– Чтобы сохранить и собирать ее! И отвозить к нубийцам, абиссинцам, эфиопам.
– Для чего?
– А ви не догадались? Чтоб эти стада туземцев все больше привыкали жрать, пить, курить мое зелье, уплачивая за нее скотом, зерном и рыбой. Чтобы потом иметь всех в должниках.
– Ты вправе так обращаться с ними?
– Опять мой господин делает из меня мартышку. Кто будет стричь этих баранов? Я получил такое право от рождения, когда по моим жилам побежала кровь богов! Ви, может быть, хотите, чтобы грязные зулусы, суахили, эфиопы меня держали голодным в клетке для свиней? Чтобы не я с них получал их рабский труд, а они с меня?!
Ич каменел в злом изумленьи. Не понимал он, что хочет от него Владыка! Он разве не имеет право набрасывать намордник на туземцев? Тогда зачем такая жизнь, где у потомка бога нет права делать все, что умножает власть, богатство?!
…Энки глушил в себе гневливое разочарование: Адам, закостенев характером, всем опытом собственного бытия в человеческой среде, свирепо отторгал гармонию людского сосуществования и, как его геномо-донор бог Энлиль, был начисто лишен главнейшего из качеств человека: способности отличать Добро от Зла. И это различение Добра и Зла, которое всей страстью внедрял в аборигенов Энки, так и не привилось в этом мутанте.
– Ной, как ты поступишь с плотиной?
Бог, одолевший горечь разочарование повел исследование дальше.
– Ич прав, мой господин. Задание для каждого из нас предельно примитивно, не требует работы разума. И если Ич заделает дыру в плотине, то я истрачу силы, чтобы ее расширить. Вода, несущая нам жизнь, должна смывать с земли всю нечисть.
Он даже не подозревал насколько близок его вывод от вывода Сущего: вода должна смыть с земли Потопом всю нечисть.
– Все говорят, что он блаженный от ума, – с злой меланхолией выцедил Адам, – скажу другое, он просто – таки идиот, не могущий запомнить больше восьми предметов.
Энки дослушав, раздал подопытным по небольшому лоскуту папируса, где киноварью вписаны были три действия (те же фразы высветились на двух экранах).
"Большая мать нещадно выпорола сына за лень, затем принялась вразумлять за то же самое и внука".
"Величественная Нибиру, направленная Создателем к Тиамат, ударила ее и отколола от нее КИ. А, зародивший на Нибиру жизнь, Создатель делает то же самое и на осколке Тиамат – на KI".
"Раскаленный поток лавы сполз по склону вулкана и разрушил храм Гелиоса. Затем стал испепелять и малый храмовый жертвенник, стоящий рядом".
– Прочли? Тогда прослушайте, что надо сделать. Здесь три события, три действия. Найдите единую суть изложенного. Отобразите общее в событиях единой фразой.
…Он наблюдал на люминисцентности экранов абсолютно разный ход мыслительных процессов у двоих. Мысль Ича загнанным, растерянным хорьком металась между слов, пытаясь склеить их, соединить похожестью – и не справлялась, панически наращивая скорость и хаос метаний.
"Мать – баба…планета Нибиру…Лавина…что тут общего!? Что схожего между храмом Гелиоса и красной задницей выпоротого лентяя, осколок Тиамат – наша планета KI и пацан, которого, как и сына порет баба…кошмар и ужас. В них ничего похожего!".
– Мой господин! – панически взмолился Ич. – Планеты, храмы и вулканы… клянусь, до этого пока не доходили мои мозги! Они не любят сравнивать все то, что вертится за пределами привычного. Ви не могли бы дать задание попроще, назвать мне то, что я привык держать перед глазами, кусать на зуб и щупать?
Энки помедлив, усмехнувшись, выдал:
"Матерая ослица, единолично поедавшая маис в кормушке, лягнула пришлого осла, полезшего в кормушку мордой и укусила заодно его осленка".
Его слова тот час пристроились во фланг к написанному на экранах.
Еще раз зафиксировал злую бессильность взгляда Ича, метавшегося между фраз, Энки переместил внимание на Атрахасиса. Здесь цепко и неторопливо шел синтетический процесс: предметы, действия анализировались, сшивались воедино.
"Большая мать…величественная Нибиру…раскаленная лава… матерая ослица – везде незаурядный и значительный субъект.
"Выпорола сына, расколола Тиамат…разрушила храм… лягнула осла: субъект агрессивно воздействует на объект."
"Внук – это сын сына большой матери, KI – дочерняя часть Тиамат, храмовый жертвенник – неотъемлемая принадлежность храма, осленок – детеныш осла. Везде объект имеет близ себя малый и зависимый объектик. На который так же агрессивно воздействует субъект."
– Владыка, все действия, события, здесь перечисленные, надлежит отобразить единой речевой формулой. Какой использовать язык для этого: зулусов, суахили или наш денавагари?
– Мне все равно. Ты можешь выбирать любой из них. И даже неизвестный всем – язык абракадабры.
– Благодарю за послабление. Мне легче на последнем, – улыбнулся Ной.
Ич слушал их, панически и безнадежно рыская глазами меж несшиваемой разнородностью фраз. Задание пекло мозги, где загнанно пульсировало от непосильной перегрузки левое полушарие. И туповато, дистрофично едва ворочало извилинами правое.
– Я готов, Владыка, – сосредоточенно сказал Ной. – Атрахасис.
– Я слушаю.
Глокая куздра штеко будланула бокра и куздрячит бокренка – сосредоточенно, не торопясь, слепил абракадабру Ной, объединившую все четыре события на экранах мониторов.
Ич заворочался, свирепо ерзая, завопил:
– Ви посмотрите на него! Ты за кого нас держишь? Я тебе сделаю и напишу такой болтливой дури на три часа! И, если хочешь, даже в рифму!
Энки нажал на кнопку пульта, Ич отключился. Спустя минуту бог вернул подопытного в явь, сказал размеренно:
– Ты мне надоел. Еще раз откроешь рот без спроса, велю содрать с тебя штаны и выпороть плетьми. А обещание льгот с ракушками – деньгами возьму назад.
Ной – Атрахасис, ты синтезировал и обобщил, слил воедино образную сущность четырех разнородных явлений. И сделал это безупречно.
Ич медленно серел: он никогда еще за две последние сотни лет не подступал так близко к горнилу гнева бога, откуда полыхнуло свирепым и неприкрытым отторжением.
…Последующие несколько часов Энки фиксировал потоки разнородных токов, эманаций от двоих. Он стимулировал и замедлял у них мыслительный и подсознательный процессы. Он измерял, систематизировал ответные химические реакции на раздражители: словесно-смысловой, температурный и ситуационно-психологический. Он сравнивал, сопоставлял многопластовые системы душ и мыслей, их ценности, приоритеты, возможность подключаться к информполям Вселенной.
Особое внимание он уделил агрессии в характерах на стрессовые раздражители, способность укрощать, гасить эту агрессию в себе.
Спустя часы в итоге испытаний стала выстраиваться архитектоника двух человеческих психотипов. Они сформировались на земле под действием двух факторов: первоначальное вмешательство в систему хромосом гено-хирурга породила экспериментальные хомо-образцы лево и правополушарников, которые затем шлифовала, столетиями, оттачивала, доводила до кондиции среда обитания.
Один мыслил предметно-образными процессами. Второй – бессодержательными формами, крикливой оболочкой сути. Одному открыт был общий ход процессов мироздания. Второму – лишь конечное проявление их.
Один исповедовал гармонию во всей Вселенной, второй с настырно-агрессивнейшим азартом навязывал всем свое право измерять эту гармонию сивухой алгебры, глумливо отторгая ценности и веру первого. Один не мог переступить в себе незримого запрета на неправду, второй – вечный чужак среди племен – легко и с упоением лгал: словами, обликом и поведением. Один осознавал иерархическую первоценность людского сообщества в горнилах выживания, где личность всего лишь малая и составная часть. Второй ценил безмерно собственную личность, несокрушимо полагая, что вокруг его пупка вращается Галактика. Один ценил в себе божественный дар творить и созидать. Второй стремился любой ценой с оголтелой хищностью лезть на вершину власти и верховодить там, не видя дальше собственного носа.
Мозг этого, второго, забит был разнородным и блескучим хламом бытовизмов, кои держала в себе цепкая память, нафаршированная доскональным знанием всех черных клавиш человеческой натуры. На них играл он с неподражаемым и виртуозным блеском, продираясь по завалам трупов к диктатуре. Другой же был бессилен в болоте интриганства, в его предательских и подлых топях, где увязал беспомощным жирафом. И этим он из века в век проигрывал первому.
Один брезгливо сторонился как тщеславия, так и богемной суеты.
Второй трещал, чирикал пестрым попугаем в пустозвонных толпах, топорщил разноцветность перьев, порхая по верхам, кривлялся пародийно, передразнивал и насмехался.
Один был плоть от плоти всех племен, любил и исповедовал законы Ладного сожития, входил в сообщества носителем здоровья, аккумулятором все новых знаний, обогревая состраданьем жестокий, скудный человечий быт.
Другой бесцеремонно, агрессивно ворочался невежественным кабаном в людских сообществах, плодил в них смуту и хаос, менял цвета у шкуры, свои привычки, речь и облик, вползал в сообщества аборигенов паразитарной ящерицей – чураясь с омерзением их тяжкого труда, тотемов и ремесел, навыков, стремясь захватнически оккупировать лишь власть. Такой не должен просочиться сквозь, потоп. При нем не будет лада на планете!
Бог завершил исследование двух человеческих экземпляров к вечеру и выключил Мегсинт.
Освободил подопытных, едва живых от долгого сидения и перенагрузки. Сказал Адаму – Ичу:
– Иди к своим. Тебя заждались толпы.
– Какие толпы? – едва ворочал языком Адам, ползал по сияющей начинке провидческой машины потухшим, мутным взором.
– Толпы ходячих утроб. Они перегрызутся без тебя, Адама – патриарха. А ты без них иссохнешь. Они – твоя среда, где можешь ты существовать бесхлопотно. Иди и возглавляй все эти мегатонны плоти, не принявшей мерила различения Добра и Зла.
Ич проволокся к двери, измотанная хомо – оболочка, так и не понявшая: к чему все эти испытанья богу..
…Энки отвел Ной-Атрахасиса к бассейну.
– Соратник мой, прими признательность за содействие и за бесценную поддержку. Купайся. Затем тебя накормят и проводят в спальню. Я возвращаюсь к Мегсинту. Теперь начнется главное.
– Владыка, ваши силы на пределе! – Ной, лучший экзепляр LULU, во многом превзошедший иных геномо-доноров с Мардука, встревожено и озабоченно смотрел на бога.
– Ты прав. Но на учете каждый час.
– Мой господин…вы впустите меня в причины такой спешки?
– Еще не время. К утру узнаешь. Отдыхай.
…Усевшись в кресло Мегсинта, он заглушил сознание на час, в течение которого его Будхи омывался плеском морских волн, шелестом листьев, настоенных на птичьем щебетании и на криках чаек. Проснулся.
Последовательно включая спрессованные информблоки данных, полученных от Ича с Ноем, он закольцевал всю мощь машинного гиганта на свой мозг. Вплотную подступала неизбежность: встроиться в программу гео-бытия тысячелетий, используя все мегабайты данных, полученных от хомо-антиподов. Узнать: что предстоит планете, когда вот эти двое, пропущенные через фильтрационную горловину вселенского Потопа останутся вершителями судеб немногих, выживших для эстафеты разума на KI. Как потекут века на заболоченных, в миазмах площадях планеты? Там предстоит не просто выжить – расплодиться, заселяя опустевшие материки, и выстроить гармонию людских сообществ.
Он собирал всю волю: трепещущее перед неизвестностью сознание изнемогало в опасливом раздрае. Впервые смертный разум готовился прорвать межгалактический скафандр небытия из прошлого, войти непрошено в грядущее – в чертоги самого Создателя, вломиться в них незваным гостем.
"Ты нами зван!" – Неведомая властная сущность вдруг стала затекать под купол его черепа. Сияющею плазмой вобрала, растворила в себе песчинку его "Я". Теперь она зависла в колыханьи бездны, пронизанной игольчатым свечением созвездий. В него, минуя изреченность речи, вторгался смысловой экстракт понятий.
"Ты нами зван, достигнувший земных пределов, как асуры. Мы помогли создать тебе эту машину и мы поможем познавать сокрытое от всех вас, смертных. Ты, зачернивший биосферу, узнаешь все для возведения МААТ (Истина и Справедливость – егип). Тебе, на ком вина, дается ограниченное право влиять на ход событий. Но помни о своей ответственности, допущенный в прихожую Сворога. В чертогах Ра – Атона уже не учатся, но учат. И это предстоит тебе."
…Энки вернулся в явь. Тревога, опасенье, страх утяжелились. Ему было позволено работать чернорабочим искупления. Как недотепа кок, он заварил когда-то отраву генной каши. Теперь был послан он ШЕФ-ПОВАРОМ, чтобы расхлебывать ее.
Под ним, распластано висящим в бездне – с голографической четкостью беременно вздувались животы морей и океанов: Нибиру, пролетая меж луной и KI, встраивалась в парад планет, с неодолимо хищным магнетизмом оттягивая на себя необозримость океанских вод.
Вся памятно щемящая первичность Родины – планеты всколыхнулось в нем. Приближавшаяся Нибиру, где обитал сейчас весь царский клан Ану, где жили мать с отцом, томительно взвихрили в нем неодолимость тяги: сорваться с места и запустить DIN GIR навстречу прародине.
Он одолел в себе неистовый порыв: вторая его Родина – земля стонала от чудовищной, засасывающей тяги гео-монстра. Все круче взбухали водяными горбами в этом притяжении моря и океаны.
Энки, истерзанный чудовищной картиной апокалипсиса, ускорил в Мегсинте весь процессов: все пузыри морей и океанов молниеносно вспухли, замерли на миг под тучами и рухнули обратно, накатываясь водяным, всесокрушающим катком на твердь материков.
Нибиру отдалялась. Вселенские океанические хляби разлились по земле, круша и погребая под собой все сущее. Земля содрогнулась и сдвинулась с оси. Мгновение спустя, предстала гладким шаром, накрытым блескучим одеялом вод. Их прорывали, вздымаясь к клокочущим и грозным небесам, вершины высочайших гор. Они были облеплены микробами спасающейся жизни: зверье кишело вперемешку с человечьими стадами. Между вершинами хребтов, на взбаламученности вод паническим, сиротским отторженцем ползла скорлупка Ноева Ковчега – одна на сотни тысяч миль.
Беззубо щерились меж вод провально – черные ямищи кратеров, наполовину обнаженные логовища морей и океанов. Туда лавинно скатывалась, утюжа твердь, солено-водяная магма.
Вода проворно и уютно улеглась и успокоилась. Из под нее вновь мокро выперли материки цепями оголенных, опустевших гор: почти вся спасшаяся живность погибла в голоде, болезнях, скученности, страхе и увечьях.
Энки потрясенно наблюдал: апокалипсис в Мегсинте длился несколько минут, тогда как на земле он будет продолжаться годы.
Скорлупка Ноева Ковчега осела, прилепилась к склону горного пика на берегу остаточного от Потопа озера. Гигантски мельтешащая картина гео-событий пришпорено неслась перед Энки галопом фрагментарных фресок. Создатель завершил стерильную уборку KI: здесь снова стало чисто в который раз, для возрождения иной жизни по ЕГО законам.
На киммерийском континенте, густо утыканном лесистыми хребтами, в гигантских острозубых пиках откупоривались люки.
Из них маковыми россыпями высыпались людские скопища царя Има-Богумира, пережидавшие Потоп в заранее прорытых ими и асурами внутри хребтов пещерах. Элитно-клановые племена отборной и могучей расы ариев неспешно, осмотрительно стекали в плодородно илистые плоскогорья – под солнце. Они несли с собой необходимые запасы пищи, семена и инструменты, кипы березовых дощечек со врезанной житейской мудростью прапращуров. Там сконцентрировано уместились истории народов, Веды, и постулаты КОНа – МААТ, завещанные им Триглавом – Сварогом, Святовитом и Перуном. Вместе с людьми спускались и стада животных, готовых размножаться на обильных травах.
Арийцы растекались по материку и продвигались вниз по руслам полноводных рек к велико-океанской глади, над коей голубым и домовитым светом сияла благодатным глазом зазывная Полярная звезда. Под ней плодились, множились с неимоверной быстротой стада бизонов, мамонтов, оленей. Распахнутая маслянистость текущих в океан материковых рек вскипала нерестилищами рыб. Несметная пернатость птичьих стай порою застилала солнце, отблескивая радугами семицветий. Арийская империя размашисто росла и ширилась, буйно прирастая миграцией родов от океана к океану. Она распространялась волнами, пассионарными кругами, чьим центром каменно, незыблено вознесся Богумиров Аркаим.
Асуры, Полифем, Пегас напитали разум Богумира всем, чем овладели сами. И он, проросший в галактический размах из тесноты земных пределов, теперь созрел для наблюдения за космо-галактическою кухней: в имперском Аркаиме возводили гигантское и многослойное кольцо обсерватории, куда будет стекаться лавина знаний о Вселенной, доступных прежде лишь асурам. Она же – обсерватория при Аркаиме, впервые зафиксирует прецессионный цикл земли, маятниковые качания ее вершины после удара вод о твердь приведших к смещению земной оси. И в обиходе всех древнейших астрономов появится впервые единица измерения времени Сар, протяженностью в 2160 лет, фиксирующая цикличность осевых отклонений.
И убедившись в неизменной точности этих отклонений Совет богов взял эту меру времени периодом правления каждого из братьев на KI: два Сара управлял землей и отданными ему континентами – Энлиль, два – клан Энки.
…Энки с щемящей, но отрадной грустью наблюдал Сварожью милость к ариям, так щедро одаренных им – за допотопную гармонию существования по КОНу и МААТу. Она не запятнала стерильность божьей Ноосферы стяжательством, паразитарным грабежом, разбоем, рабством, похотью и злобой, гнездившихся в Хабиру-Ичевском разносчике всех скверн.
Энки переместил внимание с киммерийцев в родственное Междуречье, в знакомые местечка. В Маав, Амалик, Ханаан, Месопотамию, Нубию, Сирию сползались жалкие щепотки полуживых туземцев, пересидевших катастрофу на Килиманджаро и в глубоких закупоренных изнутри, подземельях.
Нил, Тигр, Евфрат вобрали в берега расплесканные Потопом воды. В них забурлила рыба, размножились обильные стада мясистых бегемотов. Прибрежные окрестности прорезал первый крик младенца. Он возвестил начало послепотопной эры, дал старт иной цивилизации, на чьих костях, трудах и крови, через тысячелетия поднимется и расцветет Египет.
ГЛАВА 19
Они уселись в деканатскую "Волгу" и захлопнувший дверь декан, полуобернувшись с переднего сиденья напористо спросил:
– Это он рассказал все и послал ко мне? Аверьян?
– Сейчас вы его оскорбили, Евгений Максимович.
– Ах ты, ох ты, фу ты, ну ты, у мамзели ножки гнуты Но ты же знаешь все подробности. Откуда?
– Когда-нибудь поделюсь.
Не мог он рассказывать сейчас, как на рыбалке с Учителем тот дал ему, промокшему в ливне, свою старую рубаху – ту самую, в которую вцепилась, когда-то пришептывая и задыхаясь, закатывая свои совиные гляделки Софа, совала коготки под пуговицы, выпрастывая их из петель и лезла, лезла красной гузкой рта к тугому телу под рубашкой, все норовила закогтить добычу, подставиться по-быстрому, по-деловому – как привыкла здесь у себя.
И торсионная скрученность информ-полей той похоти от доморощенной Эсфири пропитала холст навечно, навсегда, мельчайше сохранив и запах жареного лука изо рта и жесткую брезгливость Аверьяна, которая ошпарила и взъярила завлабшу.
– Тебе сколько лет?