СТАТУС КВОта - Чебалин Евгений Васильевич 12 стр.


– Осмотри как следует, – скалил зубы непостижимо обнаглевший раб. – Ты осмотрел? Ракушка не твоя. Мы научились сами делать эту гадость. Теперь у нас их сотни, а скоро будут тысячи, – захохотал гонец чудовищной лавинной вести. Он был уже у самой двери, утаскиваемый стражниками.

– Стоять! – придушенно рявкнул Архонт двум стражам. – Оставьте его здесь.

Он мял ракушку, переворачивал, приближал к глазам и отдалял ее – отличий не было. Недостижимый для профанов красноватый блеск литого перламутра (кровь рабов!) чеканная отточенность полукруглого окаема, пупырчато – фиолетовая россыпь костяных прыщей на внешнем сгибе – то было их ракушка, продукт сверхтайный, секрет которого хранила стража с собаками.

Туземец лжет!? Вся та обслуга: кормильщики маточного стада ракушек и составители потайного меню для моллюсков держались изолированно в клетках, а истощивших силы на работе – убивали, как и ныряльщиков на глубину, у которых лопались ушные перепонки.

– Ты убедился господин? – Садихен сидел скрестив ноги на тусклом блеске навощенного пола перед Архонтом, раскачиваясь взад-вперед. Бесстрашное безумие неприкасаемого плескалось у него в глазах. Он наклонился и воткнул в уши Архонта свистящий полушепот подельщика и компаньона:

– Сцедивши кровь раба из жилы, смешаем ее с илом, добавим в смесь кашицу из маиса, сваренного на буйволином молоке и размешаем с соком сахарного тростника… и получаем корм для самочных моллюсков.

А выводки их в две недели раз промываем в решете раствором слабого вина, и лишь затем опускаем их в сетчатых садках на глубину в десять локтей. Через полгода достаем со дна вот эту… – он ткнул кривым и грязным ногтем в округло – фиолетовую шершавость элитного изделия в руках Архонта – вот эту дрянь, вот это ядовитое дерьмо, пожизненную кабалу, петлю на шее моего народа.

…Ич выплывал из бездонного ужаса. Шепот двуногого скота, каким – то образом проникшего в секрет их необъятной власти над племенами – этот шепот жег сердце и мозги. Убить вот этого немедленно нельзя: за всем здесь наблюдает бог. И надо было начинать словесную игру, перехитрить и приручить шального дикаря, заряженного разрушением их всевластия. Но главное узнать: кто, когда и как? Кто передал тайну избранных, спустил ее в отхожие миазмы примитивных? Кто и как?!

– Поговорим? – Архонт взял сандалового столика рядом с креслом кувшин ароматного, пятилетней выдержки вина и два бронзовых кубка. Ударил кубком по засмоленному горлу кувшина. Осколки обожженной глины с треском рассыпались по лощеной глади кипарисового пола. Разлил бардово-черную, благоухающую влагу в кубки. Один поставил на пол, носком сандалины придвинул к Садихену.

Тот взял и залпом, трижды гулькнув горлом, осушил его – драгоценность крепчайшего нектара, которую положено цедить живительною струйкою сквозь зубы, лаская жгучим ароматом нёбо. Но Садихен, притушив глотками палящую давно уже жажду, заговорил.

– Вы, пришлые Хабиру, с мечом, копьем и луком вламывались к нам, туземцам. Вся ваша цель – отнять и завладеть чужим.. Вы грабили – мы защищались, мы били и преследовали вас повсюду. Пролились реки крови и небеса забрали лучших из наших и средь вас. Так было долго, пока вы вдруг, сложив мечи, не запросили мира и земель у нас, чтоб заселить их. Мы вам поверили, уставшие от горя и могил.

Вы жили меж собою сцепленным клубком, как стая гюрз при случках, не смешиваясь с нами, презирая нас. И общими средь нас и вас были лишь торжища. Вы предлагали пряности, вино, дурман из конопли и ткани из-за моря. Мы – скот, зерно, оружие и рыбу. Все то, чего не было у вас. Потом, как нам рассказывал наш дед, на этот холм спустился с неба SHEM Энлиля. И вскоре один из вас принес на торг ракушку, добытую с глубин. И за нее, блестящую от перламутра, он получил с десяток рыбин.

Летели годы. Вы стали предлагать в жены нашим вождям своих сестер и дочерей и ваших шлюх. Те, напоив мужчин, все чаще требовали для себя никчемной перламутровой дряни со дна реки. Пока ракушка не стала вдруг на всех торжищах главной и единой ценностью.

Вы научились выводить ее на глубине – отборные экземпляры, храня секреты разведения моллюсков в тайне. И вот настало время, когда за эту пакость любой из вас мог получить все то, что вы не захотели и не научились делать за века: скот и мясо, рыбу, овощи, оружие, жилища, челноки, фелюги и галеры. А к этому – и наших жен. И мы с покорностью и пьяным изумлением ходили с голым задом и приносили в голодающие семьи никчемные костяшки. Затем вы с разрешения одурманенных наших вождей принялись убивать нас за то, что кто-то захотел добыть ракушки сам, ныряя в глубину реки. Расставив сторожей с собаками, вы прибрали к своим рукам все омуты, где заводились россыпи моллюсков.

Потом вы вбили в одураченные головы вождей премудрости какого-то Закона, и мы с тупою честностью клялись нашим богам и вам, что будем исполнять его.

Все сильней раскачивался Садихен, кривя дрожащее и пьяное лицо, смоченное слезами. Пронзительным и стонущим фальцетом взвился его голос, дорисовав картину окончательного рабства:

– И, одуревши окончательно, мы сами лезли в кабалу за то, что не могли отдать когда то взятые у вас говенные пустышки.

Теперь мы подыхаем в голоде и в пьянстве – вы скоро лопнете от жира. Мы в нищете плодим детей – вы забираете их в рабство, и все лишь потому что кто-то и когда-то, свихнувшись головой, отдал вам десять рыбин за ракушку! Теперь все это позади! – ликующе и трубно возопил учитель. Шальное торжество плескалось в омутах его глазниц.

– Мы отдадим вам сполна эту костяную дрянь, вернем долги! И вам конец! Конец всем тем, кто не умеет растить маис, капусту, рис, кто брезгует забросить сеть и накормить осла или корову, кто разжирев от чужой крови с потом, умеет лишь мусолить в пальцах ничтожную костяшку с перламутром!

– Позволь задать вопрос, премудрый Садихен – втесался в ликование аборигена белеющий Адам – а ты умеешь это делать?

– Что именно?

– Растить маис, пасти коров и выгребать нужник! Ты этому обучен?

– Архонт мне задает хорошие вопросы. Продолжай.

– Ты обучаешь счету и письму детей. Но плату за труды давно берешь ракушкой, поскольку не обучен ничему другому – привстал, навис над Садихеном Ич.– Каменщик берет ракушку с рыболова, поскольку не научен плести сетей и рыбу добывать, а рыболов дает ракушку садоводу за дыни и арбузы, которыми желают лакомиться его жена и сын! А садовод расплатится ракушкой с козопасом, который забирает в стадо пастись коз! А козопас, скопив ракушку, расплатится с тобой, за то, что его дети узнают письменность и счет. Замкнулся круг. И что теперь? Пре-муд-рый Садихен? Да всех вас, чернозадых недоумков, спасает моя ракушка! Иди и отмени ее. И ты получишь в племенах тотчас такой бардак! Ты не боишься, что за него туземцы, тебя за яйца ухватив, повесят на суку? И приползут потом ко мне: Архонт, помилуй нас, верни свою ракушку в нашу жизнь! – неистовым, злым воплем завершил Архонт. И озадачился: учитель счета и письма в насмешливом ехидстве облизывал края пустого кубка, смакуя аромат и вкус ушедшего напитка.

– Хороший был вопрос, хозяин. Ну а теперь продолжу я. Не скажешь, владыка, за что пороли на твоей конюшне нукеры Омар-Сина? Свои так отодрали своего, что он полночи, возвратившись, выл и не давал всем спать? Молчишь? Сказать за что?

– Не надо! – ознобом крылась спина Архонта.

– За то, что Омар-Син сделал со своим все то, что делаете вы с туземцами. Он дал соседу Хабиру в рост ракушки. Отдав на месяц десять, затребовал назад двенадцать. Он получил сверх долга квинту, иль пятую от долга часть. Ту самую, что требуешь со всех туземцев по Закону ты.. Ведь ваш проклятый Закон гласит, что в рост давать своим нельзя под страхом смерти. Нам – чернозадым и скотоподобным, можно, нужно, а своим нельзя. За это и отведал дюжину плетей ослушник. Легко еще отделался, кучерявый, он должен башмаки тебе лизать остаток жизни.

– Замолчи!

Едва ворочал языком Архонт, затравленно косясь на грозное безмолвие занавески, где восседал Энки. – ты прав был, Садихен, твой долг прощен. Я дам, вдобавок, без отдачи, столько же еще. Но мне необходимо имя. Кто научил вас взращивать ракушки.

– Ну нет, Архонт. Я только разошелся. Концовочку состряпать тянет. Дослушайте вместе с AN-UNA-KI (проворно раскорячившись на четвереньках бухнул Садихен головой в паркет по направлению к тростниковой шторе и заговорщецки мигнул невидимому, сошедшему с небес) – глядишь и пользой обернется мой визит, а дети с внуками хлебнут не рабской, а свободной жизни.

– Ты замолчишь?!

– Пусть говорит, – двоих объяло знобящим повеленьем из-за занавески.

– Благодарю, владыка всей земли! Сегодня ты врастешь еще в одну легенду, младенца отобравший у вороны! И внуки, правнуки зулусов-суахили твой подвиг врежут в камень наскальными рисунками. Я много говорю, божественный, прости. Но ты обязан знать про квинту, капкан, поставленный на нас Хабиру. Я высчитал ночами: любой из занявших у Ича сто ракушек, работая от света до темна, за год произведет добра не больше, чем на две сотни ракушек.

Он вырастит маис, капусту, рис, бананы, добудет зверя, поймает рыбу, наплетет сетей. Продаст все это и взамен получит две сотни бесполезной дряни за год. Лишь сто из них, питаясь кое-как, ходя в лохмотьях, расходует заемщик за год на семью. Остальные сто он отдает Архонту. Он был бы хоть и нищ, но счастлив и свободен. Но по Закону роста несчастный обязан отдавать Хабиру не сто, а сто двадцать. Что это значит? Работавший от света до зари с семьей, питаясь впроголодь, должник не только остается должником, но надевает на себя пожизненных хомут раба, поскольку долг растет с годами. И в племенах аборигенов сейчас такие почти все. Мы все живем здесь с кандалами квинты. Мы не живем, а чахнем, без радости, без веры, без надежды.

Вот почему отведал дюжину плетей Хабиру Омар-Син, поскольку с жадности надел те цепи квинты на своего, отдавши ему в рост ракушку!

Я долго говорил, Адам... Меня заждались на дальней, потайной заимке. Мы скоро отдадим свой долг, засыплем твое кресло грудой красно-бурой дряни, всего тебя, вместе с твоей семьею.

И эта перламутровая кровопийца отпадет от нас. Она займет свое место: служанки нашей, и станет лишь оплатой за труды. А цену ей мы назначим сами. Без тебя. Прощай.

Он зашагал к двери: с промокшей синью глаз, зло торжествующий и тощий, со вздыбившейся шевелюрой, под коей раскалено и победно шкворчал освобожденный от великой тайны мозг. То был, пожалуй самый первый мозг на KI, что взбунтовался против кабалы заемно-ссудного процента.

Поочередно, осознав губительную его сущность, спустя века против процента восставали государства, конфессии, материки. Его то запрещал правитель – и все его народы возрождались к жизни, процветанью. Так шелудивый доходяга вол, искупанный в карболке, стряхнув с себя коросту, гной и вшей, вдруг обретает силу и здоровье. То вновь, ползучее протащив Закон о разрешении ссудного процента иль подложив царю в любовницы и жены Хабиру-шлюху дочь или жену свою, паразитарные финансо-гниды, дырявили кровеносные сосуды государства. И сталкивали племена, народности и государства, все время насаждая враждебные друг другу постулаты, концепции, учения, идеи. Чтобы затем, стравив остервеневших вожаков в братоубийственной войне, подкармливать воюющих кредитом, где ссудно и победно расцветала кабала процента. Своих же, соплеменников Хабиру держал в узде запрерта единый и незыблемый Закон: "Не отдавай в рост брату твоему, ни серебра, ни хлеба, ни другого, что можно отдавать в рост иноземцу, а брату твоему не отдавай… И будешь ты господствовать народами… Тогда сыновья иноземцев будут строить стены твои, а цари их слушать тебя и такие народы совершенно истребятся"

– Я отдаю тебе поместье в сорок акров на Нильском берегу: с рабами, домом и скотиной, – достал пронзительным фальцетом уходящего Архонт.

– За что? – наткнувшись будто на стену, замер Садихен.

– Где тот ваш водоем с ракушками?

Учитель согнулся и с треском хлопнул ладонями по тощему задку.

– Вот мой ответ. Он был бы куда громче при полном брюхе. Но я сегодня еще ничего не ел.

– Кто научил плодить ракушки? Имя.

– Ваш Ут-Напишти, Атрахасис-Ной, сын Ламеха и внук Мафусаила. Он ваш по крови, но он наш по жизни, тот самый, рожденный бело-красным, как ошпаренный кипятком рак, твой пра-пра-пра-пра-правнук! Мудрейший жрец и наш спаситель от тебя, удава! Его то ты не тронешь, поскольку, повторяю – он ваш по крови.

Энки ловил радаром подсознания за занавеской: от кресла уходил гигантски выросший и страшный Ичу разрушитель, он был страшнее наводненья и тайфуна вместе взятых. Металась загнанная мысль Адама:

"Скорее сделать дело, сегодня ночью убить и сжечь весь род туземца… Я проморгал вот этого… Он кшатрий! Найти тот водоем, иль думать над заменой … скорее всего – и то и это, найти и думать, чем заменить ракушку.., Заброшенные штольни, где боги добывали россыпь желтого металла… Он для чего-то нужен AN UNA KI для Нибиру… Так может тот металл заменит?! Послать LU LU, пускай осмотрят штольни…"

Дверь приоткрылась. В слепяще-вертикальную прореху просунулась голова управляющего.

– Мой господин, здесь накопились ожидают твоего суда туземцы.

– Гони их! – прорвало воплем Ича.

"Этот за занавеской все еще здесь, и сколько с ним возиться?!"

– Я вас не задержу, изделие мое. Со мной возиться долго не придется, – с любезной скромностью сказал Энки из-за шторы И протыкая омертвелый ужас Ича, позвал изысканно и кротко.

– Архонт не объяснит мне, что это за страшилище живет в твоей настенной нише?

Смотрел из ниши на него козлобородый монстр на троне, локтей в шесть-восемь высоты. Витые острые рога торчали из башки, поросшей кучерявой шерстью. Две слюдяных гляделки на козло-человечьей морде таили в глубине своей багровую бездонность ночи, подкрашеной луной, раздувшиеся ноздри сочились беловатой слизью.

Башка сидела на плечах – холеных, шафранно-желтых, голых. Пониже выпирали груди – два бабских грузновислых вымени со взбухшей синевой прожилок, с кнопками тугих сосков. Под грудью серебрилась шерсть. Густые заросли волос спускались к брюху, к ляжкам. В промежности, в шерсти меж ляжек мясисто пламенел раздолбанный, щелястый клитор. Из коего торчал разбухший двухяйцовый член. Одна рука вцепилась в яйца члена, вторая зажимала грудь. Обросшие кудрявой шерстью голени двух ног, спускаясь с трона, заканчивались копытами козла.

– То Бафомет, – вполголоса, с тревожной настороженностью озвучился из-за спины Энки Адам – владыка двух миров назвал его Бафометом.

– Когда и для чего? – спросил властитель. Нелепость видового биосинтеза и грозное похабство монстра забавляли.

– Ваш единокровный брат во время прошлого визита ошпарил меня недовольством: здесь нет удобного временного жилища для его Духа, когда он покидает свое божественное тело. Покинув его, путешествуя, желает отдыхать в иных и новых для себя обличьях, которые пусты, удобны. Ваш брат нарисовал конструкцию: чего хотелось бы для его Духа. Мы сплавали за море к киммерийцам, гиксосам и грекам. И подобрали мастеров.

– Те сотворил Бафомета, и что? Брат заселял его?

– Да мой властелин. С удобством, я удостоен одобрения, – блудливым косоглазием растопырился Адам.

– Так покажи.

– Мне… показать?

– Вселись! Растормоши и оживи козла с влагалищем потасканной гетеры. Ты ведь опробовал все это.

– Мой господин…

– Вселяйся.

– Повинуюсь, владыка.

Ич сел, откинулся на спинку кресла, готовясь к расслоению плоти с духом.

…Энки смотрел. Огрузлый монстр на троне в нише закрыл и вновь открыл глаза. В них разгорался красноватый блеск.

В сторожевом рефлексе шевельнулись шерстяные уши, и левая рука цапнула свисающую грудь. Копыта опустились, цокнули. Впаялись в желтую блескучесть пола. Гигантский козло-монстр, с округлым и шерстистым брюхом, шагнул из ниши. Распрямился. Паркет задавлено и тяжко хрустнул, прогнувшись под мясами.. Распускаясь за спиной, расправились опахала крыльев.

Крыла ударили о воздух, взвихрив нагретое пространство. Вся туша взмыла ввысь – на локоть от паркета и грузно рухнула обратно.

– И это все, чем занимался братец? Продолжай! – хлестнул приказом бог.

Левая рука у Бафомета, облапив грудь, массировала гутаперчивость ее, тогда как правая, задвигавшись челночно, все смачнее, с чмоком творила в онанизме порно-акт себе, своим же персональным членом. Козлокопытная гетера входила в раж. Утробным хрюканьем, ритмично испражнялась глотка, похотливой краснотой разгорались глаза. Мясисито-шерстяные тумбы ляжек тряслись и дергались в такт само-случке. Стучала, ерзала раздвоенная кость копыт в паркет. И длилось это долго, пока всю тушу не взорвал оргазм: содрогнувшись с утробным хрипом, взревел рогатый монстр, и, рухнув на пол, забился в сладострастии конвульсии.

Энки повернулся спиной. Жгло омерзением грудь. Сплюнул. Велел, не глядя за спину:

– Оставь эту скотину. Хватит.

Заброшенная плоть Адама ожила. Заезженно и тупо возник в мозгу тот же мотив: "Ночью убить и сжечь весь Садихенов род… искать их потаенную лагуну… и одновременно искать, чем заменить ракушки… золотом!?"

Энки сел в кресло в нише Бафомета. Расслабился. Представил свое тело пронизанным золотистым солнечным светом. Наращивал устойчивость картины, пока не ощутил: хрональная энергия пространства, ускоряясь, потекла в него, растворяя плоть в хрустальной прозрачности, позволяя увидеть структурно-энергетическое строение самого себя. В сознании отобразились три сферы. Тугой материальный слепок из костей и сухожилий, мышц, жидкости и кожи – вся плоть физического тела (Анна-майа-коша) ритмично и неспешно пульсировала в гармонии взаимодействия.

Все это пронизав, мерцало прозрачным окаемом в такт дыханию проническое, плазменное тело Праны-майи-коши. Оно было в порядке, предельно уплотнено ионами и электронами. И облекая эти сферы ионическим скафандром, над всеми властвовала Мано-майя-коша – хрональный пульт управления, мыслительный владыка организма, гонец-посредник между веществом и антивеществом.

Энки отметил с озабоченностью легкий налети засоренности – нечеткость голограммы хронального поля: на "запыленном зеркале" его скопились микро шлаки – мясная пища, дважды в месяц пришлось употребить свинину.

Назад Дальше