Питер Хедли крепко спал в кроватке. Он отрывисто сопел и похрапывал, его кожа стала липкой от пота и покрылась красными пятнами из-за жары. Мальчик скорчился, скривился, повернулся на бок и захрапел, так и не проснувшись. Крупный здоровый младенец. Подойдя и уставившись от него, Хедли почувствовал слабый запах кислого молока.
Из гостиной доносился резкий, грубый голос зятя. Словно стук молота о наковальню, он проникал сквозь тонкие, дешевые стены прямо в спальню. Боб Соррелл рассмеялся, повысил голос, обратился к Салли, затем к Эллен. Стоя в густой тени у кроватки сына, возле спящего младенца, Хедли слышал, как этот человек четко произнес его собственное имя. Соррелл спрашивал, где он и чем занимается. Предстояло отчитаться и объяснить свое поведение: в любую минуту Соррелл мог встать и решительно прошагать в спальню.
Хедли задумался, что же делать. Подумал, не указать ли Сорреллу на дверь – указать им обоим? Да-да, обоим, включая сестру. Как так случилось? Хедли попытался вернуться к началу: когда впервые зародилась эта мысль, первое осознание того, что дело касается их обоих, а не только Боба?.. Он не мог докопаться до причин: мысль взялась ниоткуда, неизвестно когда. Но как только она засела в мозгу, ее уже нельзя было от себя прогнать. Хедли не мог отделаться от нее, нес за нее ответственность. Ему захотелось избавиться от них, отчаянно захотелось, чтобы они ушли и уехали домой, укатили на север в своем огромном зеленом "нэше" и больше никогда не возвращались.
Дверь открылась, и в темноту плавно скользнула Эллен. Она осторожно закрыла за собой дверь и поспешила к нему.
– Ради бога, – сказала она скрипучим голосом, – что ты здесь делаешь? Просто стоишь? С Питом все в порядке?
– Конечно, – ответил Хедли.
– Тогда в чем же дело? – Ее лицо охватили досада и беспокойство. – Любимый, ты должен вернуться: нельзя здесь прятаться.
Он сердито повысил голос.
– Я не прячусь! Я имею право сюда заходить и смотреть, как себя чувствует мой сын.
– Ты не можешь уходить и оставлять меня наедине с ними, – лицо Эллен словно одеревенело. – Я не собираюсь это терпеть: не собираюсь тащить этот крест в одиночку. Она твоя сестра, а не моя. Я внесу свою лепту, смирюсь с их присутствием – но только не в одиночку. Понимаешь?
– Ладно, – сказал Хедли. – Хорошо, пошли обратно, пока он не вышиб дверь, – в гостиной гудел и разносился эхом громкий голос Боба. – Как она могла за него выйти? – бессильно спросил Хедли. – Как она могла связаться с таким человеком?
– Она считает его потрясающим, – весело сказала Эллен.
– В голове не укладывается, – Хедли бесцельно устремился сквозь полумрак к двери. – Это повторяется всякий раз, когда я его вижу. Он всегда был таким: еще до того, как они поженились, он был таким же шумным и злобным.
Эллен схватила его за руку.
– Любимый, этого следовало ожидать. У нее своя жизнь, а у нас – своя. Боже мой, ей уже почти тридцать. Она из совсем другого поколения: что у нас общего? Глянь на них – обращаются с нами, как с детьми, опекают, указывают, что нам делать…
– Я рассказал ей.
– О чем?
– Про Общество.
Эллен пришла в некоторое замешательство.
– Ты имеешь в виду историю со Стражами? Того… Бекхайма?
– Она рассмеялась, и все.
– Нет, – категорично сказала Эллен, – Стюарт, я в это не верю. Ты просто расстроился и запутался, как избалованное, обиженное дитя. Давай вернемся в гостиную – честное слово, я не знаю, что я с тобой сделаю, – она беспечно прибавила шагу: – Ты всех нас так расстраиваешь… Немудрено, что Салли не отнеслась к тебе с сочувствием. Ты не можешь ожидать от нас, что…
– Это он виноват, – перебил Хедли. – Она такой раньше не была. Он горилла, а не человек. Слышала, как он хвастался тем, что избил мексиканского парня? Какого-то подростка в два раза ниже его ростом. Он же выродок, а она считает его потрясающим. Видела б ты, как он обошелся с Дейвом и Лорой – это было ужасно. Он их вышвырнул, откровенно спровадил.
Эллен живо взяла его под руку.
– Ну, не такая уж она глупышка. Салли запрягла в свою повозку восходящую звезду, и, по-моему, это говорит в ее пользу. Она не дура, любимый.
Хедли вырвался.
– Ты слышала меня? Я рассказал ей, а она просто покачала головой. Я думал, она поймет – думал, есть человек, к которому я могу прийти и… а она оказалась точно такой же, как все. Куча идиотских фраз и остроумных замечаний.
Ослепленная глубокой обидой, Эллен сказала:
– Значит, единственный человек тебя подвел? Как жаль! Какая досада! Времена изменились: ты больше не можешь положить головку ей на колени.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Пошли, они могут нас услышать. Давай выйдем. Поговорим об этом позднее.
– Но я хочу поговорить об этом сейчас! – Хедли преградил ей путь. – Что ты имела в виду? – Он схватил ее за плечи: неяркий вечерний свет тускло озарил ее личико, темные, блестящие от слез глазищи, приоткрытые губы, дрожащий подбородок. – Черт возьми… – Выйдя из себя, Хедли повысил голос. – Ты рада!
– Конечно, рада. Любимый, я так рада, что хочу кричать об этом во весь голос, – Эллен изо всех сил попыталась улыбнуться: слезы потекли по щекам и закапали на крахмальную белую рубашку. – Салли со своим проклятущим блендером. Она собирается отдать нам старый, маленький – тот, которым они не могут пользоваться, потому что он для них маловат. А еще они подгонят нам домик, чтобы мы могли ходить к ним в гости каждую неделю – за еженедельными указаниями и инструктажем. Чтобы они могли руководить нашей жизнью, указывать, что мы должны делать, точь-в-точь как она указывала тебе всю твою жизнь. Тебе все равно, ты считаешь это нормальным, но мне-то не все равно! Эта твоя чертова сестра не смеет мне указывать, как вести хозяйство и как распоряжаться собственной жизнью… – Эллен обняла Стюарта и отчаянно прижалась головой к его шее, чуть не задушив его мягкими каштановыми волосами. – Почему ты не можешь обратиться со своими историями ко мне? Я пойму – даже если не пойму. Если ты этого хочешь, значит, я тоже хочу. Я пойду с тобой, буду молиться, кататься по полу – все, что угодно… Я забочусь только о тебе.
В кроватке проснулся Пит, разбуженный их громкими голосами. Ребенок пронзительно, безудержно разревелся: его плач перерос в оглушительный визг. В гостиной Салли и Боб вскочили и в раздражении устремились к двери спальни. Боб громко постучал в нее и заорал:
– Святые угодники! Что там у вас творится?
Хедли вцепился в жену.
– Я не потерплю таких разговоров. Убирайся отсюда, если будешь говорить о ней в таком тоне.
– Не уберусь! – всхлипнула Эллен. – Это мой дом, и я не собираюсь отсюда уходить, а ты не сможешь меня заставить. Я годами выслушивала, как ты говорил о ней – меня уже тошнит от этого. С меня хватит… Я терпела, сколько могла, – она отдернула руки. – Не смей меня оскорблять, – по щекам Эллен заструились слезы, а на рубашке большими кругами проступила влага. – И не смей меня больше хватать.
Заглушая младенческие крики, Хедли заорал:
– Я не потерплю этого ни от тебя, ни от кого-то другого. Будь у тебя хотя бы часть ее лоска, будь ты хоть немного похожа на нее… – Его душили эмоции. – Ты не достойна даже произносить ее имя. Ты обычная давалка, вот и все! Она права – ты всего-навсего потаскуха!
Потрясенная, испуганная Эллен молча посмотрела на него в упор.
– Прошу тебя, не говори мне таких вещей, – она жалобно огляделась, словно моля о помощи, и перешла на шепот. – Стюарт, не делай больше так. Пожалуйста!
Хедли резко схватил ее и прижал к себе, так что у нее затрещали ребра.
– Я больше не могу этого выносить, – выдохнул он. – Все кончено. Я ухожу.
– Нет, – сказала Эллен, ослабев от страха. – Забудь мои слова: фиг с ними. Пожалуйста, прости меня.
Лицо Хедли вспыхнуло, стало уродливо-багровым. Почуяв недоброе, Эллен шарахнулась, когда он ее отпустил. Этот взгляд она уже видела раньше и боялась его больше всего на свете. Хедли собирался что-то сделать – она это знала. Взгляд всегда что-то означал: Эллен непроизвольно прикрыла лицо рукой. Один раз, всего лишь раз, Хедли ее ударил. Но тогда она ударила его первой: дала пощечину. Он тотчас сел на диван и заплакал, как ребенок, а она попыталась его успокоить. После этого Хедли встал и ударил ее в глаз. Но сейчас он не собирался этого делать: он намеревался уйти. Эллен безумно захотелось, чтобы он ее стукнул, избил – все, что угодно, только бы он не уходил, только бы не бросал ее.
– Не надо, – задыхаясь, сказала она и загородила перед ним дверь. Теперь Эллен уже молилась о том, чтобы он ударил ее. – Я не отпущу тебя: ты не сможешь уйти.
Губы Хедли скривились. Он судорожно занес руку: Эллен увидела его поднятый локоть – острый, жесткий треугольник костей под мягкой тканью рукава. Затем Хедли вдруг заворчал и вырвался, после чего нащупывал дверную ручку.
– Береги себя, – двусмысленно сказал он. – Наслаждайся жизнью. Я напишу.
В эту минуту распахнулась дверь, и в темную спальню вошла Салли.
– Ну вы, ребята, даете, вас слышно на весь дом! А ну-ка выходите отсюда… – Она быстро выпроводила их в гостиную. – А теперь быстро поцелуйтесь и помиритесь, – Салли мельком взглянула на наручные часы. – Нам скоро пора бежать: нужно выбраться отсюда к десяти.
Боб отвернулся и поковылял на кухню.
– Мы можем выпить свежего кофе? – Он стал рыться в шкафчиках над раковиной. – Эллен, куда на хрен подевался твой "сайлекс"? Если я не выпью горячего кофе, то засну прямо на автостраде.
На краткий миг Стюарт Хедли прижался к жене, но тут же отпрянул.
– До скорого, – сказал он.
– Ты куда? – в страхе спросила Эллен и поспешила следом. – Пожалуйста, возьми меня с собой! Мне все равно, куда: разве я не могу пойти с тобой?
– Я к Дейву, – сказал Хедли, остановившись перед входной дверью квартиры. – Кто-то же должен перед ними извиниться.
Рыдая, Эллен догнала его.
– Пожалуйста, Стюарт, возьми меня с собой. Я боюсь, что ты не вернешься!
– Ты должна остаться с Питом.
– Я прихвачу его!
Хедли нервно рассмеялся.
– Ты собралась идти пешком? Вспомни, у нас ведь нет машины.
В дверях кухни стоял Боб Соррелл с "сайлексом" в руках, его суровое лицо расплылось от удивления. Распахнув входную дверь, Хедли заметил, как изумление Соррелла переросло в злобное недовольство. В следующий миг дверь закрылась, и Хедли очутился в темном, душном подъезде.
Он поспешил к лестнице и спустился, перескакивая через ступеньки и придерживаясь рукой за перила. Промчался через вестибюль и выбежал в открытую входную дверь на широкие бетонные ступени. Ночной воздух был свежим и чистым. Хедли глубоко вдохнул его, минуту помедлил, а затем устремился в сторону дома, где жили Гоулды.
Он бесконечно долго шел по темным накаленным улицам, засунув руки в карманы, думая и пытаясь собраться с мыслями.
Он уже пожалел о том, что наговорил Эллен.
Пересек улицу и миновал захудалые бильярдные, бары, ателье чистки обуви, дешевые кафе и гостиницы. Приближаясь к дому Гоулдов, он ускорил шаг.
Открывшая дверь Лора Гоулд была сдержанной и притихшей.
– Привет, Стью, – сказала она таким слабым голосом, что он насилу расслышал. – Заходи, выпьешь вина.
Тяжелой, безжизненной походкой она проковыляла через всю комнату и плюхнулась в кресло. Хедли неуверенно встал у двери, поправляя на себе одежду. В комнате также находились Дейв Гоулд, который угрюмо курил за столом и пялился на него, двое детей и стройная женщина в слаксах и клетчатой рубашке.
– Как поживает художник? – спросила она.
Хедли смутился. Он хотел было оглянуться, но затем понял, что она обращается к нему. Хедли узнал ее: это была Марша Фрейзьер. На журнальном столике в центре комнаты стояли пол-галлона темно-фиолетового вина, бокалы, банка арахисового масла, лежали пачка картофельных чипсов, голова голубого сыра с торчащим из нее кухонным ножом, коробка содовых крекеров. Мальчик свернулся калачиком на краю потрепанного старого дивана и беспокойно, со скучающим видом листал журнал. Ему было лет девять: полинявшие джинсы, футболка и тенниски. Его волосы слегка отливали ржавчиной – так же как у Марши. На кресле в углу крепко спала маленькая девочка лет трех, в мятом пляжном костюмчике.
– Это ваши дети? – спросил Хедли у женщины.
– А вы не знакомы с моим потомством? – Марша кивнула на мальчика. – Это Тимми.
Мальчик глянул исподлобья.
– Привет, – сказал он низким голосом и вернулся к своему журналу.
Марша показала на спящую девочку:
– А это Пэт.
Подняв бокал вина, она задумчиво отпила, не спуская глаз со Стюарта Хедли, пока тот смущенно искал себе место.
– Марша отвезла нас домой, – громко сказал Дейв.
– Кадиллак сломался, – еле слышно промолвила Лора, словно онемев от потрясения. – Мы проехали всего пару кварталов. Пришлось оставить его: мы сели на автобус и поехали через весь город к Марше.
Марша Фрейзьер была высокой и худощавой: костлявое лицо с глубокими впадинами. Она не носила макияжа. Серые глаза, слегка веснушчатая кожа. Какая-то аскетическая обнаженность во всем облике… но Хедли она показалась привлекательной. Четко очерченная фигура: подтянутое мальчишеское тело – прямое и простое, как у ее сына. Без каких-либо прикрас – выпуклостей или излишков плоти. Ее руки пониже закатанных рукавов были жилистыми и мускулистыми, никакой мякоти. Ладони – сильные и умелые. Как и прежде, разговор вращался вокруг Марши: казалось, она с самого рождения находилась в центре внимания. Дейв и Лора погрузились в молчание и апатию, принимали все со стоическим смирением.
– Это ваш купе перед домом? – спросил Хедли. – Тот серый "студебекер"?
Марша кивнула.
– Его надо помыть.
– Симпатичная тачка.
– Хорошо бегает, – согласилась она. – Но мощности маловато. Зато из нее удобно выглядывать… задняя часть кузова – почти вся из стекла.
– Я знаю, – сказал Хедли. – Я на таких ездил. Они классные.
– Кадиллак уже не починить, – понуро заговорила вновь Лора. – Видно, придется сдать его на металлолом. За отдельные запчасти можно выручить двадцать баксов, – затем она добавила: – Он припаркован на Мишен-стрит. Думаю, завтра сан-францисская полиция все равно его эвакуирует.
– Очень жаль, – сказал Хедли, пытаясь говорить сочувственно, но его симпатия к Гоулдам резко пошла на убыль. Их смуглые, неприятные лица внушали ему отвращение. "Два тролля", – подумал он. Хриплоголосые тролли с большими ступнями и руками лопатой. Бородавчатые и неприветливые – точь-в-точь как в сказках. Хедли уже потерял к ним интерес и переключил внимание на стройную сероглазую женщину.
Она налил себе дешевого вина.
– Почему вы назвали меня художником? – спросил он Маршу.
– Мы рассказали ей, – пояснила Лора. – Про твои картины – ну, ты знаешь.
– Я уже давно ничего не писал, – ответил Хедли. Но у него появилось странное чувство: он понял, что мог без труда представить себя художником. – Вы издаете журнал? – спросил Хедли. – Вы – главный редактор "Суккуба"?
– Верно, – сказала Марта своим монотонным контральто. Рассудительный голос, спокойный и деловитый. Уверенный в себе. – Но мы похожи на вас… За полгода не выпустили ни единого экземпляра.
– Почему?
– Денег нет.
Повисла пауза, и все задумались о деньгах. Гоулды смотрели безучастно, бессмысленно. Тимми задрал колени, положил на них журнал и не проявлял никакого интереса. Это был ежеквартальный журнал по искусству: вероятно, мальчик привык встречать их повсюду, точь-в-точь как сам Хедли вырос посреди бюллетеней Американской медицинской ассоциации.
За темными квадратами открытых окон сигналили машины. В комнату проникал затхлый воздух с Залива, смрад разъеденной резины и масла. В соседней квартире приглушенно горланило радио. Тяжелые удары и шаги над головой. Саму же комнату загромождали книги и газеты, было душно от запаха пыли, разлагающейся еды, мусора и хлама.
– А сколько стоит издавать журнал? – спросил Хедли.
Марша улыбнулась: ее зубы и волосы, кожа и глаза были нейтрального, смешанного оттенка – не блестящие, но и не тусклые. Словно ее вырезали из старой древесины или кости, а затем отшлифовали и получили матовую поверхность – выбеленную и шершавую, как сплавной лес. В ее теле чувствовалось что-то земное и прочное: несмотря на свою худобу, небольшое лицо, тонкие руки, Марша выглядела сильной.
– Это зависит от того, – ответила она, – какой журнал вы собираетесь издавать. "СИП", например, стоит сотни тысяч.
– А что такое "СИП"? – уточнил Хедли.
– "Сэтердей Ивнинг Пост". Доходы у нас невелики: тоненькая струйка от университетских обществ, изредка пара тысяч от Фонда Форда, – она иронично скривилась. – Впрочем, об этом уже можно забыть… От них уже больше ничего.
Хедли задумался: говорить ли ему, что он никогда в жизни не видел журнал под названием "Суккуб"? Стюарт попытался представить, как он выглядит. Вспомнил вузовский литературный журнал: наверное, "Суккуб" выглядел примерно так же – стерильные прямоугольные страницы стихов и прозы, никаких заглавных букв на обложке, титульный лист в модернистском стиле. Плотная высокосортная бумага, белая и пористая. Цена – пятьдесят центов. Состоит в основном из критических статей о Капоте, Прусте, Жиде, Уилле Кэсер. Никакой рекламы, кроме разве что редких магазинов учебной литературы.