Глава третья
Имя его было Авдей, фамилия – Вальцер, и, представляясь, он иронической интонацией дал понять, что ему самому вполне очевидно это этимологическое противоречие. Между отчетливо славянским "Авдей" и таким же отчетливо не славянским (немецким, еврейским) "Вальцер". Однако, ничего не поделаешь. Следует воспринимать это как данность. Предложил называть его только по имени.
– Для простоты общения, – сказал он, улыбнувшись такой улыбкой, которая, казалась, была предназначена лишь для того, чтобы включить ее на мгновение и тут же выключить.
Он вообще не производил серьезного впечатления: невысокий щуплый подросток в джинсах, в полосатой рубашке, в короткой курточке, карманы которой по-школьному оттопыривались. Ему бы на дискотеку, а не работать в том заведении, сотрудником коего он пребывал. На первый взгляд ему было лет двадцать пять. Однако это только на первый взгляд. Уже в следующую минуту становилось понятным, что ему, скорее, тридцать пять – сорок, а еще через пару минут – что где-то между сорока и пятьюдесятью. Начинал быть заметен лысоватый крепенький череп – в гладкой коже, с залысинами, упорно поднимающимися к затылку, удлиненный, чуть стиснутый по бокам, очертаниями напоминающий молот, как у известной рыбы, проступали мякотные мешки под глазами, вялость мелких морщин, светлые возрастные пятна на скулах.
Еще интересней были его движения. Авдей не столько ходил, сколько неуловимо, как призрак, перемещался в пространстве. Вот он только что появился в дверях квартиры и вдруг – раз! без всякого перехода – уже стоит в центре комнаты – медленно поворачивает румпель черепа, обводит взглядом стены, пол, потолок, окна, мебель. Как будто записывает увиденное на пленку. А потом снова – раз! – уже сидит в кресле напротив меня; пальцы – сцеплены, взгляд фиксирует собеседника. Казалось, что Авдею не составит труда так же пройти сквозь доски, кирпич, бетон, бронированные перекрытия.
Под стать ему были и двое помощников. Тоже – в джинсах, в рубашках пестрой молодежной расцветки. Оба – с длинными волосами, оба – с плоскими сумками, перекинутыми через плечо. У одного в мочке уха – крохотная золотая сережка. Им бы тоже – на дискотеку, а не в квартиру, где пахло влажной землей.
Впрочем, впечатление и тут было обманчивым. Помощники Авдея не представились мне, даже не поздоровались, вообще не произнесли ни единого слова, но как только Авдей, закончив визуальное обследование места событий, покивал самому себе и, не поворачивая головы, обронил: Давайте, ребятки... – оба они задвигались с точностью хорошо отлаженных автоматов. Один тут же занялся замком на дверях – извлек из планшета отвертку, начал ею что-то выкручивать, а другой, до этого меланхолично жевавший резинку, присел на корточки и застыл, вглядываясь в осклизлые грязевые отвалы. Чувствовалось, что они хорошо представляют, чем им следует заниматься.
Сам же Авдей, видимо, посчитав, что на данном этапе его участие в процедурах не требуется, переместился, как я уже говорил, в кресло, спинкой к окну, и принялся непосредственно за меня.
Сначала он поинтересовался, как обстоят дела у Бориса Аркадьевича? Мы с ним, наверное, год не виделись, только в прессе встречаю его фамилию. А услышав, что дела у Бориса Аркадьевича обстоят нормально, объяснил, что лично он, Авдей, Борису Аркадьевичу очень обязан. Была, оказывается, какая-то история два года назад. Борис Аркадьевич, можно сказать, меня тогда из помойки вытащил.
– Нет-нет, я не преувеличиваю, честное слово. Знаете, где бы я сейчас был, если б не он?
В общем, Авдей считал себя должником Бориса и заверил, что будет содействовать нам всеми имеющими у него средствами.
– К сожалению, они не очень большие, – тут же добавил он. – Борис Аркадьевич меня в этом смысле немного переоценивает. Сейчас, знаете, не прежние времена. Однако, постараюсь – все, что смогу.
И еще он сказал, что, согласно убедительной просьбе Бориса Аркадьевича, кою тот высказал, обращаясь к нему, он, Авдей, не будет пытаться выяснить, в чем заключаются наши нынешние дела. Если я сочту возможным поделиться с ним какой-либо информацией, хорошо, если нет, значит – нет, он все понимает. Ему самому не слишком хочется влезать в "московские игры". Работать с Москвой – это все равно что боксировать с завязанными глазами. Можно, конечно, чисто случайно попасть по противнику, но в итоге так измолотят, останешься уродом на всю жизнь.
Я был с ним совершенно согласен. Чтобы более-менее квалифицированно играть в "московские игры", надо прежде всего жить в Москве. Тут есть специфика: ситуация может перемениться буквально за считанные часы. Утром были одни обстоятельства, вечером – абсолютно другие, в среду президент решил то, в пятницу, после встречи с группой экспертов, – нечто противоположное. Следует неслышимая команда "Кругом!", армия разворачивается, движется в ином направлении. Только ты со своим взводом, как идиот, героически удерживаешь уже никому не нужную высоту. Даже не подозреваешь, что сейчас тебя станут бомбить.
Это, впрочем, была преамбула. В амбуле же, то есть перейдя непосредственно к делу, Авдей попросил меня как можно подробнее и обстоятельнее изложить все, чем я занимался с момента приезда.
– Если вас зацепили здесь, то, может быть, нам удастся выяснить – кто именно.
Слушал он меня с профессиональным вниманием: не мешал, не сбивал, не пытался вылавливать в моем рассказе какие-либо противоречия, напротив – согласно кивал, поддакивал, задавал такие вопросы, после которых хотелось говорить еще и еще. Поинтересовался, например, кто был проводником у меня в вагоне, попросил дать описание его внешности. Так же заинтересовался омоновцами и бомжом: вы же по каким-то причинам обратили на них внимание? А уж когда я затронул тему своих утренних переживаний, я имею в виду предчувствия, город, воспоминания о первой любви, то он вцепился в меня, как терьер, и мотал до тех пор, пока не вытряс все до последней крошки.
В оправдание своего любопытства заметил:
– Не пренебрегайте переживаниями. Это только кажется, что чувства расплывчаты и бессодержательны. В действительности, материальной фактуры в них больше, чем в ином документе. Помните рассказ Чапека, где через стихи, через метафоры, через поэтическое романтизированное описание удалось восстановить обстоятельства преступления. В жизни это, конечно, труднее, однако тоже иногда удается кое-чего добиться...
То есть, слушателем он был идеальным. И по мере того, как я рассказывал о событиях последних часов – шаг за шагом, стараясь не упустить ни единой детали, возникало странное, ничем не подтверждаемое ощущение, что Авдей, несмотря на вежливые свои заверения о нежелании вмешиваться в опасные "московские игры", несмотря на внешнюю безобидность вопросов, которые он задавал, несмотря на демонстрируемую им сдержанность и отстраненность, пытается, тем не менее, выжать из меня всю возможную информацию. И ту, которая была необходима ему для дела, и ту, что находилась вне его компетенции. Не знаю, чувствовал ли он это сам, или таковая особенность уже давно стала его второй натурой.
Как и следовало ожидать, внимание его привлекли два момента. Во-первых, сосед по купе, который предложил довести меня на машине. Авдей, как и в случае с проводником, попросил детально описать его внешность – пожевал губами, подумал, сказал, что установить личность будет не трудно. Если сосед, разумеется, тот, за кого себя выдает. Во всяком случае, эта позиция будет тщательно отработана. А во-вторых, его, естественно, заинтересовала Гелла. И вот тут мы ни с того ни с сего уперлись в тупик. Если внешность проводника, на которого я, кстати, в поезде никакого внимания не обращал, впрочем, как и внешность соседа я смог воссоздать более-менее убедительно – тут, наверное, сыграли роль мои занятия аналитикой – то в случае с Геллой, надо признаться, потерпел полную неудачу. Внешность Геллы мне реконструировать не удалось. Единственное, что я смог вспомнить, – рыжий оттенок волос, да и то был вынужден предупредить, что это – лишь при прямом солнечном освещении. Ну и, конечно, зрачки с густой зеленью. Но опять-таки, это если солнце бьет ей прямо в глаза. Все же остальное в памяти у меня расплывалось. Гелла будто состояла из цветного переливчатого тумана, очертания его были неуловимы, и, как я ни бился, стараясь схватить хоть что-нибудь из деталей, как ни помогал мне Авдей, пытавшийся, в свою очередь, типизировать ее внешность по характерной фактуре: "нос острый", "нос тонкий", "нос восточный, с горбинкой", ничего существенного тут не добавилось. Все ускользало, смещалось, накладывалось, изменялось, уходило в зыбкую дымку, дрожало, утрачивало определенность.
Наконец, я сдался.
– Простите, не получается...
Авдей был слегка раздосадован. Вероятно, тем ставилось под сомнение его профессиональное мастерство.
– Ничего, – сказал он, утешая то ли меня, то себя самого. – В конце концов, не вы один ее видели. Наверное, она в этом кафе время от времени появляется.
Далее он спросил – есть ли у меня какие-нибудь собственные соображения. Никаких соображений у меня не было, о чем я так прямо ему и поведал.
Чувствовалось, что Авдей мне не очень верит.
– Вы поймите, – медленно произнес он, растопырив ладони и соединив их друг с другом. – Я ни в коем случае не пытаюсь вынуть из вас какие-либо закрытые сведения. Честное слово! Пусть они остаются при вас. Чем меньше знаешь, тем спокойней живешь. Однако существуют требования – технического характера. Одно дело, если данное... происшествие... вызвано столкновением неких конкурирующих организаций, ну, вы, наверное, понимаете, что я имею в виду, тогда – понятно, мы принимаем меры соответствующей направленности. И совсем другое, если оно обусловлено каким-нибудь... местным фактором... Тогда – да, тогда и меры следует принимать совершенно иные. У меня ведь – ограниченные возможности. На то и на другое одновременно – сил не хватит...
Он помолчал, ожидая, не добавлю ли я еще чего-нибудь. А поскольку я лишь пожал плечами – добавить мне, к сожалению, было нечего – то неторопливо выпрямился и вздохнул, как бы расставаясь с пустыми иллюзиями: Ну, нет, значит – нет... И уже несколько суше известил меня, что существует одна деталь, пока не внесенная в официальные документы. Оказывается, после того, как обнаружили тело Злотникова, после того, как выяснилось при осмотре, что рот у него забит жидкой грязью, он, Авдей, не поднимая лишнего шума, отправился на место первого происшествия – ну, вы в курсе? где нашли предыдущего фигуранта – и как только вошел в парадную, кстати, с новенькой дверью, запертую на цифровой замок, сразу увидел внутри остатки подсохшей земли. Вероятно, первоначально это выглядело вот так, – Авдей повел подбородком в сторону грязевой кучи. Милиция на нее внимания не обратила. Ничего удивительного, вы знаете, как выглядят наши парадные...
Он опять помолчал, словно в нем происходило какое-то внутреннее борение, разомкнул пальцы, снова сомкнул, сжав так, что кожа под их кончиками побелела, беззвучно опустил ладони на столик и, придя, вероятно, к некому выводу, улыбнулся, показав притиснутые друг к другу крепкие, желтоватые зубы.
– Ладно... В конце концов, вам виднее...
Такова была самая суть разговора. В действительности он продолжался гораздо дольше, чем я об этом рассказываю, и, помимо основного сюжета, изобиловал разными, на первый взгляд, необязательными отступлениями. Авдей, в частности, полюбопытствовал, какая погода стояла вчера в Москве, и, услышав, что утром было солнце, а вечером – уже дождь, кивнул, словно я сообщил ему нечто значительное. У нас с точностью до наоборот, заметил он. Его также заинтересовало, почему за все десять лет, проведенных в столице, я ни разу не навестил Петербург. Неужели никакой ностальгии? Казалось бы, чего проще – сел, ночь в дороге, пожалуйста.
Причем, мои объяснения его не удовлетворили.
– То есть, вам даже в голову не приходило?
– Можно считать и так...
И наконец, что, по-моему, с темой нашего разговора никак не соотносилось, он спросил – не видел ли я в поезде каких-либо снов? Ну, хорошо, не в поезде, в предшествующие дни? А когда я недоуменно ответил, что снов не вижу уже несколько лет, какие там сны, коснешься подушки, тут же проваливаешься в черноту, он посмотрел на меня с нескрываемым сожалением. Словно человек, который не видит снов, не мог считаться, в глазах Авдея, вполне нормальным.
Не представляю, зачем ему это было нужно. Думаю, что в тот момент об этом не знал еще и сам Авдей. Он, видимо, стрелял наугад, руководствуясь не столько логикой, сколько профессиональным чутьем. А то, что один из выстрелов поразил цель, стало известно уже значительно позже.
Все это время вокруг нас происходило тихое, кропотливое шевеление. Помощники Авдея, как я довольно быстро просек, были настоящими специалистами. Никаких направляющих указаний им не требовалось. Каждый молча, не отвлекаясь на пустяки, исполнял свою часть работы. Краем глаза я видел, как тот парень, что присел возле кучи, достал откуда-то гибкий, наверное, пластмассовый прутик белого цвета, тщательно, перемещая не более, чем на пять сантиметров, прозондировал им влажно поблескивающие развалы, а потом аккуратной лопаточкой, какой подают пирожные, начал распределять землю тонким слоем по полу. При этом он разбивал все слипшиеся комочки и, несмотря на усиливающийся запах, чуть ли не рыл их носом. Бомбу он там, что ли, искал? Далее он взял образцы грязи из нескольких мест, запечатал их в полиэтиленовые пакетики со склеивающимся верхом, а потом, видимо, посчитав данный этап своих обязанностей завершенным, как сомнамбула, пошел по квартире, вглядываясь в мелкие цветочки обоев. Иногда он чуть прикасался к бумажной поверхности, будто гладил, а иногда на секунду прикладывал толстый черный кружок с двумя индикаторными глазками. Лицо у него было полностью отрешенное. Другой же помощник, который занимался дверным замком, минут через двадцать продемонстрировал его нам – держа на весу за какую-то внутреннюю штуковину. А когда Авдей молча кивнул, отвлекшись для этого от разговора не более, чем на пару мгновений, тоже – запечатал объект исследований в прозрачный полиэтилен. Затем этот помощник исчез, как можно было понять, в ближайший строительный магазин и еще минут через тридцать выложил перед нами связку из трех ключей.
– Вот, – сказал Авдей, пододвигая их в мою сторону. – Замок мы вам сменили, проверено, можете не сомневаться. Один ключ, если не возражаете, я оставляю себе. Что же касается сигнализации, вам сейчас объяснят...
Он посмотрел на помощника, и тот продемонстрировал мне плоскую пластмассовую коробочку серого цвета.
– Привинтим ее вон туда. Откидываете крышечку, набираете шестизначный код. Можете назвать его прямо сейчас? Только, пожалуйста, не год, не месяц рождения, не номер вашего московского телефона...
– Четырнадцать, сорок восемь, девяносто один, – продиктовал я.
Вопреки совету, это тоже был телефон. Однако – той давней эпохи, когда в Петербурге еще существовали шестизначные номера. Не думаю, чтобы его помнил кто-нибудь, кроме меня.
Помощник Авдея пошевелил губами.
– Пойдет... Хорошо, что нет троек, пятерок, семерок. Цифры, которые используются чаще других. Код рекомендую нигде не записывать. Идентифицировать свежую запись проще всего. Теперь так. В течение трех минут, как войдете, вы должны набрать код и нажать эту кнопку. Если сигнала не будет или он придет с опозданием, то еще через пятнадцать минут приедет наряд милиции. – Он выразительно хмыкнул. – Во всяком случае, будем на это надеяться.
– А чуть позже наведается кто-нибудь из наших сотрудников, – добавил Авдей. – Просто может так получиться, что мы будем на другом конце города.
– Прежнюю систему сигнализации мы вам тоже оставим, она работает, только теперь у нее будут другие функции. В обычных условиях ее трогать не надо, однако если вы под контролем– снимаете трубку и сообщаете, что у вас все в порядке. Стандартный звонок. Подозрений не вызовет. Такая будет у нас дополнительная страховка.
– Вот, пожалуй, и все. Если понадоблюсь, ради бога – звоните...
– Б-благодарю, – с запинкой ответил я.
Мне не нравилось, как Авдей на меня смотрит.
Настораживающий это был взгляд.
Он смотрел так, будто жить мне оставалось совсем немного.