Побегав некоторое время между улицей и апартментом, дамы наконец вернулись, запыхавшиеся и довольные, с веником и большой железной кастрюлей, служившей горшком покойной румынской пальме.
Мы еще выпили вина, уже из другого галлона. Тьерри стоило больших усилий держать глаза открытыми, он с нетерпением ожидал конца вечера, но не мог уйти без квартирной хозяйки Лели.
- Пошли, пошли, Лимонов, Алекс нас ждет! - вдруг опять завела старую песню Леля, подойдя ко мне сзади, как раньше Элиз, и целуя меня в голову. - Я звонила ему полчаса назад и договорилась, что мы придем около часу ночи. Он очень хочет тебя видеть.
- Эй! - возмутился я. - Но я не хочу его видеть. И что за манера устраивать для меня свидания? Если бы я хотел, я бы позвонил ему сам. Но я не хочу! Вы, девочки, знаете Алекса без году неделя, я же познакомился с ним в Москве сто лет назад. Если он пьет, расшился, - а он пьет, - то приятного в общении с ним мало… Да и трезвый он мне давно неинтересен. В лучшем случае, в тысячный раз расскажет о подвигах своего отца-кавалериста…
- Но ведь он твой друг… - недоумевающе воскликнули девушки.
- Вот именно поэтому я его и не хочу видеть. Потому что я слишком хорошо его знаю…
- Ему сейчас тяжело, - сказали жалостливые русские женщины. - Ему будет приятно, что ты о нем не забыл…
- Ему было тяжело очень часто. И я всегда появлялся рядом с ним по первому его требованию. Он звонил мне в три часа ночи и просил приехать… потому что он, если я не приеду, убьет свою любовницу в номере отеля "Эссекс Хауз", здесь, в Нью-Йорке… или он покончит с собой в ресторане "Этуаль де Моску" в Париже, или…
- Пошли, Лимонов… - взмолились они опять. - Какой бы он ни был, но он же твой друг. Друзей не бросают в беде!
И я пошел с ними, хотя столько уже раз в моей жизни я позже очень жалел, что покорялся чужой воле и не слушался всегда сильного и трезвого во мне инстинкта самосохранения, который говорил мне: "Не иди!"
По дороге обнаружилось, что Леля совершенно пьяна, а Тьерри еле двигает ногами.
- Дай парню ключи, пусть он идет спать! - приказал я Леле. - Гуд бай, Тьерри! - сказал я ему.
- Спасибо, Эдвард, - улыбнулся он. - Очень жаль, что я не могу пойти с вами, но я слишком устал за прошедшую неделю. Я нуждаюсь в хорошем сне. И мои ноги…
На все еще шумном во втором часу ночи Бродвее, около пересечения его с 8-й улицей, пьяная Леля, вытягиваясь вверх к высокому Тьерри, опять стала требовать, чтобы он тщательно вымылся, перед тем как лечь в ее постель.
- Хватит пиздеть про свою неприкосновенную постель, - прервал ее я. - Лучше объясни ему, какой ключ открывает какой замок, и пусть идет. Он спит на ходу от усталости. Не будь буржуазной занудой…
Мы пошли. Я и Элиз впереди, в руке у Элиз пластиковый мешок с галлоновой бутылью номер два, в которой еще было приблизительно на четверть белого вина. Пройдя блок и вдруг обнаружив, что Лели рядом с нами нет, мы оглянулись и увидели ее присевшей прямо на Бродвее на корточки. Штаны были сдвинуты у нее на колени, голый зад лоснился в луче бродвейского фонаря. Она писала.
- Еб ее бога мать! - выругался я. - Совсем с ума сошла!
- Она всегда так делает, когда напьется, - равнодушно констатировала Элиз. - Она тогда писает часто и где придется. У нее тогда недержание мочи.
Мы пошли дальше, я, стараясь не думать о Леле. Сзади раздавались ее крики, требующие, чтобы мы ее дождались:
- Бляди! Подождите же! Суки!
- Ты что, не можешь потерпеть? - сказал я Леле зло, когда она догнала нас. - Или, по крайней мере, отойти за угол?!
- Не будь ханжой, Лимонов! - пьяно крикнула Леля.
- Если тебя кто-нибудь попытается выебать в следующий раз, когда ты вот так присядешь со своей жопой, я за тебя заступаться не буду! - объявил я ей очень зло.
Мало того, что они меня тащили туда, куда я не хотел идти, так я еще должен был любоваться на их физиологические отправления.
Остаток дороги до дома Алекса в Сохо мы прошагали в молчании, изредка прерываемом несложными вопросами Элиз, обращенными ко мне, и руганью спотыкающейся время от времени на хуевых мостовых Сохо Лели…
Из хромированного, с зеркалом в потолке, необычайно роскошного для Сохо элевейтора мы вышли прямо на Алекса Американского.
- Здорово, Лимон, еб твою мать! - Кривая улыбочка была на губах моего друга.
Он с силой сжал мою ладонь и, притянув меня к себе, обнял. "Еб твою мать" - прозвучало как ласка. Алекс обнял и скользко поцеловал меня. От него пахнуло потом и духами "Экипаж".
Он очень изменился. Коротенькая шерстка прикрывала его крутую крепкую голову. Раньше волосы были парижские, эстетские, длинные. Из-под белой тишотки без рукавов белыми круглыми мешками выпирали плечи. Он набрал веса и сил. Неизменные кавалерийского типа сапоги и черные узкие демиджинсы дополняли его костюм.
- Здоровый стал, как зверь. Накачался! - объявил я, оглядев Алекса.
Он не только накачался, но и шрамов у Алекса прибавилось. В дополнение к старым шрамам на руках и не так давно появившемуся шраму, пересекающему лицо (такой шрам мог иметь его папа-кавалерист при взятии Берлина или другого враждебного города - сабельный), даже плечи Алекса теперь были украшены шрамами. Злые языки утверждали, что Алекс режется сам, при помощи бритвы. Мне всегда было ясно, что Алекс - личность странная, но именно это меня в нем и привлекало.
- Гири тягаем… - объяснил за Алекса причину его тугих мешочных плечей стоящий за Алексом казак.
Кроме адъютанта-казака вместе с Алексом в мастерской проживал и адъютант-грузин.
- Ну что, пизда? - Алекс взял пьяную Лелю за шею и притянул к себе. - Опять напилась?
Притянуть Лелю к себе легко, потому что маленького роста блондинка ничего не весит. Они поцеловались. Другой рукой Алекс схватил Элиз и притянул ее к себе с другой стороны, так что вино в бутыли резко булькнуло.
По лакированному паркету мимо широкой винтовой лестницы, ведущей на второй этаж, мы прошли к столу, вокруг которого эта банда, очевидно, помещалась до нашего прихода. Казак, обтерев предварительно полотенцем, поставил перед нами разнообразные сосуды. У них было пиво. Я сказал, что буду пить пиво, потому передо мной поставили немецкую пивную кружку красивого цветного стекла.
- Ну что, Лимон, бля… Как живешь? - сказал Алекс, дотянувшись до моего плеча со своего высокого массивного кресла во главе стола.
Стул, на котором сидел я, тоже был высокий, старинный и красивый, другие стулья были красивые, эстет Алекс привез их из парижской квартиры, но кресло было одно, для босса.
- Важный стал, Лимон, сука… - сказал Алекс и, потрепав меня по шее, вдруг схватил мою левую руку и больно выкрутил ее.
- Оставь руку! - как можно спокойнее сказал я. - Не то получишь любой из этих бутылей по голове, - указал я на стол, на котором в беспорядке стояли бутыли, банки пива, массивные кружки, бронзовые подсвечники. Сказав "бутылей", я имел в виду бронзовый подсвечник. И руку он мою не отпускал, было больно, я добавил: - Обижусь!
Он меня знает, он знает, что если я что-то говорю, то я имею это в виду. Он отпустил руку и, обняв за шею, поцеловал меня.
- Ты что, Лимон, я же тебя люблю. Ты мой единственный друг.
- Совсем охуел, Алекс?! - сказал я, потирая левую руку. - Ты что такой дикий…
- Страна такая, Лимон… - хулигански улыбнулся он. - Не обижайся, ты же знаешь, как я тебя люблю. Ты для меня как брат. Ты брат мой! - закончил он патетически. - Давай выпьем! - И стукнул с размаху крепко своей пивной кружкой о мою пивную кружку.
- Видишь, как живу! - обвел он рукой мастерскую. - Там наверху еще один этаж, - он указал на винтовую лестницу как раз за моей спиной. - Там спальни.
От вездесущих русских сплетников, сеть их охватывает все материки и даже острова мира вплоть до Новой Зеландии, я знал, что Алекс дошел до такой жизни, что вынужден будто бы совсем на днях отказаться от второго этажа и стаскивает все вещи на оставшийся. Но я ничего Алексу не сказал. Я Алекса всегда любил странною любовью, я гордился его псевдорусской широтой, его безумием человека, неизвестно зачем, исключительно из пижонства, истратившего множество денег на всех и каждого. Было бы бестактно указать ему на надвигающуюся его бедность. "Леля, сообщившая мне по секрету, что Алекс занимал у нее деньги на еду, поступила нехорошо", - подумал я.
На другом конце стола, пытаясь налить себе в бокал вина, Леля не сумела удержать галлоновую бутыль в равновесии и, задев ею бокал, выплеснула содержимое бутыли на стол и на свои светло-оливкового цвета брюки.
- Еб твою мать! - выругалась Леля. - Ни одного джентльмена вокруг!
- Пизда дурная… - прокомментировал Алекс.
Сидевший рядом с Лелей казак оглушительно захохотал. Невероятно широкая под клетчатой рубашкой грудь его заколыхалась.
- Я ж тебя люблю, Лельчик! - воскликнул казак и, выйдя в кухню, вернулся с кучей бумажных салфеток.
Торопясь, мы сообща разбросали салфетки по столу.
Леля, брезгливо приподнявшись в мокрых брюках, дотянулась до бутыли и, взяв ее обеими руками, некоторое время пила из бутыли вино, шумно взглатывая.
- Штаны-то сними, посыпь солью, а то пятна останутся, - посоветовал ей казак. - Я тебе какой-нибудь халат дам.
Вдвоем, покачиваясь, они ушли наверх.
- Смотрите там у меня, не ебаться! - строго закричал им вслед босс Алекс. И опять обратив свое внимание на меня, спросил: - Ну как живешь, Лимон, с лягушатниками?
- Тихо живу, - сказал я. - Пишу себе. Еще одну книгу написал.
- Во Франции нечего делать творческому человеку, - убежденно объявил Алекс.
- Париж красивый? - вдруг спросил доселе скромно сидевший в самом дальнем углу стола грузин.
- В жопу там в Париже ебут таких, как ты, Шалва… - не зло, но насмешливо сказал Алекс. - Лимон, хочешь его выебать? Он, кажется, по тому же самому делу, что и ты, - захохотал Алекс. - Пойдите, пойдите на второй этаж, там на всех места хватит… Идите, мальчики…
Алекс знал по меньшей мере одну из моих жен, но почему-то упорно продолжает держать меня за гомосексуалиста. На людях. Я никогда особенно не возражаю, после выхода моей книги "Это я - Эдичка" многие в мировом русском комьюнити считают меня гомосексуалистом. Однажды, я был как раз в обществе Алекса в тот вечер, мне пришлось дать по морде наглецу, подошедшему к нашему столику, назвавшему меня грязным педерастом. В русском ресторане в Бруклине. Я сам шучу по поводу своего "гомосексуализма" направо-налево. Но не Алексу, по секрету рассказавшему мне как-то, как его еще пятнадцатилетним мальчиком совратил отец-настоятель в русском монастыре, меня на эту тему подъебывать.
- Ты что такой агрессивный сегодня?
Он оправдался:
- Ой, Лимон, какой же ты обидчивый. Я же тебя люблю, Лимон! Я твой брат. Ты помнишь, ты сам сказал мне после смерти Володи: "Хочешь, Алекс, я заменю тебе Володю?"
- Хитрый ты, Алекс… - сказал я. - Все помнишь, что тебе выгодно.
- А ты думал… - усмехнулся он. - Эх, Лимон, друг ты мой… - Опять дотянувшись до меня с трона, он больно шлепнул меня по плечу: - Рад тебя видеть! Думал, не придешь. Все, все от меня отвернулись! Трудности у меня, денег временно нет, галерейщика нет, вот и дела хуевые пока… Но я вылезу! Я вылезу и всем им, сукам, покажу!
Я подумал, что человек он сильный, хотя и не очень разумный. Вылезет, наверное.
- Эй! - крикнул грубиян Шалве. - Посмотри там в холодильнике, осталось ли еще выпить.
Грузин молча встал и пошел к холодильнику. Заглянул:
- Только одна банка пива, Алекс.
- Сходи за пивом, раз не хочешь ебаться с Лимоном, - ласково сказал Алекс и, вынув из бумажника двадцать долларов, дал их грузину.
По этим-то двадцати долларам, как-то несвойственно бережно переданным Алексом Шалве, я и понял, что положение его действительно очень серьезное. Обычно двадцатидолларовых бумажек в бумажнике Алекса просто не было. Только сотенные. Сдачу с сотенных Алекс всегда бестолково заталкивал в джинсы, и когда в следующий раз расплачивался, вынимал опять сотенную. Это был его особый, русско-кавалерийский шик.
- Я расшиваюсь, - доверительно объявил мне Алекс. - Ничего крепче пива мне нельзя.
- Я бы на твоем месте и пива не пил, - заметил я неодобрительно.
- Пошел на хуй, Лимон, не учи меня.
- Распустился ты, - сказал я. - Ругаешься как извозчик. Разве главе космогенической школы подобает так ругаться?
Следует сказать, что Алекс действительно объявил себя однажды главой космогенической школы в живописи. Я думаю, и сам Алекс не знал, что это такое, но стать главой школы ему было необходимо, он считал, что это респектабельно.
- Научили тебя во Франции… - разочарованно-презрительно протянул Алекс. - Интеллигентным стал… Точно, - сказал он, обращаясь уже к Элиз. - Там все такие, как Лимон, любят попиздеть… Потому я и сбежал оттуда.
Самого Алекса упрекнуть в интеллигентности трудно. За десять лет жизни во Франции Алекс едва научился лепетать по-французски, и я его за это подсознательно презирал, справедливо считая человеком ограниченным и нелюбопытным, хотя и талантливым. Но талант должен развиваться, а какое развитие, если Алекс не читает, с новыми людьми не встречается, а только механически производит свои картины, сидя взаперти, окруженный казаками и другой русскоговорящей челядью.
По лестнице, громко гогоча, спустился казак, а за ним, пьяно улыбаясь, спустилась голая ниже пояса Леля, держа в руках свои мокрые штаны. Она была без трусов и, спускаясь, поглаживала светлый треугольник волос в месте схождения ног.
- Ты почему, сука, голожопая? - засмеялся Алекс. - Почему она без штанов? - обратился он к казаку.
- Не хочет мой халат одевать. Говорит, что халат воняет и слишком большой для нее… - прохохотал казак, содрогаясь могучей грудью.
- А что, я тебе не нравлюсь такая?.. - криво усмехнулась Леля и, подтянув мышцы ягодиц, прошлась мимо стола, за которым мы сидели.
- Вот мы сейчас тебя выебем, пизда, тогда доходишься! - с видимым отвращением пригрозил Алекс.
Леля, хотя и миниатюрная, сложена очень пропорционально, и если не смотреть на ее пьяную физиономию (всегда, когда она сильно напивается, кончик носа у нее краснеет и лоснится), эстетически представляет из себя совсем не неприятное зрелище. Леля продефилировала мимо нас и села на свое прежнее место, но затем пересела вдруг на место отсутствующего грузина и, обнаружив, что в его темного стекла бокале есть вино, выпила его залпом.
- Еще выпить хочу… - объявила она капризно - Дайте выпить!
- Сейчас Шалва принесет, - успокаивающе сообщила Элиз подруге. - Подожди.
К ногам Лели подошел вдруг доселе мирно спавший в одном из углов жирный бульдог Алекса и, заинтересованно обнюхав ее ноги, встал на задние лапы, а передние положил на стул и потянулся морщинистым свиным носом к ее пизде.
- Фу, дурак! - взвизгнула Леля.
- Выеби, выеби ее, Фунт! - обрадовался Алекс. - Покажи ей, засунь ей шершавого в шахну!..
Все мы, включая Элиз, обрадовались неожиданному развлечению и стали заинтересованно наблюдать за Лелей и Фунтом.
- А что… - начал я к своему собственному полному недоумению. - Слабо тебе, Лельчик, поебаться с бульдожкой?..
Очевидно, я был все еще зол на алкоголичку за ее приседания на улице, или, может быть, мне просто захотелось ее спровоцировать на невинное зрелищное мероприятие. Не знаю, я схулиганил, а уж потом подумал.
- Ни хуя не …лабо… - возразила Леля, споткнувшись на букве с в "слабо". Очевидно, стакан вина, принадлежащего грузину, шибанул ей в голову. - Не слабо, - повторила она и, соскользнув со стула, вдруг опустилась на сияющий паркетный пол голым задом и раздвинула ноги. - Иди, иди сюда, милый! - позвала она отшатнувшегося было бульдожку.
Бульдог засопел и с удовольствием ткнулся носом в Лелину пизду, обнюхивая.
- Га-га-га-га! - смущенно загрохотал казак и расстегнул еще одну пуговицу на своей клетчатой рубахе, уже и без того обнажавшей его пузо.
- Ну и блядь! - криво усмехнулся Алекс. - Сказано, русская баба и со свиньей ляжет. Ну, Фунт, покажи ей, какие мы… Воткни ей по самые уши!
Бульдог в явном замешательстве не знал, что ему с Лелей делать. В конце концов, не отнимая носа от Лелиной пизды, он пристроился пузом на одну из ее ляжек и быстро-быстро задрожал по ней.
- Не так, не так, маленький дурачок… - ласково проговорила Леля и схватила Фунта за передние лапы, потянула его на себя, на живот. - Сюда, дурачок, сюда иди…
Казак засопел, и лицо его вдруг сделалось темно-красным, он не отрываясь глядел на копошащихся бульдога и Лелю. Элиз, привыкшая, очевидно, ко всякому, хихикала. Я? Я думаю, что я чуть натянуто улыбался. Алекс с ухмылочкой превосходства покачивал головой и повторял: "Ну что, бля, возьмешь с русской бабы…" Однако, зная Алекса очень хорошо, я понимал, что ситуация ему, в общем-то, нравится.
Бульдог сопел, как первый паровоз братьев Черепановых… Леля продолжала ласковым шепотом давать бульдогу советы. Шуточка переставала быть смешной. Ебаный зверь был, кажется, по-настоящему возбужден. Не совсем было понятно, попал ли он своим бульдожьим членом в Лелю… Мне, во всяком случае, с моего стула видно не было, ко мне Леля лежала боком.
По-видимому, не я один почувствовал, что шутка уже пересекла границы смешного и переходит в нечто иное по характеру, потому что Элиз встала и, подойдя к Леле, наклонившись, схватила ее за руку.
- Вставай, хватит хуйней заниматься! - раздраженно сказала она.
Бульдог поднял голову на Элиз и вдруг зарычал.
Алекс, тяжело ступая по паркету своими сшитыми на заказ кавалерийскими сапогами, прошел к Леле и Фунту и вдруг коротко ткнул ее носком сапога в ребра.
- Вставай, пизда… Я не хочу, чтобы Фунт подхватил от тебя гонорею…
- Иди на хуй, Алекс… - обиженно сказала с пола Леля.
- Ах ты, вонючка поганая! - удивился Алекс и, сделав несколько шагов к стулу, на котором лежали штаны Лели, взял их и пошел с ними к противоположной стене студии.
- Отдай мои брюки! - вскочила Леля.
Фунт жирно шлепнулся на паркет и обиделся. Леля подбежала к Алексу и попыталась схватить его за могучую руку.
- Вонючка паршивая! - ласково повторил Алекс и выставил руку, в которой держал Лелины штаны, в открытое окно.
Лелю он легонько оттолкнул, от этого легкого тычка Леля улетела на самую середину лофта…
- Не бросай, мудак! - закричала Леля.
- Хэй, Алекс… - сказал я. - Отдай ей брюки. Это уж слишком…
- Да, Алекс, успокойся… - сказала Элиз.
- Алекс? - попросил даже казак.
Но железный Алекс, неумолимый Алекс, разжал пальцы, и послушные закону земного притяжения Лелины штаны устремились к земле. Вниз.
- Мудак! Сука! - закричала Леля и, подбежав к двери элевейтора, нажала кнопку.
Почти тотчас же двери отворились, и из элевейтора шагнул к нам Шалва, прижимающий к груди несколько блоков пива, поставленных один на другой. Едва не сбив его с ног, Леля вскочила в элевейтор.
- Леля! Ты же голая! - крикнула ей вдогонку Элиз.
- Ха-ха-ха! - ехидно смеялся Алекс, стоящий у окна.
По его особенно иезуитскому издевательскому смеху было понятно, что он пьянеет, что, впрочем, происходит очень быстро, когда он расшивается.