Было часа четыре дня и уже немного вечерело, когда он решительно поднялся, скоро оделся, и вышел из дому с бесповоротным намерением сегодня же разыскать неуловимого незнакомца из сквера и наконец поговорить с ним обо всех событиях последних суток. Николаша теперь почему–то не сомневался, что тот поможет. Почему вконец запутавшийся парень так доверился - виденному раз в жизни, в сущности, какому–то подозрительному типу, живущему, как теперь было известно, чуть ли не на чердаке, - ему, а не двум, только что покинувшим его посетителям - также раз в жизни виденным - но - сейчас видно - солидным, с открытыми, располагающими лицами - сам он не смог бы вразумительно ответить. Так это и осталось неизвестным.
Чуть больше, чем через полчаса он стучался в знакомую дверь, из–под которой как ни в чем ни бывало все сочился теплый электрический свет - будто и не уходил он отсюда никуда, будто все дурацкие события, произошедшие между двумя этими посещениями, он видел когда–то в кино, или читал о них в скверной книжонке, также давно когда–то.
После первой попытки за дверью явно завозились, будто заметались даже; загремела посуда; но ответа никакого не последовало. Николаша постучал еще.
- Кто там… - раздался досадливый голос.
- Это я - э… Николаша! - проскулил Николаша, обрадованно вспомнив, что незнакомец–то знает его имя, если не забыл только… хотя и немудрено… - Можно?..
Некоторое время дверь молчала.
- Какой там Николаша? - наконец, через минуту или две, недовольно проворчал голос. - Вы из управы, что ли?
Неспешный обмен репликами через незапертую дверь, стал, наконец, Николашу раздражать.
- Нет, я не из управы, - твердо сказал он. - Я сам по себе. Помните: скамейка, сквер? - Николаша я.
Неизвестно сколько прошло времени - ему показалось, что не менее получаса, но на самом деле, вероятно, лишь несколько минут - прежде чем дверь раскрылась, и за нею предстал тот, кого розыски обошлись Николаше во столько времени и волнений.
- Что вам уго… это… надо? - как–то запнувшись, спросил он - хмуро, но уже не раздраженно.
- Поговорить… - против воли жалобно проскулил Николаша снова.
- Про… входите, - вздохнул незнакомец и сделал шаг назад и в сторону, освобождая вход; и даже рукой так в воздухе повел: - прошу, дескать.
Так Николаша во второй раз преступил порог этой комнаты.
Все в ней было как и прежде, за исключением мелких разностей, какие бывают от движения живой жизни: газеты убраны с диванчика, но валяются теперь кучей рядом ("Это же, наверно, я их уронил, - испугался Николаша, - когда уснул там!"); пыльная книжка снята с полки и лежит, раскрытая, на столе - названия не видно; со стола убрана дребедень, и накрыт на нем аккуратно и чисто полдник, а может, ранний ужин: колбаска нарезанная, сыр, ломтики хлеба - вроде бы, даже поджаренные - все на тарелочках, дымится чашка кофе, запах которого окутал Николашу, едва он вошел… Тихо… Хорошо… Лампа светит.
- Так что вам угодно, молодой человек? - с видом, что, мол, пора отбросить условности, нарушил Николашину задумчивость хозяин комнаты.
- Поговорить, - необыкновенно вразумительно ответствовал молодой человек.
- Ну, поговорите… а то я ммм… видите ли, - он повел глазами, - закусывал…
- Ну… Мне теперь некуда больше пойти, только вы можете понять меня, - начал было Николаша и сам подивился глупости этой фразы: - "В книжке прочитаешь, подумаешь - никто так–то и не говорит, а вот… иначе и не скажешь…" - промелькнуло.
- Да я ведь вам все уже сказал тогда, - "Гляди–ка, не забыл, помнит" - ветром пронеслось у Николаши, - домой, домой и рюмочку… рюмочку–то выпили?
- Нет, забыл, - протянул Николаша.
- Напрасно. Напрасно. Но - так или иначе - гляжу, простуда вас не взяла?
- Да нет. Вроде.
- Ну и славно. И чего же вам угодно теперь от меня, - он снова, казалось, безотчетно повел взглядом ко столу, - никак я в толк не возьму?
- Послушайте, - решительно сказал Николаша. - Не валяйте… эээ… я хотел сказать, вы же понимаете - к кому я теперь еще пойду? Я ведь даже к врачу не могу - как? объяснить? а дальше как? - делать, что он скажет - так я ничего не понимаю. Только вот когда вы со мной говорите - я уж не знаю, как это получается…
- Что - вам - угодно - молодой человек - от меня? - раздельно и очень отчетливо вопросил хозяин снова. Николаше показалось, что маленькие глазки его блеснули и сделались как будто больше, глубже.
- Сходите со мной к врачу, - решительно брякнул Николаша.
- Нет, это невозможно, - не менее решительно отрезал хозяин.
- П-почему? - растерялся бедный парень, хотя и ожидал чего–то подобного.
- Врач вам не поможет, вынужден при таких обстоятельствах сказать это прямо, - незнакомец, казалось, начинал сердиться.
- Но кто же тогда, господи?! - не выдержал Николаша: все напряжение, весь абсурд происходящего прорвали, наконец, его самообладание, полились наружу бессвязными словами: - Кто? Или - хоть: что? Я же не могу оставаться - вот так: как в пробирке, как в тюрьме… что дальше - служба - как я жить буду: друзья… в магазин сходить - и то, а закончатся запасы… позвонить - никак… Мама! - вспомнил вдруг с ужасом и содроганием, что мать–то ведь еще не знает ничего: - Ни позвонить, ни узнать - здорова ли: в другом городе… здесь только вы вот, а вы спрашиваете - что угодно; вы - да вот и сегодня - эти, - продолжал он путаться…
- Минутку, - вдруг остановил его невразумительные излияния хозяин комнаты: - Что за "эти"? Вы что имеете в виду? - и сделался внимателен.
- Ну… - смутился прерванный Николаша. И, путаясь, перескакивая с пятого на десятое и повторяясь, кое–как пересказал бывший два или три каких–нибудь часа назад - а, казалось, уже давно–давно когда–то - эпизод.
Хозяин долго стоял, задумавшись, и даже о закусках своих, казалось - забыл. Николаша начал тревожиться: - "Он тоже что–то знает. Может… может, они связаны как–то, а я… я, как дурак…"
- Так, - объявил наконец хозяин, видимо, придя к какому–то заключению. - Хочешь - не хочешь: придется… проверить… этот театр абсурда… Ионеско… - пробормотал он себе под нос. - Так, завтра отведу вас к врачу - проку, конечно вам от этого… Но, решено, завтра и направимся.
"Что за Ионеско, - подумал Николаша, - хохол, что ли?"
- А теперь - простите, мне еще тут… - хозяин вновь покосился на видимо остывающий кофе, - поразмыслить…
- А как…
- Прощайте–прощайте: завтра.
- А зав…
- До завтра, молодой человек, до завтра, - в голосе его вдруг послышалась уверенная деловитость, толковость. - Вы у какого врача?.. Что?.. Да нет, вам невропатолог нужен, хотя и от него… Где? Телефон, - спросил он строго - и записал, вытащив откуда–то останок карандаша. - Это врача? Теперь ваш, - два, девять… - и также записал на совершенно невозможной бумажке, приколотой, оказывается, возле двери. Я вам позвоню.
И с этими словами почти силой выпроводил обмякшего Николашу вон. Уже проталкиваемый в дверь, тот успел лишь промямлить: - "А звать–то вас…?"
- Николай Николаевич! - успело еще пронестись в стремительно закрывающуюся, золотую от света щель - и дверь захлопнулась.
И снова Николаша остался один. На дворе еще не совсем стемнело, однако вечернего света поздней весны, падающего из нежилых, тускло глядящих открытыми дверными проемами комнат, недоставало, чтобы совсем рассеять слепую коридорную тьму.
На сей раз он почти не обратил внимания на нее, медленно шел к лестнице, ничего не замечая и ни на что не натыкаясь, поглощенный знакомым ему теперь ощущением здешнего покоя и тишины; в его душу вернулось тепло, как в доме старых родственников. Снова бредя, как в воде, в этой атмосфере умиротворения и бестревожности, только на сей раз погружаясь в нее, спускаясь все глубже и глубже, он шел вниз по лестнице - к подъезду; вот он уже в подъезде, вот он открывает тяжелую и, кажется, древнюю, как врата египетской гробницы, подъездную дверь, вот она медленно и тихо затворяется у него за спиной. Николаша все так же - не медленно, а - неспешно - вышел со двора, пересек сквер… Странное, если вдуматься, чувство это, утвердившееся в нем - пока стоял он, растерянный и обмякший, в мертвом темном коридоре, пока спускался по четырем пролетам каменной лестницы в покойную зеленоватую глубь подъезда - не оставляло его и всю дорогу домой, не оставило и дома. С ним он и уснул.
Утром его, уже отвыкшего вставать рано, разбудил телефонный звонок. Он вскочил, путаясь и промахиваясь со сна, подхватил трубку и поднес к уху:
- …Да…?
Но в трубке молчали, только дышали.
Он скорее бросил ее, будто это что–то значило, помогло бы чего–то избежать.
"Ну, крепко же я спал…" - одурело помыслил он. Заплетая ногами и спотыкаясь о тапочки, он стал одеваться; одевшись, убрал постель; разобравшись с утренним туалетом, потащился в кухню - делать себе завтрак: новый его знакомый мог позвонить в любую минуту. По его обстоятельствам выбор на кухне был небольшой: каша или яичница - он сварил кашу и поджарил яичницу. Сварил кофе - и выпил его. Поглядел на часы, помыл посуду; заметил на полу так и валявшуюся со вчерашнего дня ложку, поднял ее, повертел в руках - и тоже вымыл. Вернулся в комнату, снова взглянул на часы, затем - на телефон. Тот стоял на своем месте - молчал. Больше делать пока было нечего.
Николаша попробовал почитать, но строчки прыгали перед глазами, будто бесенята, и он решительно ничего не мог понять - даже сердце застучало; это напомнило ему о его состоянии, и он бросил чтение. Стал смотреть в окно. Невидимая талая морось, загостившаяся, надоевшая, снова висела за окном, размывая очертания предметов, только была особенно как–то сыра и плотна. Скрадывала цвета, растворяла их в единственном серо–голубом. Противоположная сторона двора, деревья, ограда, стоящий за ней дом казались нематериальными, призрачными. Под окном, внизу - выехал со двора автомобиль, по двору прошла девушка, в весеннем пальтишке, шарфике, серой сумочкой на плече; Николаша проводил ее глазами: - "Красивая…" - девушка скрылась в дальней от окна арке. Больше во дворе ничего интересного не было. Николаша отвернулся, и снова взглянул на телефон. И прямо под его взглядом тот зазвонил.
- Николаша? - услышал он в трубке, - Николай Николаевич говорит, узнали?
- Эээ…
- Нет, вот "эээ" не нужно, вы говорите, узнали или нет - важно, чтобы вы доверяли сейчас.
- Узнал.
- Хорошо. Итак, до вашего врача я дозвонился, с трудом, правда. Уговорил его принять теперь же - который час?.. мгм, хорошо, успеваем - случай, говорю, не терпит отлагательств, такая деликатная проблема… Ну я вам объясню, как вам себя вести. Нам нужно встретиться - где бы?
- У метро можно…
- У метро… нет, я думаю вот что: у метро не нужно… ни к чему. Лиш… в общем лучше мы встретимся на противоположной стороне, сразу за киосками - я ваш район немножко знаю: врач ваш в каком–то тупике, там, дальше принимает?
- Да…
- Так это получается где–то возле тюрьмы?
- Тюрьмы? Какой тюрьмы? - поразился Николаша. - Это вы шутите, что ли?
- Это вы, наверно, шутите - там тюрьма рядом, в двух шагах. Вы что же: там живете и ничего не знаете?
- Нет… - ответил Николаша растерянно.
- Ну хорошо - так или иначе, а мы с вами время теряем. Я буду через полчаса, я в дороге.
И точно: голос в трубке отдавался железкой какой–то и шум слышался. "У него же дома телефона–то нет!" - вспомнил Николаша.
- Где, повторите, мы должны встретиться?
Николаша, как прилежный ученик, повторил.
- Хорошо. Через сорок минут, не опаздывайте.
А сам опоздал - минут на пятнадцать.
- Простите… великодушно… - охал Николай Николаевич, почти бегом таща изождавшегося Николашу по улице, поминутно толкая прохожих и извиняясь. - Опоздал… Как же это… там, в метро… в общем неважно. Молодость… - не очень вразумительно бормотал он что–то.
- А мы… успеем? - тоже несколько задыхаясь, спросил влекомый за руку, как школьник, Николаша.
- Да. Да. Успеем. Всенепременно успеем, - уверял его спутник, - у меня запас времени… все рассчитано… было… договорился…
Они, точно, успели - но совсем бегом. Никаких объяснений - если Николай Николаевич собирался что–то объяснять - так и не последовало. Придется импровизировать.
Дежурный в черной форме уютно сидел за своим барьерчиком и раскладывал бутерброды на приспособленной к нему собственноручно незаметной полочке. Он любовно выложил последний и вздохнул, вознамерившись откусить порядочный первый кусок, как в дверь ворвалась буря в составе двух неустановленных лиц: одного постарше и другого - помоложе. Дежурный с сожалением положил бутерброд обратно на полочку и начал было воздвигаться из–за своего барьерчика; тогда тот, кто постарше, сделал умоляющее лицо, прошептал, закатив глаза ко второму этажу: - "к невропатологу", - одними губами, и, оглянувшись на молодого, который стоял с вытаращенными глазами, явно ничего не понимая, показал согнутым указательным пальцем себе на лоб. Дежурный, стал так же постепенно оседать: связываться с пациентами невропатологов означало отложить на неопределенное время, а там - как знать? и полностью отказаться от бутербродов с… - простите, отсюда плохо видно… - кажется, колбасой. Неустановленные лица помчались к гардеробу.
Бурей ворвавшись в здание, они сразу наткнулись на дежурного в черной полувоенной форме, поднимающегося при виде них из–за своего барьерчика: но Николай Николаевич только сделал умоляющее лицо, что–то тихо, непонятно сказал, и их пропустили. Они помчались к гардеробу. В гардеробе стояло человека три в очереди, но всесильный Николай Николаевич повторил свои заклинания, и гардеробщица (противная, вообще, тетка - Николаша уже имел с нею стычки), чуть испуганно - но стараясь скрыть это - поглядывая, приняла у них пальто без очереди. Николаша, вспомнив, что гардероб ни за что, как обычно, не отвечает, еле успел выхватить бумажник и расческу. А шапки и шарфы так и не взяла - стерва.
На втором этаже у кабинета было тихо, сидело человека три в очереди. Николай Николаевич мирным вежливым тоном что–то спросил у ожидающих; что именно - Николаша по понятным причинам не пытался разобрать. Его спутник положил руку ему на плечо успокаивающим жестом. Присели.
Минут через пять дверь отворилась, вышел какой–то старикашечка. Ближний к двери ожидающий уж поднялся было, чтобы войти, но из–за полуоткрытой двери что–то проговорили, и Николай Николаевич потянул: "Вас, вас вызывают, идемте…" Поднявшийся, досадливо кашлянув, опустился обратно.
В кабинете все было… ну, как обычно бывает - глазу не за что зацепиться, отказывается глаз видеть то, что видано бессчетное число раз - раз за разом, раз за разом… Врач, постарше Николаши, но еще молодой, крепенький, спокойный, внимательный, похожий на самого Николашу - сидит за столом. У стола - еще два стула, на одном - нагружены стопкой какие–то папки, карточки, второй - свободный. В стороне кушетка, возле - ширма, стоящая так, что ее невозможно было бы раздвинуть - ее, верно, и не раздвигали никогда. Врач, подняв от стола голову, вопросительно переводил взгляд с одного на другого странного своего посетителя.
Николай Николаевич стал проникновенно и - по интонациям было слышно - очень убедительно что–то объяснять врачу. Тот принялся задавать какие–то вопросы - Николай Николаевич начал отвечать, но теперь голос его сделался глубже и достиг такой силы проникновенности, что Николашу стало даже как бы… немного… клонить в сон… Встряхнувшись, он заметил, что врач, вначале весь подобравшийся, слушая проникновенный, без остановки звучащий голос, также понемногу расслабился, будто оплыл на своем стуле, откинулся на спинку, выпрямившись и не сводя глаз с Николая Николаевича; Николаше даже показалось, что он стал как–то чуть заметно раскачиваться из стороны в сторону. Все это заняло не более пяти минут, в продолжении которых они так и стояли посреди кабинета. Затем удивительный Николай Николаевич потянул Николашу к столу, врач поспешно убрал свои бумаги со второго стула, переложил на кушетку… Хм. Начались расспросы.
Врач спрашивал, хотя казалось, что мыслями он - где–то далеко; Николай Николаевич "переводил". Николаша отвечал - на вопросы, обыкновенные в таких случаях: когда почувствовал, да как, да не пил ли накануне, да как спал, и что видел во сне, какие ощущения испытывал до, во время и после, не видел ли каких–нибудь людей, или животных… Когда он отвечал, было видно, как врач, кивая "переводящему" Николай Николаевичу, прислушивается также и к звукам его голоса, но нельзя было понять, доволен он или нет. Затем был Николаша пересажен на другое место, стукнут по коленке молоточком, поднимал, держал перед собой и опускал руки - с закрытыми глазами и с открытыми; наконец, врач долго, под разными углами заглядывал ему в глаза и, казалось, внимательно что–то в них высматривал, хотя Николаша так и не мог отделаться от ощущения, что по–прежнему тот где–то далеко - мыслями.
В дверь постучали и всунулась чья–то голова. Врач, на мгновение выйдя из своего легкого транса, что–то сказал голове повелительно; голова исчезла.
Снова вернулись по местам. Разговор продолжился уже между врачом и Николай Николаевичем. Однако мало–помалу этот, последний, будучи до той поры совершенно спокойным и даже как бы вальяжным, стал вдруг осторожен, в убедительном голосе его послышалась скрытая тревога и он начал потихоньку, незаметно подергивать Николашу за рукав. В ничем не примечательном до того кабинете стало сгущаться напряжение. Николаша, ничего не понимая, все же сообразил, что виду лучше не подавать, и ждал развития событий с возрастающим беспокойством.
Врач все суше и суше отвечал на какие–то вопросы Николай Николаевича. Затем начал какой–то монолог, интонации которого Николаше очень не понравились. В продолжение этого врачебного монолога Николай Николаевич украдкой продолжал подавать непонятные сигналы; взгляд его становился все более и более растерянным. И наконец…
…Наконец он вскочил и, схватив ничего по–прежнему не понимающего Николашу за локоть, вдруг заорал:
- Бежим!
Одновременно с этим, если не еще раньше, врач надавил невидимую кнопку у себя под столом: в ту же самую секунду в дверь ввалились два санитара в халатах, будто стояли там все это время. Как Николаша ни был ошарашен, взглянув на ввалившихся, он и совсем потерялся - между завязанными воротничками халатов и санитарскими шапочками помещались спокойные, располагающие к себе, хотя в данную минуту и не очень дружелюбные лица "братьев" - его недавних знакомцев!
Николай Николаевич, недолго думая, с неожиданной силой запустил в братьев–санитаров сразу двумя стульями и, пока они уворачивались от летевшей в их сторону с убойной силой мебели, опрокинул стол на собравшегося было подняться со своего места врача: тот обладал хорошей реакцией, вероятно, необходимой при его профессии, но все же не успел - стол вдавил его в сиденье и опрокинул на пол, в угол; краткий миг было видно, как он скривился и побелел.