- Сейчас получим удовольствие. Хэй, Лимон, иди сюда! Посмотрим, как эту голую жопу выебут прямо на улице… Шалва, все идите сюда!..
Я подошел, и в самом деле любопытствуя, что же произойдет, хотя происходящее мне и не нравилось. Алекс унижал Лелю. А какая бы она, Леля, ни была алкоголичка, садящаяся писать на улице, она была наша подруга, посему Алекс ведет себя гнусно. Я решил уйти тотчас, как только Леля и ее штаны воссоединятся.
- Хэй, пизда голожопая! - закричал Алекс, высунувшись в окно и, очевидно, увидев Лелю.
Я подошел к другому окну, также открытому, а точнее, это было то же огромное, во всю стену окно, только другая его часть, и заглянул вниз.
Далеко внизу, этаж был седьмой американский, я увидел голоногую фигуру в красной короткой тишотке, растерянно метавшуюся по улице.
- Пизда голожопая! Смотрите, люди, на голожопую пизду! - истошно заорал Алекс в ночь, и из дома напротив, из таких же, очевидно, лофтов, как и у Алекса, стало высовываться местное население и смотреть туда же, куда смотрел и Алекс, и мы, на метавшуюся по улице в поисках штанов Лелю.
Несмотря на половину третьего ночи, половина окон в Сохо светилась и из некоторых доносилась музыка.
- Муд-ааак! - прокричала Леля, задрав лицо в нашу сторону. - Муд-аак! - Подняв руку, она погрозила Алексу сжатым кулаком.
- Ха-ха-ха-ха! - злорадно прокаркал Алекс.
- Вправо, вправо иди, Лелька! - закричала рядом со мной Элиз. - На мусорный бак… Еще правее… - Элиз попыталась помочь подруге.
Я увидел, что, следуя совету Элиз, Леля нашла штаны, взяла их и исчезла из поля зрения.
- Зачем ты ее так? - сказал я Алексу, когда мы отошли от окна и вернулись к столу. - Насколько я понимаю, она тебе ничего плохого не сделала, а только хорошее.
Я мог ему сказать: "Она же, мудак ты этакий, недавно тебе денег на еду одалживала и пизду свою, очень может быть, предоставляла как хорошему другу, а ты?" Но Леля просила меня никому эту его тайну не рассказывать.
- Что это ты, Лимон, за Лельку-блядь заступаешься?! - изумился Алекс. - Гуманист хуев! - И решил пошутить: - Молчи, Лимон, а то сейчас тебя самого выебем. - Он захохотал.
Иногда, когда ему было очень нужно, Алекс умел произвести впечатление интеллигентного и воспитанного человека. На открытиях своих выставок, во время интервью с прессой… Но сейчас в Америке, где вообще все опрощаются, Алекс, привыкший к ношению масок и поз, в дополнение к своей природной невоспитанности и хамству еще стал носить хамство как позу. Может быть, он в стране, где все боятся друг друга, быстренько соорудил себе устрашающее, намеренно мужланское защитное поведение? Не трогайте меня - я ужасен! И чтобы выглядеть пострашнее, украсил себя шрамами? Не знаю, это только догадка…
Я промолчал. Раздался гудок интеркома, Шалва пошел к элевейтору и оттуда прокричал Алексу:
- Это Леля!
- Вот видишь, Лимон! - сказал Алекс нравоучительно. - Эта пизда даже не способна обидеться. Ты ее гонишь в дверь, а она входит в окно.
Леля вывалилась из элевейтора. Штаны были на ней. Нетвердой походкой она подошла к столу и стала между Алексом и Элиз, которая теперь восседала на моем месте, так как я решил себя обезопасить на всякий случай от дальнейших проявлений Алексовой любви. Проявления еще вполне могли последовать - Шалва принес три пакета пива, по шесть бутылок в каждом.
- Эх ты… сука-а! - протянула Леля укоризненно, заглядывая Алексу в глаза. - Я думала, ты мой друг, а ты… говно ты!.. - Правой рукой Леля загребла со стола тяжелую пивную кружку и замахнулась ею у головы Алекса.
Замахнулась слишком медленно, Элиз успела поймать ее за руку:
- Ты что, с ума сошла, Лелька!
- Сошла, - согласилась та, - а чего он поступает как говно? - обернулась она к нам за справедливостью.
- Пизда, - сказал Алекс. - Я же тебя люблю. Иди сюда…
И не дожидаясь согласия маленькой женщины, потянул Лелю на себя. Та, как пушинка, влекомая неудержимым сквозняком, подлетела к нему и переломилась о его высокое командирское колено. Чмок! - и Алекс жирно поцеловал Лелю в губы и долго так держал ее у своих губ, не отпуская.
Когда же он Лелю отпустил, та выглядела примиренной.
- Блядь! - еще раз, последний, выругалась она и как бы в виде компенсации отобрала у Алекса его красивую кружку с пивом. И выпила.
- Что ж ты на папу тянешь, дура… - миролюбиво, как бы желая лишь легко обсудить случившееся, подвести итог, сказал Алекс. И вдруг отряхнул Лелю с колен. - Ты что, обоссалась? - Алекс провел рукою по своим черным брюкам.
- Сам ты обоссался, Алекс! - засмеялась Леля. - Это вино, дурак! - Но ушла на всякий случай за мою и Элиз спины на противоположную сторону стола.
Я подумывал, как бы свалить, мне стало неинтересно, Алекс и казак наперебой стали рассказывать мне то, что я знал куда лучше их - о Нью-Йорке и его происшествиях, о мазохистской ежедневной ненужной напряженности Великого города. Рассказывали, все время сравнивая Нью-Йорк с Парижем. Для них Нью-Йорк только начался год назад, для меня он уже кончился. Время от времени Алекс вставлял в нью-йоркские рассказы фрагменты воспоминаний о своем папочке-кавалеристе; эти воспоминания его я знал наизусть. Я сидел и думал, что Алекс ограничен, что он живет в прошлом, что у каждого есть потолок и, может быть, Алекс достиг своего потолка.
Приблизительно через полчаса еще более охмелевший Алекс сидел с кривой улыбочкой на лице в своем деревянном троне, а на поручне трона сидела Элиз, которую Алекс полуобнимал широкой рукою со шрамами. Может быть, я слишком пристально поглядел на Алекса и Элиз, не знаю, потому что Алекс вдруг хитро спросил меня:
- Что, Лимон, ревнуешь? - и еще теснее прижал Элиз к себе рукою, лежащей у него на животе, отчего она, ласково хмыкнув, свалилась с поручня трона на Алекса.
Я фыркнул и пожал плечами. Элиз - вполне симпатичная девушка, но такие отношения, какие у нас с нею существуют, у меня существуют с еще не менее чем полсотней женщин в разных странах земного шара - от Калифорнии до Британии и Франции. Элиз меня ни о чем не спрашивала, я ее ни о чем не спрашивал. И, если уж на то пошло, я ее ведь даже не выебал еще в этот приезд из-за ее боязни херписа и из-за резинового пошлого презерватива.
- Знаю, знаю… любишь… - продолжая криво и пьяно улыбаться, бубнил Алекс, в то же самое время разминая то грудь, то ляжки девушки, сидящей на нем. - Любишь ты ее, Лимон, знаю…
Лицо Алекса то появлялось из-за спины Элиз, то исчезало за спиной Элиз, порозовевшее от пива, бледное лицо Алекса. Он никогда не загорает, мой друг Алекс. Принципиально. Поговаривают, что у него плохие ноги в варикозных венах и он стесняется их показывать, потому никто не видел его раздетым и без кавалерийских сапог.
Леля и казак галдели над своим пивом, грузин Шалва равнодушно сидел в самом дальнем углу стола, погруженный в грузинские думы, Алекс тискал Элиз, впрочем, безо всякого, по-моему, интереса, исключительно, чтобы меня позлить. Элиз, уже тоже одуревшая от количества пива, глупо хихикала. Я решил, что Алексу не удастся меня разозлить.
- Хорошая жопа… - ворковал Алекс. - Правда, Лимон? Правда, у нее хорошая жопа?..
Алекс пощупал жопу Элиз. Говоря объективно, жопе Элиз не хватало пышности и округлости, но я не сказал об этом за столом, при всех, не желая обидеть подругу Элиз. Только подумал.
- Ох, какая жопа! - продолжал Алекс. Вдвоем они тихо возились в кресле, похихикивая… - Ну-ка, - вдруг приказал Алекс, - покажи им свою жопу! - Элиз смущенно завозилась. - Да не стесняйся, покажи… Если бы у нас были такие жопы, мы бы их показали, правда, Лимон?..
"Он ко мне приебывается. Раньше он не избирал меня мишенью своих шуточек. Одичал, наверное. Но на меня где сядешь, там и слезешь", - подумал я.
Алекс заставил Элиз встать во весь рост на троне.
- Жопой к ним… Во так… - ласково приговаривал Алекс, возясь с черными штанами Элиз.
Что-то там не расстегивалось, потому что он тихо выругался:
- Бля!
Элиз время от времени оборачивалась к нам, физиономия у нее была пьяная, красная и улыбающаяся. Алекс наконец расстегнул штаны и стал стаскивать их, плотные, с бедер Элиз. Стащил далеко к коленям и там, да, была жопа. Я видел жопу Элиз множество раз до этого. Я пожал плечами. Алекс раздвинул ноги девушки ровно настолько, чтобы просунуть между ними свою рожу. Рожа улыбнулась нахально и сказала:
- Нравится жопа, Лимон?
- Да, нравится, - сказал я.
Леля и казак засмеялись. Шалва-грузин равнодушно и без эмоций сидел в дальнем углу. Элиз обернулась к нам и кокетливо-пьяно улыбнулась опять.
- О, какая!.. - Алекс положил обе руки на жопу Элиз, сжал ее. - А тут у тебя что? - хитро пробормотал Алекс из-за Элиз. - А-а-а, я знаю, тут у тебя пизда!.. - восхищенно проговорил Алекс, проглотив букву "д" в знаменитом слове. - Тут у тебя пиза… - повторил он с удовольствием. - А мы туда палец, палец…
И чуть повернув Элиз к нам, так, чтоб нам было видно, Алекс действительно сунул туда палец. Улыбаясь все той же азиатской улыбочкой, Алекс, прижав свою голову к бедру Элиз, некоторое время держал палец в девушке. Затем вынул и показал нам.
- Хочешь пососать, Лимон? - спросил он.
- Соси сам, - ответил я.
И твердо решил хорошо ему врезать. Не по роже. Посадить его на место. Если бы по роже, они бы меня побили - Алекс, казак и Шалва-грузин. Мне надоели его штучки.
- А я пососу, - сказал Алекс. - Хочешь минет, Лизка? - взглянул он наверх, в лицо Элиз. Та хихикнула, да и что вразумительного она могла сказать, даже если бы и хотела. - Я сделаю тебе минет, а Лимон посмотрит, - Алекс облизал свой палец, вынутый из Элиз, и победоносно посмотрел на меня. - Посмотрит и пострадает… Поревнует… Он ведь тебя любит…
- Охуел ты, Алекс… - сказал я, все же не сумев скрыть свое неудовольствие. - Я уехал из Нью-Йорка почти три года назад. И ни одного письма ей за это время не написал. Мы друзья с нею, и только. Совсем он охуел у вас?! - обратился я к казаку, Леле и Шалве.
Но приближенные главы космогенической школы только улыбались.
- Любишь… любишь, - пробормотал Алекс и взялся за Элиз.
Мне не было видно хорошо, что именно он там делает, потому что Элиз стояла все в той же позе - жопой к нам, но, очевидно, Алекс ебал ее пальцем и целовал, может быть, в самое начало пизды. Далеко проникнуть языком он не мог, мешали штаны, которые все еще были на лодыжках Элиз, а снять их и заставить Элиз поместить одну ногу на поручень трона он не догадался. Судя по мечтательным стонам, которые издавала Элиз, то, что делал с ней Алекс, ей нравилось.
- Ну как, приятно тебе, Лимон? - спросил Алекс, опять появившись между ног Элиз, - розовая рожа в шрамах, мокрые губы блестят, улыбочка все так же крива. - Больно, но приятно, да?..
И тут я подумал: "И что же я это говно жалею. Если он хочет войны, то пусть ему будет война. Я тебя проучу, Алекс". И я, очень задумчивым и строго отвлеченным тоном вдруг сказал негромко:
- Между прочим, Алекс, твоя жена и дочь ведь живут в Париже совсем одни, да?..
Улыбка исчезла с его лица. Его семья - жена и семнадцатилетняя дочь - всегда была его самым уязвимым местом. Он повелевал и помыкал ими с жестокостью восточного правителя. Они писали его картины, стаскивали с него пьяного сапоги, отмывали его от блевотины, терпели его любовниц… Ему было можно все, им - ничего. Дочь ненавидела его. Об этом он не знал, а если и знал, не верил.
Алекс молчал. Рожа его медленно серела и оставалась между ног Элиз, но он не вернулся к минету. Замолчали тревожно и Леля, и казак. Шалва впервые проявил эмоцию - вытаращил глаза.
В тревожном молчании присутствующих было особенно слышно, как я неторопливо и тщательно отсчитываю слова:
- А я, Алекс, часто захожу к твоим. Не забываю… Очень часто. Вот и на дне рождения твоей дочери недавно был… - Я помолчал. - Большая девочка стала… Сколько ей уже лет?.. Восемнадцать исполнилось или семнадцать?..
Молчание. Алекс моргнул между ног Элиз и посерел еще. Я знал, что сейчас произойдет, но мне уже было все равно.
- За девочками в этом возрасте нужен глаз да глаз… Как ты можешь быть уверен, что какой-нибудь негодяй, ну один из твоих многочисленных друзей, например… - Я помолчал опять, - не… не ебет твою дочь…
Он взревел: "Убью-уууу!" и бросился на меня. Элиз упала с трона. Я отклонился, и его кулак оцарапал мне ухо. Я вскочил со стула и пошел, минуя его, к двери. Он опять проорал: "Убью-уу!", ринулся на меня откуда-то сбоку и сзади и опять промазал, лишь чуть задев плечо. Я не хотел с ним драться, я абсолютно не чувствовал в себе нужной для драки злости. К тому же, в окружении его приближенных мне было не победить. И сам он, даже пьяный, был здоровенным мужиком… Я нажимал на кнопку элевейтора, когда надо мной ударилась о металлическую раму двери окислившаяся бронзовая скульптура. Ее, вырывая друг у друга, держали сразу двое - Алекс и казак. Шалва, удерживая Алекса сзади, замком стянул руки на его груди.
- Убью-ууу! - в последний раз проорал Алекс и затих. - Пустите меня, паскуды! - швырнул он подчиненным.
- Алекс, Алекс… ты не прав… - бормотали они, но не отпускали.
- Я не буду его бить! - проревел Алекс, и они его отпустили, но скульптура осталась в руках казака.
Элевейтор приехал, и открылась дверь. Алекс закрыл мне дорогу.
- Ты никуда не пойдешь, Лимон… - объявил он. - Извини меня, я погорячился.
- Я ухожу, - сказал я равнодушно. - Сойди с дороги.
- Лимон… - Он тяжело дышал еще от напряжения. - Лимон, я же тебя люблю, дурак. Извини…
- Я вижу, - сказал я. - Дай мне пройти.
- Лимон, ты же мой брат… - Он попробовал обнять меня. От него пахнуло потом и духами "Экипаж".
- Неужели ты думаешь, что после того, что сейчас произошло, я стану с тобой поддерживать какие-либо отношения? - отвернувшись от него, спросил я.
От отступил от двери, я вошел в элевейтор и спустился вниз.
Вонял отвратительно гниющий мусор. Бродяга, таких я еще не видел, без церемоний, горстью зачерпывая из бака, жрал отбросы при свете красной лампы, горевшей над заплесневелой ржавой дверью, может быть, ведущей в рай. Я дошел до Вест-Бродвея, взял такси и поехал на свой Верхний Вест-Сайд. "Одним другом меньше", - думал я рассеянно. Странное дело, я не чувствовал ни боли, ни потери. Чуть позже я даже обнаружил в себе удовлетворение от разрыва очередной бессмысленной связи. Подъезжая к своей 93-й стрит и выходя из такси на Бродвее у турецкой овощной лавки "Низам", настежь открытой несмотря на 4.30 утра, я уже чувствовал только элегическую грусть.
Эксцессы
Влажный, бессмысленный и пустой Нью-Йорк в июле оказался далек от меня как никогда. В каждый мой приезд мы все более отдаляемся и скоро, может быть, возненавидим друг друга, как часто случается с бывшими страстно влюбленными. Я пересек Первую авеню и, не встретив ни одного прохожего, подошел к нужном дому. Достаточно ординарный снаружи, внутри он должен был скрывать, по словам моего друга Сашки Жигулина, "охуенный пентхауз". В "охуенном пентхаузе" остановился Жигулин, также как и я, приехавший из Парижа на побывку в эту баню. Я приехал по литературным делам и потому, что кончался мой американский документ для путешествий, зачем приехал Жигулин, я понятия не имел, может быть, от скуки. Он уже несколько лет мотается между двумя столицами.
Жигулин открыл мне дверь. Я вошел мимо дверей различных служб (в одном незакрытом проеме виднелась бело-голубая просторная ванная и ванные принадлежности) в обширнейшее светлое помещение, украшенное даже двумя колоннами. Слева у стены ввинчивалась вверх лестница, покрытая черным лаком, сияющая, как рояль. Спешу заметить, что за те несколько часов, которые я провел в "охуенном пентхаузе", я так и не поднялся по лакированной лестнице. От Жигулина я узнал, однако, что там помещается верхняя солнечная палуба корабля-пентхауза.
- Ну живешь! - уважительно прокомментировал я увиденное великолепие. - Ни хуя себя!
Сам я жил у приятеля на 101-й улице и Бродвее и спал на диване.
- А ты думал, Лимонов… - заулыбался Жигулин и потрогал мою рубашку, сделанную в виде звездно-полосатого ало-бело-синего американского флага. - Где купил?
- На Бродвее. Шесть пятьдесят.
- Клевая рубашка, - похвалил Жигулин. - Ты, конечно, знаешь маленького Эдварда? - спросил он и кивнул на толстенького небольшого человечка с широким ртом, улыбавшегося мне с дивана.
- Безусловно. Привет, Эдвард! - сказал я.
- Привет, Эдвард! - ответил мне маленький Эдвард и встал, чтобы, очевидно, подойти ко мне и, может быть, пожать руку.
"Нью-Йорк таймс", лежавшая у него на коленях, воскресная, толстая, упала и рассыпалась по ковру в беспорядке.
- Ну, Эдвард, еб твою мать! - свирепо закричал на него Жигулин. - Что ты, блядь, как свинья все разбрасываешь… Я тебя выгоню на хуй! Ты же знаешь, что мне нужно убирать этот ебаный апартмент, завтра приезжает эта пизда Шэрил…
"Этот", "эта", "эти" - любимые эпитеты Жигулина.
Маленький Эдвард вернулся к газете и, напрягая хаки-брюки на заднице, нагнулся и стал подбирать "Нью-Йорк таймс". Маленький Эдвард - француз и живет в Париже. Он прилетел вместе с Жигулиным. У маленького Эдварда богатые родители. Маленький Эдвард тянется к культуре, к фотографу Жигулину, к его моделям, к богеме… А буржуазный папа маленького Эдварда хочет со временем передать ему управление своими фабриками унитазов. Ну если не унитазов, чего-то вроде унитазов, может, постельного белья или горчицы. Маленький Эдвард усиленно сопротивляется воле богатого папы.
- Лимонов?! - прояснилось лицо Жигулина. - Ты умеешь убирать квартиры?
- Что ж тут уметь - удивился я. - Умею.
- Слушай, поможешь мне убрать квартиру, а? Завтра приезжает Шэрил, пизда-модель, владелица этого помещения, а у меня срач. Я ни хуя ни по этому бизнесу, ни по уборке. Ты будешь мне говорить, что делать, а я буду убирать. Идет?
У Жигулина был совершенно отчаявшийся вид. В узеньких черных брючках, в тишотке, в узконосых штиблетиках - его обычная форма - Жигулин показался мне еще худее, чем обычно, хотя он и обычно почти дистрофик. Мне стало его очень жалко, к тому же я до сих пор должен ему четыре тысячи долларов.
- Помогу, - сказал я, вовсе не имея это в виду. Нужно было его поддержать. - Но, - продолжал я, оглядев светлое помещение, - я не вижу никакого особенного срача…
- Вот, Саша, видишь… - сказал маленький Эдвард удовлетворенно. - Все нормально… А ты на меня кричишь, Саша… Здесь не так грязно, как тебе кажется.
- Правда, Лимонов, здесь не очень грязно? - с надеждой спросил меня Жигулин. - Но эта пизда Шэрил… сошла с ума на чистоте и порядке. Обязательно приебется к чему-нибудь. Завтра она приезжает проверить, как я тут. Она - приятельница Катрин, - пояснил он.