Мистер Меггс продолжал улыбаться. Невозможно классифицировать улыбки. Нет на свете другого предмета, который можно толковать настолько по-разному. Мистер Меггс думал, что улыбается печально и нежно, как человек, который на краю могилы говорит последнее "Прости!" преданной секретарше. А по мнению мисс Пилинджер, он улыбался, словно бесстыжий старый развратник, и как ему только не совестно!
– Нет, мисс Пилинджер, – сказал мистер Меггс. – Мы не будем работать сегодня. Я попрошу вас, если вы будете так любезны, отправить вот эти шесть писем.
Мисс Пилинджер взяла письма. Мистер Меггс смотрел на нее с умилением.
– Мисс Пилинджер, вы уже давно работаете у меня. Шесть лет, правильно? Шесть лет… Да, да… По-моему, я ни разу не дарил вам подарков, так?
– Вы платите мне хорошее жалованье.
– Да, но я хотел бы что-нибудь к этому прибавить. Шесть лет – долгий срок. Я чувствую к вам нечто большее, чем к обычному секретарю. Мы с вами проработали вместе шесть долгих лет. Я думаю, мне позволительно преподнести вам небольшой знак благодарности за ваш преданный труд.
Он взял в руки пачку банкнот.
– Это вам, мисс Пилинджер.
Мистер Меггс встал и вручил деньги, прочувствованно глядя на мисс Пилинджер, как смотрит человек, чье пищеварение уже двадцать лет не в порядке. Его захватила торжественность момента. Мистер Меггс наклонился и поцеловал мисс Пилинджер в лоб.
После улыбок труднее всего классификации поддаются поцелуи. Мистер Меггс полагал, что целует мисс Пилинджер, как великий полководец, смертельно раненный в бою, поцеловал бы свою мать, сестру или же любимую тетушку; между тем мисс Пилинджер смотрела на дело иначе. Лучше всего ее точку зрения могут выразить ее же собственные слова.
– А! – вскричала она и нанесла по удачно подставленному подбородку мистера Меггса удар, который, придись он дюймом ниже, мог бы вышибить из него дух, после чего вскочила на ноги. – Как вы смеете! Я давно этого ждала, мистер Меггс! Я по глазам видела! Позвольте вам сказать, что со мной так себя вести не выйдет! Я способна защитить себя! Я честная девушка, сама зарабатываю себе на хлеб…
Мистер Меггс привалился к столу, как сраженный кулачный боец падает на канаты, и, собравшись с силами, запротестовал.
– Мисс Пилинджер! – вскричал он в ужасе. – Вы меня неправильно поняли! Я совсем не собирался…
– Неправильно поняла? Ха-ха! Я честная девушка…
– У меня и в мыслях не было…
– Вот оно как! И в мыслях не было! Вы дарите мне деньги, осыпаете меня порочными поцелуями, но у вас и в мыслях не было, как все это следует понимать! – До мистера Меггса мисс Пилинджер служила секретаршей у одного беллетриста из Индианы и стилю речи училась у этого мастера слова. – Вы зашли слишком далеко и сами испугались того, что натворили! И не зря, мистер Меггс! Я честная девушка…
– Мисс Пилинджер, умоляю…
– Молчать! Я честная девушка…
Безумная злоба охватила мистера Меггса. Внезапный удар, а еще больше – черная неблагодарность этой ужасной женщины так его потрясли, что у него чуть ли не пена пошла изо рта.
– Хватит гундеть, что вы честная девушка! – заорал мистер Меггс. – Вы меня с ума сведете! Уходите! Убирайтесь отсюда! Подите вон! Идите, куда хотите, только оставьте меня в покое!
Мисс Пилинджер выполнила эту просьбу без особого сожаления. Внезапное бешенство мистера Меггса ее слегка встревожило. Она была не прочь удалиться, лишь бы последнее слово осталось за ней.
– Да, я уйду! – сказала она с достоинством, открывая дверь. – Вы показали свое истинное лицо, мистер Меггс, и теперь ваш дом – неподходящее место для…
Она поймала взгляд своего нанимателя и поспешно исчезла.
Мистер Меггс расхаживал по комнате, весь кипя. Он был взволнован до глубины души. Его переполняло возмущение. Чтобы так перетолковать его доброту… Это уже слишком! Из всех неблагодарных миров наш мир самый…
Вдруг он остановился, как вкопанный, отчасти потому, что ударился лодыжкой о стул, а отчасти – потому что его поразила новая мысль.
Подпрыгивая на одной ноге, он вновь уподобился Гамлету, произнеся вслух монолог.
– Да чтоб мне сдохнуть, если я себя убью! – крикнул мистер Меггс.
И едва прозвучали эти слова, на него снизошло удивительное спокойствие. Он словно очнулся от кошмарного сна. Мистер Меггс присел за письменный стол. Каким надо быть идиотом, чтобы хоть на минуту подумать о самоубийстве! И что это на него нашло? Своей рукой лишить себя жизни ради того, чтобы кучка неблагодарных скотов купались в его денежках?! Совершенно дурацкая затея!
Нет, он не наложит на себя руки. Он будет жить и смеяться над всеми! А если желудок иногда и побаливает, так что с того? У Наполеона тоже бывали желудочные боли, а посмотрите на него! Наполеон бы в жизни с собой не покончил, хоть вы тут что!
В глазах мистера Меггса пылал огонь. Он протянул руку, чтобы схватить свои шесть писем и вытряхнуть из них содержимое.
Конвертов на столе не было.
Прошло, должно быть, секунд тридцать, пока мистер Меггс сообразил, куда они делись. Он же сам отдал их этой дьяволице Пилинджер, и если он ее сейчас же не догонит, она успеет отправить почту…
Из всей сумятицы мыслей, промелькнувших в тот миг в мозгу мистера Меггса, ярче всего была мысль о том, что от его парадной двери до почтовой конторы можно дойти меньше чем за пять минут.
Мисс Пилинджер шла по сонной деревенской улочке, под лучами июньского солнышка, и вся кипела от возмущения, так же как перед этим мистер Меггс. Она тоже была потрясена до глубины души. Мисс Пилинджер приняла решение: она исполнит свой долг, отправит хозяйские письма, а потом навсегда расстанется с нанимателем, который шесть лет притворялся образцовым начальником, но в конце концов забылся и показал свою настоящую натуру.
От этих мыслей мисс Пилинджер отвлек хриплый крик в самое ухо, и, обернувшись, она увидела, что образцовый начальник гонится за ней, весь красный, с безумными глазами и без шляпы.
Голова у мисс Пилинджер работала быстро. Одного мига хватило, чтобы оценить ситуацию. Преступная, неразделенная любовь пошатнула рассудок мистера Меггса, и теперь секретарша станет жертвой его ярости. Она десятки раз читала о подобных случаях в газете, не подозревая, что сама окажется героиней ужасной драмы.
Мисс Пилинджер оглянулась – улица была пуста. Некого позвать на помощь. Мисс Пилинджер вскрикнула и бросилась бежать.
– Стойте!
Услышав свирепый голос начальника, мисс Пилинджер включила третью скорость. Перед ее мысленным взором уже маячили газетные заголовки.
– Стойте! – орал мистер Меггс.
"БЕЗОТВЕТНАЯ ЛЮБОВЬ ТОЛКНУЛА ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА НА УБИЙСТВО", – думала мисс Пилинджер.
– Стойте!
"ОБЕЗУМЕВ ОТ СТРАСТИ, ОН УБИВАЕТ БЕЛОКУРУЮ КРАСАВИЦУ", – вспыхнули алым на черном буквы в мозгу мисс Пилинджер.
– Стойте!
"ОТВЕРГНУТЫЙ ПОКЛОННИК НАНЕС ЕЙ ТРИ НОЖЕВЫХ УДАРА".
Мисс Пилинджер поставила перед собой задачу: касаться земли не чаще чем через каждые двадцать ярдов. Исполнению этой задачи она посвятила все свои незаурядные душевные силы.
В Лондоне, Нью-Йорке, Париже и других оживленных городах никто, должно быть, и внимания не обратил бы на джентльмена без шляпы, с багровым лицом, гонящего свою секретаршу по улицам резвым аллюром, однако на родине мистера Меггса редко случались волнующие события. Последней вехой в жизни городка стал двухлетней давности приезд "Великолепного цирка Бингли", который по пути в соседний город продефилировал по главной улице, причем некоторые особо рьяные участники труппы навестили задние дворы местных жилищ и поснимали с веревок стираное белье. С тех пор ничто не нарушало покой городка.
А потому на шум погони начали мало-помалу стекаться местные жители всех возрастов и размеров. Странный вид мистера Меггса и вопли мисс Пилинджер дали им пищу для размышлений. Поразмыслив, жители решили тоже принять участие, а потому, как только рука мистера Меггса ухватила мисс Пилинджер, несколько сограждан ухватили его самого.
– Спасите! – выдохнула мисс Пилинджер.
Мистер Меггс безмолвно указал на письма, которые секретарша все еще держала в руке. За двадцать лет он отвык от физических упражнений, и после гонки сильно запыхался.
Хранитель мира и порядка в городке, констебль Гуч, крепче сжал локоть мистера Меггса и потребовал объяснений.
– Он… он хотел меня убить! – сказала мисс Пилинджер.
– Пристукните его, – сурово посоветовал кто-то из зрителей.
– С чего вы вздумали убивать эту леди? – осведомился констебль Гуч.
Мистер Меггс обрел дар речи:
– Я… я… я… я только хотел забрать письма!
– Зачем?
– Это мои письма…
– Вы утверждаете, что она их украла?
– Он сам их мне дал и велел отнести на почту! – вскрикнула мисс Пилинджер.
– Ну да, велел, а теперь я хочу их забрать!
К этому времени констебль, хоть зрение у него и ослабело с годами, разглядел во взмыленном незнакомце искаженные, но вполне узнаваемые черты почтенного и выдающегося гражданина.
– Да это же мистер Меггс! – воскликнул констебль.
Услышав, что незнакомец опознан представителем власти, толпа слегка успокоилась, хоть и осталась разочарована. Неизвестно, что здесь все-таки произошло, но, во всяком случае, не убийство. Зрители начали понемногу расходиться.
– Может, вы все-таки отдадите мистеру Меггсу письма, мэм, раз он просит? – сказал констебль.
Мисс Пилинджер гордо выпрямилась.
– Вот ваши письма, мистер Меггс! Надеюсь, мы с вами больше никогда не встретимся.
Мистер Меггс кивнул. Он был совершенно того же мнения.
В конечном итоге все вышло к лучшему. Ночь мистер Меггс проспал без сновидений, а утром проснулся, ощущая в себе какую-то странную перемену. Все тело у него ломило, руки и ноги онемели, но в самой глубине его существа поселилось непривычное ощущение легкости. Он мог бы сказать, что счастлив.
Морщась, мистер Меггс выбрался из кровати, похромал к окну и распахнул его. Было прекрасное утро. Прохладный ветерок повеял в лицо, принося с собой чудесные ароматы и умиротворяющий шум Божьих тварей, начинающих новый день.
Мистера Меггса поразила удивительная мысль.
– Надо же, а я хорошо себя чувствую!
За ней пришла другая.
– Должно быть, это благодаря вчерашней пробежке. Честное слово, надо будет бегать регулярно!
Он жадно пил восхитительный воздух. Дикая кошка в его внутренностях царапнула было лапой, но как-то вяло, словно понимая и признавая поражение. Мистер Меггс, задумавшись, ничего даже не заметил.
– Лондон… – бормотал он. – Какой-нибудь из новомодных спортивных центров… Я еще сравнительно молод… Отдаться в руки тренеров… Посильные нагрузки…
Прихрамывая, он направился в ванную.
Левша на обе ноги
Исследователи, изучающие фольклор Соединенных Штатов Америки, наверняка знают неповторимую историю о Кларенсе Макфаддене. Кларенс Макфадден, видите ли, "мечтал танцевать, чтоб не грызла сердце печаль. Инструктор, скорей танцевать научи, никаких мне денег не жаль! Инструктор, – говорится далее в легенде, – ножищи его увидал и в лице изменился слегка. И с Макфаддена лишних пять долларов взял как с трудного ученика".
Меня всегда поражало удивительное сходство между этой легендой и историей Генри Уоллеса Миллса. Одно только различие бросается в глаза. Героем предания, по всей видимости, двигало одно лишь честолюбие, в то время как Генри Миллса пойти против природы и научиться танцам заставила любовь. Он хотел порадовать свою жену.
Если бы Генри Миллс не поехал в модное курортное местечко под названием "Терновник" и не познакомился там с Минни Хилл, он, вероятно, так и проводил бы за чтением, в тишине и покое, все свободное от работы время – а работал он кассиром в нью-йоркском банке.
Читать Генри любил. Для него приятно провести вечер означало прийти после работы в свою квартирку, снять пальто, надеть домашние тапочки, раскурить трубку, взять в руки Британскую энциклопедию, том "Бис-Ван", и продолжить чтение с того места, на котором вчера остановился, делая пометки в толстом блокноте. Он читал том "Бис – Ван", потому что до этого успел не торопясь прочесть "А-Анд", "Анд-Аус" и "Аус – Бис". В том, как Генри Миллс приобретал знания, было нечто основательное и в то же время жутковатое. Он гнался за знаниями с холодной и бесстрастной целеустремленностью горностая, преследующего кролика. Обычный человек, читая подписное издание Британской энциклопедии, начинает волноваться, перескакивает с одного на другое и в нетерпении заглядывает сразу в том XXVIII ("Экс – Ящу"), чтобы узнать, чем же все кончится. Генри – дело другое. Ему было чуждо легкомыслие. Он решил прочесть Британскую энциклопедию от начала до конца и не собирался портить себе удовольствие, забегая вперед.
Есть такой неумолимый закон природы: человек не может быть совершенством во всем. Если у него высокий лоб и жажда знаний, то фокстрот он танцует (если вообще танцует), как пьяница, возвращающийся из кабака, а если он хороший танцор, так в голове у него сплошная кость. И к этому закону нет примера лучше, чем Генри Миллс и его коллега – второй кассир, Сидни Мерсер. В нью-йоркских банках кассиров сажают в клетку парами, как тигров, львов, медведей и прочую фауну. Таким образом, когда посреди рабочего дня случается затишье, они вынуждены развлекать друг друга. Генри Миллс и Сидни просто не могли найти общей темы для разговоров. Сидни совершенно ничего не знал даже о таких элементарных вещах, как "абак", "аберрация", "Авраам" и "агорафобия", а Генри, со своей стороны, понятия не имел о том, что в мире танцев со времен польки появилось нечто новое. Генри вздохнул с облегчением, когда Сидни бросил работу и поступил хористом в театр-варьете, а тот, кто его сменил, при всей своей ограниченности способен был все же связно рассуждать о "боулинге".
Такой человек был Генри Уоллес Миллс. Немного за тридцать, умеренный в привычках, трудолюбивый, в меру курящий, и притом – холостяк из холостяков, прочнейшей броней защищенный от благой, но устаревшей артиллерии Купидона. Преемник Сидни Мерсера, юноша весьма сентиментальный, иногда заводил разговор о женщинах и о браке. Он спрашивал Генри, не думает ли тот жениться. В таких случаях Генри смотрел на него презрительно, насмешливо и возмущенно и произносил одно только слово:
– Я?!
Произносил он его так, что все становилось ясно.
Между тем Генри ни разу еще не испытал на себе гибельной курортной атмосферы. Наконец он настолько поднялся по служебной лестнице, что смог взять отпуск летом. До сих пор его выпускали из клетки только в зимние месяцы, и свои свободные десять дней он проводил дома, с книгой в руках, поставив ноги на теплую батарею – но на следующий год после того, как Сидни Мерсер ушел из банка, Генри Миллса отпустили на волю в августе.
Город плавился от жары. Генри потянуло в деревню. Целый месяц перед отпуском, отрывая время от чтения Британской энциклопедии, он изучал брошюры, посвященные разнообразным курортам. В конце концов он выбрал "Терновник", потому что в рекламном буклете о нем говорили очень хорошо.
А на самом деле оказалось, что "Терновник" – довольно обшарпанное строение чуть ли не на краю света. Для развлечения отдыхающим предлагались: грот, "Обрыв влюбленных", поле для гольфа на пять лунок, где игрокам приходилось преодолевать нетрадиционные препятствия в лице нескольких коз, привязанных к колышкам в самых неожиданных местах, и серебристое озеро, частично используемое как помойка, куда выбрасывают пустые консервные банки и деревянные ящики. Все здесь для Генри было ново и удивительно и вызывало странное ощущение восторга. Дух безоглядного веселья понемногу проник в его жилы. Казалось, что в такой романтической обстановке с ним обязательно должно произойти какое-нибудь приключение.
Тут как раз и появилась Минни Хилл. Была она худенькая и бледненькая, с большими глазами, которые растрогали Генри и пробудили в нем рыцарство. Он стал постоянно думать о Минни.
И вот однажды вечером он встретил ее на берегу серебристого озера. Он стоял у воды и хлопал руками, истребляя существа, похожие на комаров – хотя комарами они быть никак не могли, поскольку в рекламе специально было сказано, что в окрестностях "Терновника" комаров никогда не водилось. И тут подошла она – медленно, как будто утомленно. Необъяснимое волнение – отчасти жалость, отчасти что-то другое, – пронзило Генри. Он смотрел на нее, она смотрела на него.
Он сказал:
– Добрый вечер.
Это были первые слова, которые он сказал Минни Хилл. Обычно в столовой она не участвовала в общей беседе, а заговорить с ней на открытом воздухе Генри не позволяла стеснительность.
Минни Хилл ответила:
– Добрый вечер, – и тем сравняла счет.
Затем наступила тишина.
Сочувствие у Генри оказалось сильнее застенчивости.
Он сказал:
– Вы, кажется, устали?
– Устала. Я в городе переутомилась.
– Чем?
– Танцами.
– Ах, танцами… Вы много танцуете?
– Очень много.
– А!
Многообещающее начало – можно даже сказать, лихое. Но как продолжить? Впервые в жизни Генри пожалел о своей методичности при изучении энциклопедии. Как бы хорошо, если бы он мог уже сейчас поддержать непринужденную беседу на тему "танцы"! Память подсказала, что, хотя до "танцев" он еще не дошел, зато всего несколько недель назад прочел статью о "балете".
– Сам я не танцую, – сказал Генри Миллс, – но очень люблю читать о танцах. Вы знаете, что в современном языке есть три родственных слова: "балет", "бал" и "баллада", и что первоначально балетные танцы сопровождались пением?
Это ее сразило. Она словно обмякла, глядя на него с почтением, чуть ли даже не вытаращив глаза.
– Я страшно необразованная, – сказала Минни Хилл.
– Первый пантомимный балет, поставленный в Лондоне, Англия, – тихо сказал Генри, – назывался "Трактирные завсегдатаи", его сыграли в театре "Друри-Лейн" в тысяча семьсот каком-то году.
– Правда?
– А первый современный балет, по сохранившимся сведениям, был поставлен… кем-то там по случаю бракосочетания герцога Миланского в 1489 году.
На этот раз дату он произнес без запинки. Она была прибита к памяти Генри гвоздями, потому что случайно совпала с номером его телефона. Он продекламировал цифры с особым шиком, и глаза у девушки расширились.
– Вы столько всего знаете!
– Ну что вы, – скромно сказал Генри Миллс. – Просто много читаю.
– Как, наверное, замечательно много знать! – сказала она с грустью. – У меня вот нет времени на чтение. А я всегда хотела… По-моему, вы удивительный!
Душа Генри раскрылась, точно цветок, и замурлыкала, как поглаженная кошка. Никогда еще ни одна женщина им не восторгалась. Ощущение опьяняло.