– А ты думаешь, почему спустя пару лет большинство мужиков обнаруживают, что женаты на дурах? Да потому, что жены вдруг раскрывают свои хорошенькие ротики и начинают нести такую ахинею! Новоиспеченный муж первое время умиляется, потом раздражается, а потом ищет средства, чтобы заткнуть этот ротик инородным предметом, как то сумочка, шуба или машина. Так вот, я считаю, что важно договориться на берегу. Чтобы чувак понимал, с кем имеет дело. Дать ему реально понять, какая ты есть, а не корчить из себя Белоснежку.
– Машка, ты замечательный теоретик, но как же практика? Ты же ни разу не была замужем?
– Белка, пока я была нищая, то не хотела зависеть от мужа, а когда немного денег заработала, то и аппетиты мои возросли. Теперь осталось вывести сбалансированную формулу из денег и человеческих отношений, и будет идеальный брак. Только ты же сама понимаешь: такие, как мы, – товар штучный, не всякому по карману. Мы, как дорогие пентхаусы, можем долго продаваться, но если уж нас купят, то и дизайнера модного позовут, и звезд эстрады на новоселье пригласят!
– Маш, ты да, ты похожа на пентхаус. А я чувствую себя скорее хрущевкой в Новых Черемушках.
– Ну и дура. Твои психологи называют это заниженной самооценкой. Если бы таких дурочек, как ты, не существовало, то книги "101 совет как выйти замуж" не раскупались бы, как горячие пирожки.
– Почему это "мои психологи"?! – Моему возмущению не было предела.
– Ага, еще скажи, что книги по психологии тебе через форточку ветром занесло!
Машка была права. В распаде своего брака я долго винила себя, потом бывшего мужа, искала ошибки в наших отношениях. Книги ясности не привнесли, а только породили кучу новых вопросов. Мои искания прекратились с началом работы в "Чтиве", а энное количество проштудированных книг осталось пылиться на полках.
– Белка, ты же у нас рекламист и маркетолог! На хрена тебе психологи? Чтобы продать себя, просто пускай в ход схемы, которые ты используешь, продавая свои услуги! Все проще пареной репы!
– Да, об этом я как-то не подумала. Осталось только разработать прайс-лист и систему скидок. Представляю. Милый, у меня сегодня суперакция: две глаженые рубашки по цене одной! И не забывай, – добавила я, – что маркетологи и рекламисты сами опираются на разработки психологов…
Машка обняла меня и рассмеялась:
– Ты так долго выбираешь, что я не удивлюсь, если ты случайно залетишь от какого-нибудь Петра, будучи в гостях у родителей! Те, кто долго выбирают, обычно попадают довольно нелепо – закон жизни! Пойдем развеемся. Тут, говорят, есть ресторанчик. "СССР" называется. Может, пообедаем там?
После обеда в симпатичном ресторане мы не знали, куда себя девать. До поезда оставалось совсем немного времени, и мы решили прогуляться. Неожиданно для себя мы вышли к Киево-Печерской лавре.
…Смутные воспоминания детства. Пыльный, жаркий летний Киев. Целых восемь часов до поезда в Крым, куда мы ехали с мамой. Киево-Печерская лавра была тогда вроде бы музеем религии и атеизма. Мы с группой туристов бродили по пещерам, которые казались мне огромными и бесконечными. За стеклами в нишах покоились мощи монахов. Но основным впечатлением от посещения лавры у меня тогда была дикая усталость от тех расстояний, которые мне пришлось преодолеть своими детскими ножками…
– А давай зайдем! – ни с того ни с сего предложила Машка.
Да, какая-то явная нестыковочка наблюдается: двенадцать часов назад мы сидели в казино и лакали кампари как воду, а теперь стоим перед монастырем и полны решимости в него войти. Машку такие рассуждения не смущали.
– Белка, брось! Это наша жизнь. Она вся контрастная – ты сама об этом любишь говорить. Тем более надо же нам убить пару часов до поезда.
– Ладно, давай зайдем, – уступила я, – только одеты мы не самым лучшим образом.
Машка изучила надписи у входа:
– Я так поняла, что можно и в брюках, но если мы собираемся спускаться в пещеры, то поверх брюк нужно повязать платки.
Мы купили по два платка: на голову и вместо юбки, как парео.
– Да-с, вид у нас экзотический, – отметила Машка.
– Не более чем вчера, – не умолчала я.
Перекрестившись, мы вошли на территорию монастыря. Неподалеку от входа, возле экскурсионного бюро, уже стояло человек десять с восковыми свечами в руках. Оплатив экскурсию, мы тоже получили свечи с необычными красными фитильками.
– Класс. Никаких тебе билетов. Просто свечка с красной пимпочкой. А они не боятся, что кто-то пройдет с обычной свечой?
– Ма-а-аша-а-а! Это же не очередь за колбасой. Это монастырь. Я думаю, если у людей нет денег на экскурсию, им ее и бесплатно проведут. Уж где-где, а тут мухлевать с входными билетами ни к чему. Тут контроль совсем другого порядка.
– Ой! Только не начинай! – Машка пренебрежительно махнула рукой в мою сторону.
Спустя пару минут к нам вышел батюшка. Я, если признаться, боялась. Не знаю чего, может быть, какого-то религиозного пафоса или строгости человека верующего к нам, простым людям. Но батюшка вполне обычно, даже как-то по-домашнему представился. Монаха звали отец Владимир. Он кратко ввел нас в историю образования лавры, рассказал о первом монахе, который тут поселился. У входа в Верхние пещеры отец Владимир обратил наше внимание на огромную настенную роспись, которая представляла собой мытарства души умершего человека. Оказалось, что после смерти душа проходит через своеобразные кордоны. Двадцать кордонов – двадцать грехов.
– На третий день душа проходит через легионы злых духов, которые преграждают ей путь и обвиняют в грехах, в которые они же ее и вовлекли. Согласно откровениям, существует двадцать таких препятствий, так называемых мытарств, на каждом из которых истязается тот или иной грех; пройдя одно мытарство, душа отправляется на следующее. И, только успешно пройдя их все, душа может продолжить свой путь, не будучи немедленно ввергнутой в геенну. Как ужасны эти бесы и мытарства, если Сама Матерь Божия, когда архангел Гавриил сообщил Ей о приближении смерти, молила Сына Своего избавить душу Ее от этих бесов, и в ответ на Ее молитвы Господь Иисус Христос явился с небес принять душу Пречистой Своей Матери и отвести Ее на небеса.
Машка стояла и слушала как завороженная.
– Немилосердие, гордыня, содомские грехи, ложь, гнев, зависть, ревнование, памятозлобие, осуждение, оклеветание, лень, пьянство, чревоугодие, самолюбие, сквернословие… ох, сколько же их. Белка, это ужасно, но все это и есть я. – На Машкином лице не было ни кровинки. – Смотри, как эти ехидные черти держат в своих скрюченных лапах свитки плохих дел.
Я тоже смотрела на картину, и меня невольно передернуло.
– Маш, если хочешь, можем отсюда уйти.
– Косоротова, я сама себя на это подписала. Идем до конца. Тем более отец Владимир говорил о святой Иулиании Ольшанской, у которой девушки просят удачного замужества. Нам надо непременно к ней попасть.
– Машка, ты так говоришь, словно нам надо попасть на прием к доктору.
– В нашем запущенном случае это так и есть, – сказала Машка и зажгла свою свечу от свечи у входа в подземелье.
Вереницей экскурсанты спускались вниз. Своды пещеры оказались на удивление низкими и узкими. Я недоумевала, как люди выходят наружу. Потом подумала, что, скорее всего, выход сквозной, и немного успокоилась. Мы все спускались и спускались. Чем ниже мы находились, тем более спертым становился воздух. Свечи в наших руках сжигали кислород, которого легким уже не хватало. Мы сделали первую остановку. Батюшка сказал, что, если кому-то станет плохо, нужно сказать ему, и он окажет помощь. Я оглянулась на Машку. Ее лоб и нижняя губа были покрыты мелкими бисеринками пота, а зрачки при свете свечей напоминали огромные черные лужи, в которых плескался ужас.
Мы переходили от одного саркофага к другому. Отец Владимир рассказывал удивительные истории о том, как в монастырь приходили обычные люди и становились монахами, какую жизнь они тут вели, как с помощью молитв укрощали желания плоти и мирские помыслы во славу Божью. Не менее удивительной была история святой Иулиании, которая умерла в возрасте шестнадцати лет, и ее тело остается нетленным уже не одно столетие. Чтобы подойти к месту упокоения Иулиании, надо было пройти через маленькую подземную церквушку и длинную узкую галерею, где кислорода было особенно мало. Отец Владимир предложил пройти туда тем, у кого есть просьбы к святой, а тем, кто неважно себя чувствует, остаться на месте. Я вопросительно взглянула на Машку.
– Пошли, раз уж мы тут. В жизни всегда так – самое нужное всегда оказывается самым труднодоступным, – сказала Машка и двинулась вперед.
Я подумала, что если Бэтээр не утратила способности к иронии, значит, она не так плоха.
О чем мы просили у святой Иулиании? В каких выражениях посылали к ней наши молитвы? Думаю, мы не сильно отличались от тех незамужних девушек, которые приходили сюда и будут приходить еще долгие-долгие годы.
Когда мы вышли из пещеры, глазам было больно смотреть на яркий солнечный свет. Подул легкий ветерок, и я почувствовала, как между лопатками пробежал тонкий ручеек пота.
– Если желаете, можете написать записки, и я помолюсь во здравие ваших родных и близких, – начал отец Владимир. – В заключение нашей экскурсии хотелось бы сказать, что жизнь наша похожа на реку, и каждый из нас плывет по этой реке в своей лодке. Только мы плывем в этих лодках, сидя спиной к конечной цели нашего жизненного пути. Мы можем обозревать все то, что с нами уже произошло, но не можем видеть, что нас ждет в будущем. Поэтому нашим лодкам нужен надежный кормчий, который видит все и будет править нашим челном, проводя его среди подводных камней по чистой воде. А будет ли в вашей лодке такой кормчий зависит уже от вас. Спаси, Господи. – Отец Владимир перекрестился. Перекрестились и мы.
Оказалось, что мы провели на территории монастыря около трех часов. Подивившись этому временному феномену, мы отправились искать такси.
Всю дорогу до отеля, а потом и до вокзала Машка молчала. Хотя мы боялись опоздать, но приехали на вокзал даже до подачи поезда. Машка молчащая пугала меня даже больше, чем Машка-после-разрыва-с-очередным-хахалем, и я не знала, что мне делать и тем более что говорить…
– Хочу мороженое "Каштан", – объявила Машинская. – Тебе какое?
– Пломбир сливочный в стаканчике, – отозвалась я, внутренне успокоившись. Раз заговорила птичка, значит, оживает потихоньку.
Голос вокзального диктора объявлял прибытие и отбытие поездов. Наш фирменный Киев – Москва должны были подать только через двадцать минут. Вдруг я услышала объявление: "Продолжается посадка на поезд "Жмеринка – Москва". Поезд отходит с третьего пути. Продовжуеться посадка на потяг "Жмерiнка – Москва". Потяг вiдправляеться з третьоi колii". Я внутренне сжалась – главное, чтобы Машка не услышала, что этот разнесчастный поезд отправляется с третьего пути. Но было поздно. Ко мне подходила улыбающаяся в тридцать три зуба Машинская. В одной руке она держала мой сливочный стаканчик, в другой "Каштан", от которого с наслаждением откусывала маленькие кусочки.
– Мать, ты слышала? Слышала?
"Жмеринка – Москва" отправляется. Пошли к девятому вагону, до свидания скажем!
Машка неспроста так рвалась к девятому вагону.
…Случилось это года три тому назад. После новогодних праздников я возвращалась в Москву через Киев. Погостив пару дней у своих киевских знакомых, я купила в подарок мужу бутылку украинской зубровки, и подруга отвезла меня на вокзал. Она настояла на том, чтобы проводить меня к самому вагону. Хотя в этом не было необходимости, я согласилась. Засыпанный снегом поезд "Жмеринка – Москва" стоял на седьмом пути, освещенный редкими фонарями.
Мы успели как раз к отправлению поезда, ибо и Киев страдает таким недугом, как дорожные пробки. Мы зашли в вагон, а поскольку до отправления оставалось две минуты, спешно попрощались. Проводница, проверив билет, видимо, по ошибке отдала его моей подруге, а та по рассеянности его взяла. Обнаружив пропажу билета, я стала звонить подруге на мобильный, но поезд уже тронулся, и мой билет благополучно остался в Киеве.
Я спросила у проводницы, как обычно поступают в таких случаях. Мне посоветовали попросить подругу отдать билет начальнику вокзала, который отправит подтверждение, что билет существует. Что я и сделала. Для снятия стресса я открыла зубровку. В качестве закуски пригодилась банка аджики, в крышке которой я проделала ключом небольшую дырочку. Хороша же я была, когда на границе проводница зашла ко мне в купе: в руках книга "Маркетинговые войны" Райса и Траута, на столе ополовиненная зубровка и полное равнодушие к своей участи во взгляде.
Мы отправились в вагон к бригадиру поезда. Проблема, в сущности, представлялась мне ничтожной. Нормальные люди, думала я, – договоримся. Тот факт, что при наличии билета в спальный вагон денег у меня оставалось ровно на комплект белья, меня не особенно тревожил. Муж должен был меня встречать, и в крайнем случае я по прибытии могла вернуть стоимость билета. И я была совершенно спокойна.
Вы любите Верку Сердючку? Не важно! Знайте – ее прототип работает бригадиром поезда "Жмеринка – Москва". Это анти-Верка. Подмалеванные ярко-синими тенями, меня сканировали злые поросячьи глазки. Начесанная пергидрольная челка свисала из-под норковой беретки. Это был удар – бригадир оказался женщиной. Глазки строить бесполезно и через "хи-хи" не договориться.
– Нема грошей – будемо шубку продаваты, – констатировала беретка, оглядев меня с ног до головы.
Я стала объяснять, что билет был, что проводница его видела и что она тоже виновата в происшедшем.
– Якщо телеграмма не буде – будемо знiмати з поезда, – проскрипела беретка, на чем посчитала разговор оконченным.
Закрывшись в купе, я стала думать, как выкручиваться из этой ситуации. И решила занять денег у соседей. В конце концов, в СВ ездят достаточно состоятельные граждане, а я на вокзальную нищенку не смахиваю. Я была готова оставить в залог свой телефон. Что и предложила. Но мужчины, которые еще два часа назад поглядывали на меня с вожделением, теперь превратились в затравленных зверенышей, которые мялись, мялись (видимо, прикидывали, на что же их "разводят") и как один дружно отказали. Я вернулась к зубровке и "Маркетинговым войнам".
На украинско-российской границе ни таможенники, ни пограничники в этот поздний час в состав решили не подниматься. По полуметровым сугробам вообще было сложно передвигаться. Зато к бригадирскому вагону прорвался некий Вася. Вася был в приличном подпитии и просто пришел поздороваться со своей старой подругой – норковой береткой. Беретка с презрением кивнула в мою сторону и спросила про телеграмму. При упоминании телеграммы Вася немного оживился:
– Була телеграмма. Щось про билет. Чи то вин э. Чи нема. Але я вже назад не пиду, бо холодно.
От таких слов я обомлела. Я спросила, можно ли передать радиограмму в вагон бригадира, но норковая беретка только фыркнула. Помогать мне она явно не собиралась. Потом она "сжалилась" и предложила решить вопрос на российской стороне:
– Якщо телеграмма не прийде туда, то ми вас там знимэмо.
Мое положение было отчаянным и беспросветным. Мне не оставалось ничего, кроме как в сердцах сказать:
– Я не виновата, а у вас одно желание – вытащить из меня денег, которых нет. Не знаю как, но если я доберусь до Москвы, то приложу максимум усилий, чтобы отравить вам существование за вашу жадность и жестокость!
Облегчив таким образом душу, я удалилась в свое купе. Скоро ко мне заглянул улыбчивый и немного заспанный российский милиционер.
– Ваши документики. Нет билета -
будем ссаживать.
Тут засуетилась проводница. Она взяла мой паспорт и на свои деньги купила мне билет в общий вагон до первой российской станции, после которой контролеры сходили с поезда. Милиционер ушел, и я продолжила свое путешествие, но уже на боковой полке общего вагона, как раз рядом с туалетом. Вещи я оставила в купе у проводницы СВ, а та, в свою очередь, попросила свою коллегу из общего вагона не трогать меня до Москвы. Мои надежные спутники, зубровка и банка аджики, переместились со мной в полутемный общий вагон. К характерному запаху ног, торчавших в проходе, прибавлялся аромат нагретого телами влажного белья.
Я вглядывалась в темноту окна, пытаясь различить пейзажи, перекрываемые моим собственным отражением. Отхлебывая из бутылки, я куталась в полы своей шубы и плакала. Вкус слез смешивался со вкусом алкоголя, и от этого становилось еще горше. Ощущение тотальной несправедливости и одиночества полностью захватило меня, и я не заметила, как поезд стал притормаживать на каком-то полустанке. Вагон остановился напротив здания станции с темными глазницами окон. Свет единственного фонаря превращал падающие снежинки в драгоценные бриллианты, которые пушистым ковром укрывали все, что попадало в поле зрения.
Как только состав остановился, двери станции распахнулись, и из них стали выбегать люди. Они бежали врассыпную, а в руках у них были ярко-зеленые, малиновые и фиолетовые игрушки несусветных размеров. Одна из женщин встала напротив моего окна и на вытянутых руках трясла перед моими глазами огромной малиновой свиньей. Проезжая там через полгода, я узнала, что этого малинового монстра они любовно называют "Поночка". Видимо, время стоянки заканчивалось, потому что люди стали медленно возвращаться на станцию, оставляя в глубоком снегу борозды следов. Я решительным жестом поднесла бутылку к губам и опрокинула остатки содержимого.
Утром я проснулась от щекотавших ноздри запахов кофе и колбасы. Пейзаж за окном говорил о том, что до Москвы осталось минут двадцать. Заспанным взглядом я обвела вагон. Многие уже сдали белье, кто-то сдирал с потасканных подушек наволочки, оставляя в воздухе облака пыли. Рядом со мной ехали две женщины и двое мужчин. Ничего особенного – обычные люди: помятая одежда и клетчатые сумки "мечта оккупанта". Когда одна из женщин протянула мне бутерброд и предложила кофе, я чуть не разрыдалась в голос. Она просто так была добра ко мне. Она проявила ко мне обычное человеческое чувство, пожалела глупышку, которая всю ночь, кутаясь в шубу, проспала в полупьяном бреду. Я с благодарностью проглотила бутерброд и отправилась за своими вещами в спальный вагон. Муж встречал меня на перроне. Я попросила у него денег и отдала проводнице в три раза больше того, что она потратила.