожайте, - вдруг сказала Елена Владимировна.
Взглянув на ее строгие брови, он, конечно, и не подумал показать ей свое удивление. Он тут же скомкал все свои пожитки и даже отступил на полшага.
- Я, собственно, и не...
Но Елена Владимировна объяснила:
- У меня гора дел. Надо сходить в магазины. А потом я иду к Тумановой. Сегодня я варю ей борщ.
"Вот этого бы не следовало ей говорить, - почему-то шепнул ему отдаленный голос. - Никто не требовал от нее таких уточнений".
- Превесьма... - сказал полушутливо и, как на шарнире, повернулся было, чтобы идти. Но она стояла с протянутой рукой. "Все еще катапультируетесь?" - говорило ее лицо.