Дейв Гоулд и Хедли вышли и толкнули машину. Вскоре сзади подъехал грузовик для доставки бакалеи, медленно придвинулся и просигналил. Дейв и Хедли с радостью сели в машину, и грузовик уперся носом в кадиллак.
В середине июля великий город был прекрасен. Жгучий солнечный свет прогнал туман, и четко вырисовывались дома, разделенные узкими улочками шириной с пешеходную дорожку. Автомобили карабкались по склонам холмов, застывали в нерешительности, переключались на более низкую передачу и насилу добирались до следующего уступа на перекрестке. Холмы полого спускались к безбрежному синему корыту Залива. Улицы и здания словно растворялись в студеной водной шири, опоясанные узкой лентой товарных складов, причалов и доков – сплошной коммерческой линией.
– Туда вниз, – сказал Дейв Лоре сквозь рев периодически оживавшего двигателся. – Вдоль побережья до Эмбаркадеро, а там припаркуемся. До Рыбацкой пристани можно и пешком добраться.
Огромная старая колымага прогромыхала по Пайн-стрит, мимо фондовой биржи, выехала из делового квартала с заброшенными административными зданиями и углубилась в торговый район. Между товарными складами кое-где попадались сомнительные бары, изредка киоски с гамбургерами и автозаправки. Едва они выбрались на ровную Эмбаркадеро, Дейв приметил автостоянку.
– Вон там. Четвертак – это просто грабеж! Но хрен с ним, Стюарт заплатит.
Лора припарковала кадиллак, и они скованно вылезли по одному. Хрустя гравием, миновали рекламный щит и вышли на тротуар. Обветшалые магазины были закрыты, засиженные мухами витрины покрывал толстый слой пыли. По широкой улице бесцельно катились редкие автомобили; мимо пустующих погрузочных площадок изредка брели пешеходы. Вдалеке высился город – твердая скала с поднимавшимися в гору белыми домами и другими зданиями. Казалось, в один прекрасный день все они незаметно сползут в Залив и навсегда скроются с глаз. Казалось, они уже постепенно сползают.
– Живи я там наверху, – сказала Лора, – я бы места себе не находила. Каждое утро выходила бы с длинным шестом и проверяла, насколько поднялся за ночь уровень воды.
Они направились по улице к массивным деревянным пирсам. Там были местами пришвартованы суда, латиноамериканские пароходы разгружали бананы и твердую древесину. Слева, за пирсами, выгибался мост Сан-Франциско-Окленд, ведущий к острову Йерба-Буэна, – тонкий прут серо-голубого металла, который пронизывал пушистую зеленую купу деревьев, появлялся с другой стороны, а затем отлого спускался к восточной стороне Заливе. Беркли и Окленд напоминали белое тесто, неровно размазанное по длинной гряде холмов, которая раскинулась, насколько хватал глаз. В конце концов гряда растворялась в синей мгле.
– Ты точно знаешь, где она будет стоять? – спросил Дейв, который быстро шагал, зажав в зубах трубку: пальто развевалось у него за спиной, а мешковатые твидовые брюки полоскались на океанском ветру.
– На пирсе, – уклончиво ответил Хедли. – Я увижу ее.
Они вышагивали вдоль железнодорожного полотна, поднимая ногами пыль. Беспорядочными группами стояли товарные вагоны. Воздух был чистым и сухим. Их овевали порывы горячего ветра, когда они переступали рельсы, точно трое ребятишек, вышедших на прогулку: Дейв в своих твидовых штанах, Лора в неряшливой шерстяной юбке, шерстяном пиджаке и коротеньких носочках и Стюарт Хедли в темно-коричневых слаксах, футболке и туфлях на каучуковой подошве. В небе над ними кричали и кружили упитанные серые чайки. Троица подбиралась к Пристани.
Слева от них простиралась широкая плоская равнина, черная от металлической пыли и окалины. Внезапно открылся вид на город, который высился горой в конце промышленной равнины, где приземистые заводы сменялись перпендикулярным скоплением итальянских магазинов, домов и баров. Белье, полоскавшееся на склоне, с таким же успехом могло бы висеть на улицах какого-нибудь средиземноморского городка. Между лабиринтом домов и темно-синей водой Залива уродливая черная полоса заводов хмурилась, точно огромный выводок троллей: цистерны нефтеперерабатывающих предприятий, ржавые стальные эстакады фабрик по производству мыла, чернил и красок.
Вскоре в горячем летнем воздухе засмердело дохлой рыбой.
Справа от них находилась Пристань с яркими неоновыми вывесками на угловатых деревянных зданиях ресторанов и рыбных ларьков. Вдоль берега проходили перила, а внизу виднелся целый флот скверных суденышек, стоявших как попало, будто прибитый к берегу лес. Кое-где прогуливались парочки в пестрой летней одежде, любуясь гладью Залива, далекими, запеченными на солнце холмами полуострова Марин и океанским простором за ними.
– Вот она, – сказал Хедли. Сердце под футболкой застучало тяжело и мучительно. Он не видел Салли уже два года.
Его сестра стояла с мужем у края перил: она не смотрела на воду, а просто стояла. Салли изменилась с тех пор, как Хедли видел ее в последний раз, но он сразу ее узнал и мгновенно бросился к ней. Дейв и Лора устало поплелись следом: он намного их опередил.
Разумеется, Салли была в костюме дорогого покроя, из импортной светло-серой английской материи, но с простым и строгим силуэтом, резко сужавшимся на талии. Высокие каблуки, длинные роскошные ноги, затейливая шляпка на зачесанных назад белокурых волосах, перчатки, квадратная кожаная сумочка на руке, а в ушах… медные серьги. Пожалуй, она чересчур накрасилась для столь томительного июльского дня; даже отправляясь на покосившийся пирс, Салли оделась так, словно собралась в престижный ночной клуб. Когда Хедли подошел, его окутал аромат ее духов, вмиг напомнив все те вкусы и запахи, из которых состоял ее мир, ее тело и вещи: ткани, пудры, наряды и краски ее комнаты.
– Здравствуй, – сказала Салли своим гортанным, хриплым шепотом, с улыбкой посмотрев Хедли в лицо. На минуту она обняла его и поцеловала, едва задев губами щеку. От них остался влажный красный след, и Хедли ощутил, как он постепенно испаряется в жарком летнем воздухе. Колыхавшаяся кружевная вуаль отделяла его от знакомых до боли черт, которые манили, внушали благоговение и гипнотизировали его всю жизнь. Хедли снова увидел в ее бледно-голубых глазах самого себя. Копна ее тяжелых волос, желтых и густых, точно кукурузная патока, казались продолжением, идеальным завершением его собственных грубоватых косм. Все было на своих местах: губы и подбородок, скулы, длинная шея с напряженными голосовыми связками и расширенные ноздри, увеличившиеся лишь самую малость с их последней встречи. Теперь она уже была зрелой женщиной. В самом соку. Двадцатидевятилетняя, крепкая, в расцвете физических сил… Хедли вырвался из ее объятий и пожал руку ее мужу.
– Привет, – коротко поздоровался Боб, сдавив руку Хедли безжалостной мужской хваткой. – Как поживаешь, Стью?
– Прекрасно, – сказал Хедли и всех между собой перезнакомил: Дейв и Салли смутно помнили друг друга по школе. Оба чисто формально, бесстрастно поздоровались. У Боба был угрюмый и грозный вид в ковбойской шляпе, джинсах, холщовой рубахе и сапогах для верховой езды. Волосы на твердом выпуклом черепе были выбриты, благодаря чему тот приобрел оттенок черного кофе, а злобные глазки поочередно поглядывали на каждую овцу из его стада, пока он вел их к огромному блестящему "нэшу", припаркованному на краю тротуара.
– Куда? – грубо спросил Боб, усевшись за руль, и смерил Дейва с Лорой холодным, циничным взглядом. – Давайте сразу на автостраду и махнем на юг полуострова: нам надо пораньше вернуться.
Плавно опустившись на сиденье рядом с мужем, Салли громко сказала:
– Я проголодалась… Пока не спустились к побережью, давай прихватим чего-нибудь перекусить.
Неприятное, костлявое лицо Боба сердито нахмурилось:
– Когда мы доедем, Эллен сообразит для тебя какой-нибудь жратвы. Тебе что, невтерпеж? Или я многого прошу?
– Давай поедем в Китайский квартал, – стояла на своем Салли. – Ну пожалуйста, мне хочется китайской еды. В конце концов, мы же не каждый день здесь бываем, – она грациозно выгнулась назад и махнула Хедли, приглашая его сесть спереди. – Детка, ты не знаешь какой-нибудь хороший китайский ресторан? Боб никогда не пробовал китайской кухни.
Хедли вздрогнул от старого прозвища: прошло столько лет, но волшебное слово осталось в целости и сохранности. Он снова стал "Деткой" – младшим братом, который смотрит на сестру снизу вверх, с благоговением и обожанием.
– Ага, – пробормотал он, неуклюже залез в машину и хлопнул дверцей. – Я знаю одно местечко на Вашингтон-сквер, можно попробовать.
– Не признаю китаезовских харчей, – веско заявил Боб, нажав на газ. – Я могу есть яичницу с ветчиной хоть каждый день.
Машина набрала скорость и рванула вперед: Дейв и Лора на заднем сиденье еле успели закрыть дверцу. "Нэш" бесшумно свернул в узкий проулок, прижал к обочине купе "форд" и устремился по горному склону прямиком к отвесной скале, застроенной зданиями.
– Скажешь, где повернуть, – сказал Боб Хедли. – Я не знаю этот город. Сроду бы сюда не сунулся, если б можно было не ехать.
Дейв и Лора молча прижимались друг к другу, напуганные увальнем за рулем. Боб и Салли были высокими, прекрасно сложенными людьми, по сравнению с которыми Гоулды казались лилипутами. В зеркале заднего вида безвольно маячили их темные, рябые, неправильные лица; оба супруга сложили руки на коленях в немом повиновении. Хедли поразила эта перемена: его сестра и ее муж словно заколдовали этих еврейчиков, вернув их в состояние первозданной глины.
Впервые в жизни Хедли показалось, что он наблюдал две различные расы. Дейв и Лора безропотно смирялись со своим чисто служебным статусом: онемелые и застывшие, они безучастно смотрели вперед, подпрыгивая вместе с машиной на ухабах, пока Боб умело петлял на узких перекрестках между другими автомобилями, пешеходами, фургонами, автобусами. Слышались только свист воздуха да маслянистый гул двигателя. А рядом с Хедли весело улыбалась сестра, слегка приоткрывая темно-красные губы и показывая твердые белые зубы, которым он завидовал всю жизнь.
– Как я рада тебя видеть, – нежно сказала Салли, вытянула руку в перчатке и обхватила его ладонь. Хедли вздрогнул от нажима сильных, тонких пальцев, которые остались лежать на его руке. Он не смотрел на сестру, а таращился на проносившиеся мимо магазины и здания, рисованные вывески, первые вычурные заведения китайского квартала.
– Как идет торговля телевизорами? – кисло спросил Боб своим суровым, отрывистым голосом. – Зашибаешь деньгу?
– Помаленьку, – ответил Хедли. Ему захотелось спросить, как идет торговля недвижимостью, но голосовые связки не желали соблюдать светские условности. Какое ему дело до торговли недвижимостью? Боб Соррелл ему не нравился: зять поражал его, вызывал уважение и надлежащий страх, но он недолюбливал этого человека.
– У нас все путем, – сказал Боб, не дожидаясь вопроса. – Знаешь, небось, что вудхейвенский участок теперь наш?
– Ах да, – буркнул Хедли. – Тот новый участок на автостраде.
– Мы еще не скоро отобьем свои вложения. Мы же вбухали туда кучу валовых инвестиций по пяти векселям, но даже не начали погашать долг: пять сотен покрывают единовременную выплату комиссионных, и все. Это сорокалетняя ссуда… – Он оттеснил автофургон к обочине, чтобы можно было его обогнать. – Проценты растут… и эта куча валовых инвестиций в конце концов обесценится и не принесет никаких дивидендов. Лет через шесть-восемь нам достанутся хибары. К тому времени их уже придется перестраивать заново.
Хедли завороженно слушал, как слетали слова с его языка. Боб Соррелл говорил спокойно, уверенно, расслабленно, без всяких эмоций, не испытывая ни стыда, ни гордости. Он просто констатировал факты.
– Боб скупил целую уйму загородной недвижимости, – сказала Салли с покрасневшими от восторга щеками. Ее голубые глаза взволнованно заблестели. – Фермы, магазинчики и сельскую газету. В Сент-Хелине – мы поедем туда в следующем месяце на недельку: поживем, познакомимся с городом. Такой вот у нас будет отпуск!
– Ну да, – резким и бесстрастным голосом сказал Боб. – Большей частью этого добра владели "Напа Каунти Лэнд энд Инвестментс". Мы перекупили его в мае прошлого года, – он повысил голос. – Да где ж этот хренов кабак? Я вижу до фига мясных ресторанов, или у тебя какой-то конкретный на примете?
"Нэш" быстро мчался по Грант-авеню: с одной стороны дороги находился только маленький зазор для парковки. Боба Соррелла абсолютно не интересовали китайские магазинчики, где были выставлены наборы шахматных фигур из слоновой кости, шелковые свитки, вышитые халаты с широкими рукавами, жаровни для благовоний, ножи для вскрытия писем, гербовые бамбуковые подносы, искусственные птицы, нефритовые и серебряные украшения, банки с сушеными травами, искривленные коренья, морские водоросли, миндальное печенье, консервированный имбирь, клетки с утками и кроликами, ящики с бататом и шишковатой картошкой. На перекрестках вереницы магазинов, баров и ресторанов вдруг обрывались и на мгновение открывались виды холмов и моста, а спуск был таким крутым, что если бы какой-нибудь пешеход поскользнулся и упал, он без труда докатился бы до самого Залива.
– Смотрите! – воскликнула Салли. – Фуникулер!
По крутому склону, крепко вцепившись в натянутый канат, проворно полз наверх архаичный вагончик с пассажирами. С громким стуком и грохотом он проскочил перекресток и продолжил путь – странная клеть из дерева и железа, подскакивавшая на конце подземного кабеля.
– Куда? – отрывисто спросил Боб, которого злило, что его со всех сторон окружают люди, не знающие цену времени.
– Еще пару кварталов, – ответил Хедли. – Налево.
На Вашингтон-сквер они повернули и поехали вверх по крутому холму. Уличные торговцы продавали китайские газеты. Морщинистые старики с длинными бородами торговали дынными пирожками – шариками из сахара и жира с сочным плодом внутри. Зарешеченные балконы многоэтажных домов чуть ли не соприкасались друг с другом над проезжей частью. По узким тротуарам, пронзительно визжа, опрометью носились китайские ребятишки. Прямо в тротуаре неожиданно открывались черные квадраты – входы в погребки с темными лестницами, ведущими вниз. В уличный шум вплеталась восточная музыка: завывания и внезапные удары. Узкие, захламленные переулки, по которым могла проехать только одна машина, петляли между ресторанчиками, грязными следами от мусорных баков, лужицами крови с присохшими перьями.
– Вот он, – сказал Хедли.
Над входом в погребок торчала маленькая, старомодная неоновая вывеска, опутанная клубком разноцветных трубок. Вниз вел длинный лестничный пролет, который поворачивал у стеклянного окна ниже уровня земли: там висели мертвые ощипанные птицы со связанными бечевкой лапами. Дальше стояли черные столики и виднелись занавешенные кабинки, коренастые официанты в белых куртках, древний кассовый аппарат, китайские коммерсанты, читавшие за едой газеты.
– Ну и где я тут припаркуюсь? – заныл Боб. – Не парковаться же мне в этом проулке! – Ресторан скрылся у них за спиной, и "нэш" резво помчался в гору, распугивая людей на каждом пешеходном переходе. – Ну его в задницу, поехали на побережье. Уже полтретьего!
– Можешь припарковаться на Стоктон-стрит, – сказал Хедли. – Там всегда есть места.
Боб промолчал и свернул с Вашингтон-сквер на Стоктон-стрит. Они выехали из Чайнатауна, где тянулись целые кварталы закопченных жилых домов, убогих обувных и одежных лавок без витрин и вывесок.
– Вон там перед аптекой, – сказала Салли, – та женщина уже уезжает.
"Нэш" плавно подъехал, немного притормозил и вкатился на автостоянку. Легко стукнув бампером машину сзади, а потом машину спереди, Боб вынул ключ из зажигания, одним махом распахнул дверь и шагнул наружу.
– Пошли, – скомандовал он. – Пошевеливайтесь – время не казенное.
Боб и Салли быстро зашагали по тротуару. Хедли старался не отставать: высокие каблуки Салли громко цокали у него перед носом, и он поневоле стал наблюдать, как их тонкие кончика стучали по бетону. На аккуратной лодыжке, затянутой в гладкий нейлон, висел крохотный золотой опознавательный браслет. При ходьбе он сверкал и подскакивал в солнечном свете. Хедли шел позади сестры, любуясь ее элегантной, дорогой фигурой на почтительном расстоянии – с машинальным и абсолютным преклонением, пронизывавшим все фибры его существа. По-другому и быть не могло.
Вслед за Хедли волочились Дейв и Лора Гоулд, напоминавшие карликов даже больше, чем в машине. Два темных приземистых сгустка получеловеческой плоти в засаленной, испачканной едой одежде – бесформенные и омерзительные, с угрюмыми лицами и неповоротливыми телами. В Хедли проснулась некая гордость. Он стоял на целую ступень выше: пусть он и отставал от сестры, но все же был из ее породы. Физическое родство бросалось в глаза – они принадлежали к одной расе, были одной и той же крови. Обстоятельства помешали ему соответствовать стандартам этого рода, но потенциальные возможности налицо. Однажды, когда он станет старше…
Странно, что в присутствии сестры Хедли возвращался к старой модели поведения, представляя себя еще слишком молодым. Но так уж сложилось: семеня вслед за широко шагающей женщиной с высоко поднятым подбородком и четко очерченным, запрокинутым лицом, он превращался в подростка, мальчишку, пацаненка. Засунув руки в карманы, Хедли пнул пивную банку, пробежал пару шагов, подпрыгнул и вмиг превратился в белобрысого мальчугана по виду и поведению. Он догнал Салли и ее мужа, которые, запыхавшись, спешили к Вашингтон-сквер.
– Туда! – крикнул Хедли и вдруг сконфуженно отступил. Мельком взглянув на него, оба молча свернули за угол и ринулись вниз по крутому склону. Смутившись, Хедли помчался вслед за ними, а Гоулды брели сзади, замыкая процессию.
В полутемной кабинке, напоминавшей ящик, они расселись вокруг стола с каменной столешницей и стали изучать заляпанные супом меню. За занавеской китайские бизнесмены, горбясь над мисками с вареным рисом и приготовленными на пару гуппиями, подносили еду ко рту палочками. В центре стола стояли графин с соевым соусом, солонка и перечница с дырочками, а также лежали другие меню.
– Заказывай ты, – сказала Салли брату, подняв голову и закрыв меню. – Ты лучше разбираешься в китайской кухне. Помнишь, как мы сюда приходили?
Хедли кивнул. Он взволнованно просмотрел меню, его охватила ребяческая несдержанность, и в порыве безрассудства он заказал все, что попалось на глаза.
Маленький официант с кукольным лицом и лакированными черными волосами, блестевшими от верхнего света, одну за другой ставил перед ними дымящиеся миски. Яично-цветочный суп. Горячие и липкие жареные пельмени. Курица с миндалем. Говядина со спаржей. Чау-йок – склизкие зеленые овощи, подаваемые в густом сладком сиропе. Жирные мягкие пирожные желтого цвета, с мясной и овощной начинкой – яичные фу-йонг. Перед каждым из них стояла округлая белая чашка без ручки, куда Хедли наливал горячий дымящийся чай из старомодного эмалированного чайника.
Боб Соррелл не обратил внимания на миски с дымящейся едой и махнул официанту, суетливо выбежавшему за занавеску.
– У вас есть "севен-ап"? Принеси мне бутылку "севен-апа".
– "Севен-апа" нета, – пролопотал официант.
Суровое лицо Боба потемнело. Тщательно выговаривая каждое слово, он спросил: