- Смутно, - ответил Кент.
- Я помню ваш дом, - сказала она. - Веранда служила гостиной, она находилась на фасадной стороне, как наша. И помню жалюзи из палаточной ткани, зеленые с коричневыми полосками. Кэт нравилось, как свет струился между ними, она говорила - будто в джунглях. А вы называли дом "достославной хижиной". Каждый раз так и говорили: достославная хижина.
- Она стояла на забетонированных деревянных сваях, - сказал Кент. - И они подгнили. Дом чудом не рухнул.
- А как вы с Кэт ходили искать новый дом, - вспомнила Сонье. - Когда у вас был выходной, вы ходили по участкам с Ноэль в коляске. И смотрели на все новые дома. Вы знаете, какие там были участки - без тротуаров, поскольку предполагалось, что пешком больше никто ходить не станет, все деревья спилили, а дома прилипали друг к другу, уставившись друг на друга через венецианские окна.
- Что еще можно себе позволить для начала? - сказал Кент.
- Я знаю, знаю. Но вы спрашивали: "Который тебе нравится?" - и Кэт никогда не отвечала. Так что в конце концов вы вышли из себя и спросили, какой дом ей нравится в принципе, и она ответила: "Достославная хижина".
Кент ничего этого не помнил. Но полагал, что так оно и было. В любом случае Кэт именно так рассказала Сонье.
III
Коттар и Сонье устроили отвальную: Коттар уезжал на Филиппины, или в Индонезию, или куда там еще, а Сонье отправлялась ухаживать за его матерью. Пригласили всех, кто жил на берегу, поскольку вечеринку собирались проводить на воздухе, самое разумное решение. Вдобавок позвали людей, с которыми Коттар и Сонье жили в коммунальном доме, прежде чем перебраться ближе к пляжу, и знакомых Коттару журналистов, и сотрудников Сонье по библиотеке.
- Ну просто все тут, - сказала Кэт, и Кент весело поинтересовался:
- А коммуняк много?
Кэт сказала, что не знает, просто все.
Всамделишная Моника вызвала свою приходящую няньку, и всех детей собрали у Моники в доме, а родители потянулись на берег. Кэт привезла Ноэль в коляске, когда уже начало смеркаться. Она сообщила няньке, что вернется до полуночи и Ноэль, возможно, проснется для кормления. Она могла бы захватить бутылочку со сцеженным молоком, но не захватила. Кэт не была уверена, что вечеринка ей понравится, и решила припасти предлог, чтобы уйти оттуда.
Они с Сонье никогда не обсуждали обед в доме Сонье, когда Кент вступил в перепалку со всеми гостями. Да и после этого Сонье не встречалась с ним, и все, что она после сказала о нем, что он действительно довольно красив. Кэт подумала, что эту оценку можно воспринять как банальный утешительный приз.
Весь вечер она просидела, прислонившись к стене, прижимая диванную подушку к животу. Эта привычка появилась у нее во время беременности - прижимать подушку к месту, куда бил ребенок. Подушка была вылинявшая и пыльная, как все в доме Сонье (они с Коттаром снимали меблированный дом). Узорные голубые цветы и листья посеребрились. На них-то Кэт и сосредоточилась, пока остальные загоняли Кента в угол, а он этого даже не замечал. Молодой человек обращался к нему с театральным гневом, словно сын к отцу, а Коттар - напротив, с усталым терпением школьного учителя. Пожилой ожесточенно удивлялся, а женщина переполнялась нравственным отвращением, словно Кент был персонально ответствен за Хиросиму, за азиатских девушек, загнанных на фабрики и сожженных там, за всю грязную ложь и воспеваемое лицемерие. И Кента обвиняли почти во всем, насколько могла видеть Кэт. Она предчувствовала, что так и случится, когда увидела, как он надевает рубашку с галстуком, и решила натянуть джинсы вместо приличной юбки, соответствующей статусу почти-уже-матери. И как только попала на вечеринку, ей пришлось просидеть там, терзая подушку в поисках сомнительного успокоения. Все в этой комнате были уверены во всем. Когда они переводили дыхание, то в паузе источали вечный поток непорочной добродетели, целомудренной уверенности. Исключая, возможно, Сонье. Сонье не говорила ничего. Но Сонье тянул за собой Коттар, он был источником ее уверенности. Она встала, чтобы предложить еще карри, и обратилась к одному из коротких злых молчаний.
- Похоже, никто не хочет есть мой кокос.
- О, Сонье, ты пытаешься быть тактичной хозяйкой? - сказала пожилая женщина. - Как кто-то там у Вирджинии Вулф?
Так, получалось, что Вирджинию Вулф здесь тоже ни в грош не ставили. Слишком многого Кэт не могла понять. Но, по крайней мере, она чувствовала, что это происходит, и не была готова назвать происходящее бессмыслицей.
Тем не менее она уже хотела, чтобы воды отошли. Хоть бы уже родить. Если бы она начала корчиться тут перед ними или напрудила на полу, тогда они бы остановились.
Впоследствии Кента не сильно волновал этот далеко зашедший вечер. И он даже полагал, что выиграл раунд.
- Все они коммуняки и иначе говорить не умеют, - сказал он. - Только и умеют болтать.
Кэт настолько не хотела говорить о политике, что постаралась поменять тему, рассказав, что пожилая пара жила с Сонье и Коттаром в коммуналке. Там были еще супруги, тоже потом переехавшие. И у них происходил организованный обмен сексуальными партнерами. У пожилого мужчины нашлась любовница на стороне, и она тоже со временем стала предметом обмена.
Кент удивился:
- Ты хочешь сказать, что молодые парни могут спать со старухами? Ей же лет пятьдесят.
- Коттару тридцать восемь, - сказала Кэт.
- Даже если и так, - отозвался Кент, - это отвратительно.
Но Кэт нашла, что идея всех этих оговоренных и обязательных соитий возбуждает не меньше, чем внушает отвращение. Передавать себя послушно и безвинно любому, кто следующий в списке, - все равно что служить храмовой проституткой. Похоть, воспринимаемая как долг. Эта мысль возбуждала в ней плотское волнение.
Но вовсе не возбуждала Сонье. Она не испытала оргазмов. Коттар спросил ее, удовлетворена ли она, когда они сошлись опять, и Сонье сказала, что не удовлетворена. Он расстроился, и она тоже, ради него. Он объяснил ей, что она чересчур избирательна и слишком к нему привязана в контексте сексуальной собственности, и Сонье знала, что он прав.
- Он полагает, что если бы я любила его достаточно сильно, то была бы лучше в постели, - сказала она. - Но ведь я люблю его, мучительно люблю.
Несмотря на все эти искушающие мысли, посетившие Кэт, она полагала, что может спать только с Кентом. Сексуальные отношения между ними выглядели так, как если бы именно они их изобрели. Попытка переспать с кем-то еще была бы подобна замене провода под напряжением - вся ее жизнь могла взорваться. Но при этом она бы не сказала, что мучительно любит Кента.
Идя по пляжу из дома Моники к Сонье, Кэт увидела каких-то людей, ожидавших начала вечеринки. Те стояли маленькими группками или сидели на бревнах, наблюдая последние лучи заката, пили пиво. Коттар с каким-то мужчиной отмывали мусорный бак, в котором они собирались приготовить пунш. Мисс Кампо, главный библиотекарь, сидела в одиночестве на бревне. Кэт помахала ей жизнерадостно, но не присоединилась. Если присоединиться к кому-то на этой стадии, то уже не отделаешься. Так и придется коротать вечер вдвоем. Оставалось прибиться к группе из трех или четырех человек, даже если разговоры, издалека просто оживленные, окажутся довольно-таки отчаянными. Но она и этого не могла сделать, после того как помахала рукой мисс Кампо. Надо было направиться еще куда-нибудь. Так что она продолжала идти, миновав Кента, беседующего с мужем Моники о том, как долго придется пилить одно из бревен на берегу, поднялась по ступенькам дома Сонье и вошла в кухню.
Сонье помешивала чили в большом котле, а пожилая женщина из коммуналки выкладывала ломти ржаного хлеба, салями и сыр на блюдо. На ней было надето то же самое, что и на вечеринке с карри, - мешковатая юбка и неряшливый, но обтягивающий свитер, груди под которым приплюснулись и свисали чуть ли не до самой талии. "Каким-то образом это связано с марксизмом, - подумала Кэт, - недаром Коттар предпочитает, чтобы Сонье не носила бюстгальтер и пренебрегала чулками и помадой". Кроме того, это было как-то связано со свободными сексуальными отношениями, лишенными ревности, с великодушным непорочным аппетитом, который не чурается и пятидесятилетних женщин.
Еще одна девушка из библиотеки тоже была там - нарезала зеленые перцы и помидоры. И женщина, которую Кэт не признала, сидела на табуретке, куря сигарету.
- Вечно у нас с тобой не хватало времени почирикать, - сказала библиотекарша Кэт. - Все время работали. Мы слышали, что ты родила очаровательнейшее дитя, а ты даже не привезла ее показать нам. Где она сейчас?
- Спит, надеюсь, - ответила Кэт.
Библиотекаршу звали Лоррейн, но Сонье и Кэт, вспоминая дни, проведенные в библиотеке, называли ее Дебби Рейнольдс. И ей не сиделось на месте.
- У-у-у, - сказала Лоррейн с сожалением.
Низкорослая женщина поглядела на них с тщательно отработанным отвращением.
Кэт откупорила бутылку пива и протянула ее Сонье.
- О, спасибо, - обрадовалась Сонье, - я так сосредоточилась на чили, что забыла, можно же и выпить.
Она волновалась, ибо в кулинарном искусстве ей было далеко до Коттара.
- Уже хорошо, что ты не собиралась выпить сама, - встряла библиотекарша. - Если кормишь - ни-ни.
- Я упивалась пивом все время, пока кормила, - заявила женщина, сидевшая на стуле. - Полагаю, что это полезно. Все равно большую часть выписаешь.
Глаза у нее были подведены черным карандашом, а веки накрашены фиолетово-синим до самых глянцево-черных бровей. Все остальное лицо было очень бледным или таким казалось, а губы - до того бледно-розовые, что выглядели почти белыми. Кэт видела такие лица и раньше, но только в журналах.
- Это Эми, - представила ее Сонье. - Эми, это Кэт. Извините, что не познакомила раньше.
Эми подхватила только что отрезанный кусок сыра и съела его. Эми - вот как звали любовницу. Любовницу мужа пожилой женщины. Она была именно тем человеком, с которым Кэт неожиданно захотела познакомиться, подружиться, так же как однажды она страстно желала познакомиться с Сонье.
Вечер перешел в ночь, и группки людей на берегу стали менее различимы, начали сбиваться в кучки. Вдалеке на кромке прибоя женщины сбрасывали обувь, наклонялись и снимали чулки, если они их носили, и шлепали по воде. Большинство гостей завязали с пивом и перешли к пуншу, и пунш уже начал меняться. Сперва он содержал ром и ананасный сок, а теперь - другие соки, газировку, а еще туда добавили водку и вино.
Те, кто начал с обуви, расхрабрились и пошли еще дальше. Кто-то входил в воду почти полностью одетый, потом снимал одежду и бросал кому-то на берегу. Другие раздевались там, где стояли, убеждая друг друга, что в темноте ничего не видно. Однако можно было различить голые тела, плещущиеся и бегающие по воде, и шлепающиеся в воду. Моника принесла большую кучу полотенец из дома и призывала всех обернуться ими, когда они выйдут на берег, чтобы не принять смерть от холода.
В темных деревьях на вершине утеса взошла луна, и казалась она такой огромной, такой торжественной и страшной, что послышались крики изумления. Что это? И даже когда она взобралась еще выше в небеса и сжалась до нормального размера, люди посматривали на нее, говоря:
- Полнолуние.
Или:
- Вы видели ее на восходе?
- Я сначала решил, что это огромный воздушный шар.
- Не могла представить, что это такое. Не думала, что луна может быть такого размера.
Кэт шла по берегу, беседуя с человеком, жену и любовницу которого она видела в кухне Сонье. Жена его купалась теперь, чуть в стороне от вопящих и плещущихся. В другой жизни, сказал мужчина, он был священником.
- "Да, Веры Море когда-то было полно, - сообщил он шутливо, - сплетено чудесным поясом у берега земли". Я тогда был женат на совершенно другой женщине.
Он вздохнул, и Кэт решила, что он вспоминает продолжение стихотворения.
- "Но слышно мне сейчас, - произнесла она, - как отступает и ревет оно в тягучем споре с полночным ветром, как за часом час лишь галька мира шелестит вдали".
Она примолкла - ей показалось, что сказать "любовь моя, так будем же верны друг другу" значило зайти слишком далеко.
Жена его сейчас плыла в их сторону, потом поднялась, когда вода стала ей по колено. Ее груди раскачивались и разбрасывали брызги воды, когда она шла вброд.
- Европа! - воскликнул он в духе товарищеского приветствия.
- Тогда вы - Зевс, - храбро сказала Кэт.
Ей захотелось, чтобы вот такой мужчина немедленно поцеловал ее. Человек, которого она почти не знала и до которого ей не было дела. И он ее поцеловал, шевеля прохладным языком у нее во рту.
- Представьте себе континент, названный в честь коровы, - сказал он.
Жена его стояла рядом с ними, признательно дыша после усилий плавания. Она стояла так близко, что Кэт испугалась, как бы длинные темные соски или черный волосяной кустик на лобке этой женщины не коснулись ее.
Кто-то разжег костер, и все купальщики вышли на берег, завернутые в одеяла или полотенца, или скорчились за бревнами, с трудом натягивая непослушную одежду.
И звучала музыка. Люди, жившие по соседству с Моникой, владели причалом и лодочным домиком. Они принесли проигрыватель, и начались танцы. На досках пристани танцевать было легче, чем на песке. Танцевать пытались и на бревнах, сделав два или три па, прежде чем споткнуться и упасть, если не успевали спрыгнуть. Женщины, уже натянувшие одежду или не раздевавшиеся, женщины, которые, подобно Кэт, были слишком возбуждены, чтобы стоять на месте, ходили по кромке прибоя (больше никто не купался, купание ушло в прошлое и забылось напрочь), и все разбрелись под музыку, раскачиваясь, сначала застенчиво, в шутку, потом все более напоказ, словно киношные красотки.
Мисс Кампо все еще сидела на прежнем месте и улыбалась. Девушка, которую Кэт и Сонье окрестили Дебби Рейнольдс, сидела на песке, прислонившись спиной к бревну, и плакала. Она улыбнулась Кэт и сказала:
- Не подумайте, что мне грустно.
Муж ее раньше был футболистом, а теперь владел авторемонтной мастерской. Когда он заходил за женой в библиотеку, то выглядел как настоящий футболист, чуть презирающий остальной мир. Но сейчас он стоял на коленях рядом с женой и играл ее волосами.
- Все в порядке, - сказал он. - Это всегда трогает ее, правда, голубушка?
- Ну да, - сказала она.
Кэт нашла Сонье. Та ходила вокруг костра и раздавала маршмэллоу. Кто-то ухитрился насадить сладость на палочку и поджарить, другие подбрасывали лакомство на руке и роняли в песок.
- Дебби Рейнольдс плачет, - сказала Кэт, - но все в порядке, она счастлива.
Они начали смеяться и обниматься, превращая в месиво оказавшийся между ними кулек с маршмэллоу.
- О, как я буду скучать по тебе, - сказала Сонье, - как мне будет не хватать нашей дружбы.
- Да-да, - откликнулась Кэт.
Каждая взяла по остывшей пастилке, и они съели их, посмеиваясь и глядя друг на друга с нежностью и отчаянием.
- Это ты запомнишь, думая обо мне, - сказала Кэт. - Ты мой настоящий-пренастоящий друг.
- А ты мой, - сказала Сонье, - настоящий-пренастоящий. Коттар сказал, что хочет переспать сегодня с Эми.
- Не позволяй ему! - возмутилась Кэт. - Не позволяй, если тебе плохо от этого.
- Тут дело не в позволении, - храбро сказала Сонье. Она закричала: - Кто хочет чили? Коттар раздает чили. Чили? Чили?
Коттар принес котел с чили к подножию лестницы и сел на песок.
- Берегитесь котла, - отечески увещевал он. - Берегитесь котла, он горячий.
Он присел на корточки, чтобы обслужить людей, на которых были одни развевающиеся полотенца. Эми стояла рядом с ним, выдавая миски. Кэт сложила ладони лодочкой, став перед Коттаром.
- Пожалуйте, ваше величество, - сказала она, - Я не заслужила миски.
Коттар вскочил, упустив черпак, и возложил руки ей на голову:
- Благословляю, дитя мое, последние станут первыми.
И поцеловал ее в склоненную шею.
- А-а-а, - простонала Эми, будто целовали ее или сама она одарила поцелуем.
Кэт подняла голову и посмотрела мимо Коттара.
- Я бы не возражала против такой губной помады, - сказала она.
- Пошли со мной, - сказала Эми.
Она отложила миски, приобняла Кэт за талию и подтолкнула ее к ступенькам.
- Наверх, - сказала она. - Сейчас мы тебя накрасим.
В крошечной ванной за спальней Коттара и Сонье Эми разложила баночки, тюбики и карандаши. Единственным местом, где это можно было сделать, оказалась крышка унитаза. Кэт пришлось сесть на край ванны, лицо почти упиралось в живот Эми. Эми размазала жидкость по ее щекам и втерла блеск в веки. Потом она напудрила Кэт. Она пригладила и навела глянец на ее брови и положила три слоя туши на ресницы, подчеркнула губы и накрасила их, потом все стерла и накрасила снова, приподняла голову Кэт и повернула лицом к свету. Кто-то постучал в дверь, а потом затряс ее.
- Погодите! - выкрикнула Эми. И потом: - Да в чем дело-то, неужели нельзя отлить за бревном?
Она не позволяла Кэт взглянуть в зеркало, пока не закончит.
- И не улыбайся, - предупредила она. - Весь эффект испортишь.
Кэт отвесила челюсть и молча уставилась на свое отражение. Губы ее стали похожи на сочные лепестки, лепестки лилии. Эми оттянула ее от зеркала:
- Я не это имела в виду. Лучше вообще на себя не смотри, не надо тебе смотреть, выглядишь прекрасно.
- Придержи свой драгоценный мочевой пузырь, мы выходим! - крикнула она тому, кто теперь ломился в дверь, или тому, кто продолжал ломиться.
Эми сунула свои запасы в сумку и закинула ее под ванну. Она позвала Кэт:
- Пойдем, красавица.
Кэт и Эми танцевали на дощатом причале, смеясь и подначивая друг дружку. Какие-то мужчины попытались внедриться между ними, разбить пару, и какое-то время женщины их не впускали. А потом сдались, расцепили объятия, изображая на лицах тревогу и хлопоча руками, подобно подбитым птицам, когда те понимают, что пойманы, и каждая из них закружилась в орбите новоявленного партнера.
Кэт танцевала с мужчиной, которого она не помнила и до этого не видела на вечеринке. Он вроде был ровесником Коттара. Высокий, с несколько округлившейся линией талии, бесцветной курчавой копной на голове и болезненной синевой под глазами.
- Вдруг я упаду? - сказала Кэт. - Мне дурно. Вдруг я свалюсь в воду?
- Я тебя удержу, - заверил он ее.
- Мне дурно, но я не пьяна, - сказала она.
Он засмеялся, а она подумала: "Ну да, все пьяные так и говорят".
- Правда? - спросил он, и это было правдой, потому что она в этот вечер даже не пригубила ни пива, ни пунша.
- Если, конечно, алкоголь не проник сквозь кожу, - сказала она. - Осмотически.