Девушки в платьях с кринолинами, в буклях и с веточками белых цветов в руках, выстроились вдоль ковровой дорожки. Опустили веточки вниз и склонились в поклоне, когда мы ступили на ковер. Тут тоже самолеты с бл…дями?
Мы вошли в огромный зал, мрачноватый на мой вкус – средневековые своды, арки, каменная кладка, ржавые железяки, торчащие отовсюду. Неужели настоящий замок? На столах – икра, водка, вино, омары, русско-французский гастрономический союз. Все лучшее сразу.
Разноязычная публика постепенно наполняла зал. Фанфары! – и на сцене появились велосипедисты-эквилибристы, балансирующие на одном колесе. Такие развлекали разъяренную публику в фильме "Цирк", пока Орлова за кулисами боролась с расистом-империалистом. Иностранцы аплодировали, наши на сцену не смотрели, сосредоточившись на еде. А я все искала глазами его. Клоуны, жонглеры… Под потолком летали акробаты на лонжах. Это напоминало кино, и даже несколько фильмов сразу. "Три толстяка", где циркачи ходят по краю, пока гламурная публика изволит отобедать, Феллини и что-то из французского и итальянского неореализма.
Настя выехала на лошади. Лошадку вел под уздцы цирковой мужичок. Посадка – а-ля тропининская наездница. Опять вся в белом, с черной отделкой. Фасон – как у Татьяны Лариной (когда она еще в глухом селенье) или Наташи Ростовой (когда она еще девственница). Сверкали бриллианты, такие большие, что я различала их на расстоянии. Или у меня глаза теперь, как у ведьмы из "Дракулы", – смотрю на Ведерникову и вижу все с преувеличением, как будто в бинокль.
Потом на сцене зарычали тигры, очень подходящие к зверскому антуражу происходящего, заиграл оркестр… Вечеринка набирала обороты. А Канторовича нигде не было.
Справа, недалеко от сцены, я заметила дверь на балкон. И выскользнула наружу. Балкон выходил в сад. Когда глаза привыкли к темноте, я разглядела черную бархатную бездну – море. Замок стоял над морем. Несколько светящихся точек покачивались в темноте. Яхты или рыбацкие лодочки. А может быть, здесь есть привидения?
Кто-то засмеялся. Я вздрогнула. В дальнем углу балкона угадывалась пара. Привидения здесь были.
– Ты дурочка потому что! – услышала я знакомый голос. Его голос.
Черт, это они! Сердце заколотилось.
Они шептались.
Невыносимо! А если… Если они сейчас начнут?
Курить, срочно надо закурить! Я их спугну. Зажигалка спасет меня – как в фильме Бессона "Пятый элемент" спасла мир последняя спичка Брюса Уиллиса.
Черт, никак не получается! Ветер гасил пламя. Дождь идет (нет, не идет), ветер дует (затих на секунду), огонь горит (ура, горит)! Как еще земля их носит! Я раскурила сигарету. Пусть теперь только попробует целоваться.
– Алена! Алена, ты? – Он отделился от стены и пошел ко мне. – Наконец-то, а я тебя искал везде!
Сердце уже билось в районе горла. Я вернула его на место и вдохнула побольше дыма – закупорить пути, чтобы оно не выпрыгнуло от страха.
– И, главное, вовремя нашел. Не помешала? – сказала я и выпустила весь свой никотиновый сарказм в сторону моря. Повернулась к бархатной бездне передом, к Канторовичу боком.
– Не ярись, скандалистка. А красивая какая сегодня…
Я порозовела.
– Искал тебя, говорю! А если я говорю, значит, надо мне верить.
– А я и верю. Я слепая, глухая и доверчивая. Ты же знаешь. Девушка там не замерзнет без тебя?
– Спокойно, о ней есть кому позаботиться. Подожди, сейчас позвоню только… Настя, иди сюда к нам, мы тут с Аленой. Нашли друг друга…
– Я здесь постою, – ответила Настя из тени.
– Аркаша? Ты подъехал уже? Поднимайся. Мы на балконе. Да, и Настя. Самолетом? Когда, завтра? Это радует. Давай, жду. Завтра Элтон Джон приедет. Тебе он нравится?
– Ничего. Но Пол Маккартни больше, – что за понты, при чем здесь Элтон Джон?
– Ну извини, чем богаты, – кажется, он обиделся.
Пауза.
– Ну что? Как день прошел? Где была?
– По городу гуляла.
Сигарета обожгла мне пальцы. Идиотская беседа. И Настя стоит в углу, бдит.
Он придвинулся близко, ближе, чем было нужно, чтобы я могла сохранять контроль над ситуацией.
– В подземелье не была? Мы там тоже аттракцион устроили. Знаешь, здесь есть привидения. Хочешь, спустимся туда? Там очень страшно, тебе понравится. Я когда там был один, почувствовал себя графом Монте-Кристо, Железной Маской практически. Ужасно, как в тюрьме. Заключенный номер один…
Я шла по ниточке этого голоса, погружаясь все глубже в темное, уютное подземелье…
Открылась дверь. Кто-то вошел.
– А, Аркаша… Познакомься. Алена Борисова, лучшая журналистка Москвы и Ниццианской области, главный редактор самого глянцевого журнала. Олигархов строит как мальчиков. Аркадий, мой партнер.
Где-то я его уже видела. Маленький, круглый, лысоватый. Он мне не понравился.
– Аркадий Владимирович, – внес лысый уточнение. – Очень рад. Мы с журналистами дружим. Вы полезное для бизнеса делаете дело. Только олигархов не надо строить, надо под них подстраиваться. Гламур на службе у капитала, – он заржал.
Я ничего не сказала, только посмотрела на Канторовича. Тот сделал невинное лицо.
– Вы не со мной, вы с Александром Борисовичем контактируйте. Он у нас на прессе специализируется. Так, где Анастасия?
Мисс Амазонка вышла из укрытия.
– Арка-аша! Почему так до-олго. Я уже устала тут, – Ведерникова начала ломаться, как провинциальная модель.
– Милая моя, ну что делать, работа. Саш, ты уже закончил с прессой? Давай двигаться дальше, нам надо сейчас с Бернаром кое-что наметить. И с швейцарским договором проблемы есть, мне от Грефа звонили, надо страховать сделку, а банк с депозитом задерживает…
Меня никто не замечал. Через меня перелетали фразы их разговора – от мелкого и, видимо, мелочного Аркадия (он быстро мне назначил цену – пресса, недорого, продано) к канторовичевским ушам.
– Спасибо за вечер, – я двинулась к дверям.
– Стой, Алена, стой, – Канторович схватил меня за руку.
– С девушкой еще увидитесь, – сказал Аркадий и взял его за плечо. Дотянулся толстенькими пальчиками. Канторович ослабил хватку, моя рука беспомощно цеплялась за воздух. – Девушка, не возражаете, мы его у вас временно изымем в корпоративных интересах. Чтобы ВВП повыше поднялся, – и он опять хохотнул. – А вы смотрите, наслаждайтесь моментом, фейерверк сейчас будет. Развлекайтесь.
Настя взяла их под руку. Обоих.
– Вы идите, я сейчас догоню, – сказал Канторович, выпутываясь из Настиных объятий. Парочка ушла.
– Я… конечно, планировал, что мы с тобой… сможем здесь… Пообщаемся в спокойной обстановке. Море… время будет…
Почему он не может остаться со мной, если ему не все равно? Как можно существовать в этой бесконечной тотальной напряженности?
– Аркадий… Ты на него не реагируй, он прилетел только что, весь в проблемах московских еще… Он вообще человек закрытый, новых персонажей тяжело впускает, общается с грацией бегемота. А я хожу за ним, трупы оттаскиваю в кювет… Но ведь хорошо, что мы выбрались сюда, правда? Завтра, обещаю, мы с тобой…
Почему он всегда уходит, стоит только пройти через первую неловкость встречи? Только бы он не уходил, не уходил, не уходи…
– Са-аша… – в дверях появилась морда Ведерниковой.
– Ладно, не скучай! И много не пей, – он наклонился и ткнулся губами мне в ухо, выдохнул. – Думай обо мне, хорошо?
И он ушел, а я осталась стоять с пылающими ушами. Внизу на пляже что-то громыхнуло. В распахнутую дверь повалили люди из зала. Площадка мгновенно заполнилась. Я стояла, прижатая к балюстраде высоким пьяным французом.
– Tu es Russe? Salut! Russie, vive la Russie!
Слова – Empire, Russie, France – рассыпались салютом во влажном вечернем воздухе.
Очень красиво, очень… Такой красоты, может, со мной уже и не будет. И я заплакала. От счастья и благодарности за то, что вижу это, и от тоски – не с кем разделить ускользающее, мгновенно сгорающее счастье. Рядом со мной стоит и дышит мне в лицо перебродившим шампанским совершенно ненужный мне человек.
В час ночи мы грузились в автобус. Вдруг я увидела их возле роскошной машины. Красный кабриолет. Аркадий влез на водительское место, Настя рядом с ним, Канторович с трудом поместился сзади.
Он обернулся, заметил меня. Сделал движение, как будто хотел выйти. Или мне показалось? Машина рванула с места. Все.
Ночью никак не получалось заснуть. Еще одна пустая бутылка. Есть я не хотела, только пить. И все думала, думала.
Завтра будет еще одна, последняя тусовка. Пришлют какие-то особые приглашения. Пока не присылали. А уезжаем мы послезавтра. Значит, остается один вечер.
– Ну как тебе вчерашнее? – спросила Маруся, когда мы сели завтракать. С утра было жарко, и Маруся в сарафане демонстрировала демисезонный загар, который и полагается демонстрировать продвинутому бьюти-эдитору. Я сняла кофту, тоже заискивая перед средиземноморским солнцем.
– Видела, как вчера французы икру жрали? Мы когда подошли, там ничего не осталось. Я закатила скандал официанту…
Я до икры вчера не добралась – у меня была другая стратегическая задача.
– Сегодня оторвемся. Иностранцев практически не будет. В основном наши, супервип. Говорят, Канторович Элтона Джона выписал, суперски, скажи? Обещали, правда, Мадонну – еще летом у них велись переговоры, но что-то там слетело. Слушай, у тебя какое приглашение – с золотой или с серебряной лентой?
– Приглашение? Мне пока приглашения не приносили.
Я забеспокоилась.
– Да с самого начала они в номере были! В конверте Empire посмотри, у тебя он точно есть.
Конверт у меня был. Но в нем не было приглашения на сегодня.
– Там три приглашения лежали – в бутик, на вчерашний прием и на дэрэ Канторовича.
День рождения? Сашин день рождения?! Точно, у него же в январе, он мне говорил. То есть получается, что у него сегодня день рождения?! А меня не пригласили?
Нет, этого не может быть! Он же говорил вчера. И про Элтона Джона говорил. А про день рождения ничего не сказал. Я лихорадочно соображала, что это значит.
– Ты узнай у Ведерниковой, может, ты в списках есть? А если нет, попроси внести. Думаю, она без проблем это устроит. Ведерникова, по сути, хозяйка вечеринки. Она здесь в статусе официальной невесты.
Маруся ушла – компания собиралась ехать в Сен-Тропез, а я осталась сидеть возле бассейна, придавленная к стулу тяжелым свинцом разочарования.
Я думала, что проскочу, просочусь в маленький просвет между отчаянием и надеждой. Теперь, когда парадные двери захлопнулись перед носом, я чувствовала себя мошкой, которую раздавила железная набойка Настиных туфель.
Отсутствие приглашения означало "нет". А он вчера лепетал мне что-то для отвода глаз – чтобы я не нарушила королевский покой Ведерниковой скандалом.
Надо решить, что делать дальше – с последним каннским днем. Сидеть в отеле было унизительно – я знала, что буду ждать приглашения.
Сбежать… Я бы сбежала сейчас, но до самолета оставалось тридцать с лишним часов. Их надо прожить, не доставив им удовольствия увидеть мокрое место, которое осталось там, где размозжила мои внутренности свинцовая пята олигархии…
Меня осенило неожиданно. Машина! Машина напрокат. Я же на каникулах. Все обязательства по продвижению империи Empire и ее королевского величества я выполнила – теперь мое личное время.
Сейчас я поеду по зеленым указателям куда глаза глядят. Исполню свою мечту дальнобойщика. Ну хорошо, недалеко и ненадолго. Что там – Ницца, Сен-Тропез, Монако? Все равно куда, лишь бы куда подальше.
В полдень мы выехали в направлении Ниццы. Я и маленький "Рено Твинго", наивного ярко-желтого цвета. Самая простая дорога, как объяснил мне портье, вдоль моря, гарантированно не пропустишь город.
Вначале я ехала и сглатывала слезы. Еще прокручивала фразы из утреннего разговора с Марусей, еще жег мое ухо жаркий шепот – "думай обо мне, хорошо?"… А потом переключилась на дорогу. Чем хороша машина – она забирает тебя целиком, потому что у движения своя логика. Когда к голове приделываются колеса, ты чувствуешь себя властительницей мира, правишь собственной судьбой. Я свободна – от разговоров, обязательств, от статусных разборок, переносимых из Москвы в любой другой город мира, как только там появляются наши. Русские люди некосмополитичны по своей природе – мы тащим за собой свою систему ценностей и отношений.
Теперь я принадлежала самой себе и могла наконец вникнуть в чужую жизнь как ее действенный участник. Машин было прилично. Дорога петляла вдоль берега, иногда удаляясь от кромки моря. Жуан-ле-Пен, Антиб, Сен-Лоран-дю-Вар… Я без сожаления проскакивала указатели. Я могла здесь остановиться, но ехала дальше – не потому, что обязана ехать именно в Ниццу, а потому что мне так хотелось. Вот разница между заданным и выбранным по собственной воле маршрутом.
Меньше чем через час я вкатилась на набережную des Anglais. Надо следить за светофорами, которых здесь куча, а я ищу глазами отель Negresco. Чтобы прибавить его к коллекции оживших фотографий из туристических рекламных буклетов. Вот он, Negresco, вот я – в темных очках, в белом жакете, картинка совмещается с реальностью, это значит – приехали. Надо искать место для парковки.
Ницца после карманного Канна кажется огромной – широкая подкова пляжа огибает залив, много воздуха и света – здесь легче дышится. Или это я оторвалась от удушающих московских людей? Широченный променад вдоль моря, скамейки под навесами для принятия воздушных ванн. Не хватает только бювета и курортников с кружками для целебной желудочной воды. Впрочем, здесь все целебное – даже воздух. Город-курорт. Этот профсоюзно-санаторный эпитет отлично подходит к Ницце. Здесь точно можно вылечить любую хандру. И народ лечится: валяется на пляже, ест мороженое на берегу, расплавляясь под солнцем юга. Только с парковкой проблемы – я еле-еле приткнула машину на одной из улочек, параллельных набережной.
В приморском городе ориентироваться просто – все дороги ведут к морю или наоборот. Я бежала под горку, к голубому просвету между домами. Кафе, куча парикмахерских (двери открыты настежь, и оттуда доносятся завывания фенов, французы, наверное, никогда не моют голову дома), сувенирные лавочки… Наконец дома расступились и открыли мне вид.
Ницца. Налево и направо, вперед и вдаль – залив, вода, волны и правда лазурного цвета. Вот он где, Лазурный Берег. Здесь даже другой свет – насыщеннее, чем в Каннах.
И куда теперь? Позади меня был небольшой скверик, карусель – как в фильме "Мэри Поппинс", отель Le Meridien с "Макдоналдсом" на первом этаже, совершенно неуместном в этом месте. С другой стороны – если это город наивной русской мечты, то все как раз в тему – и аттракцион, и детская еда. Снизу из-под зонтиков запахло чем-то вкусным. Я спустилась на пляж, в ресторан. Ценовой пик наблюдался по позиции "креветки" – я заказала их.
Рядом обедали пожилые пары, французы, итальянцы, англичане. В единственном числе была только я. Интересно, что они обо мне думают? Например, что я независимая молодая европейка, которая вот так проводит каникулы. Или я писательница, обдумывающая свой первый большой роман. Писать здесь наверняка хорошо. В воздухе ощущалось легкое шампанское брожение, от которого мысли становятся точнее и изящнее. Москва твою голову тянет вниз, прессует, превращает мозги в вязкую студенистую кашу, густеющую под воздействием негативных обстоятельств и ядовитых выхлопов. Здесь все становится газообразным, летучим, радостным. Или это морской воздух? Интересно, свобода – это природное явление или традиция, которая витает в воздухе? Почему еще в самолете, несущем на борту запас этого кислорода, ты свободен, а стоит только сунуть нос в гофрированную трубу и напороться на родные приграничные лица с глазами, холодными, как дуло наградного пистолета Феликса Эдмундовича, все внутри каменеет и напрягается?
Здесь, сидя на берегу, я дала себе слово сохранить, донести и не потерять это счастье – дышать свободой.
Я еще час просидела просто так, чтобы впитать наслаждение впрок. Витаминов должно хватить надолго.
Нырнула в город – и сразу же пропала. Почти сразу за Le Meridien начинались магазины. На углу Louis Vuitton, потом Armani, Giorge Rech, Sonia Rykiel, Dior, Bally… У меня загорелись глаза. Я зашла в Sonia Rykiel. Вот эта Соня точно знает механизмы шопинга. В Москве таких вещей нет. На полках стояли розовые и черные бархатные несессеры, сумочки, косметички на все случаи жизни, со стразами и цветами. Игрушечные радости больших девочек. Я всегда знала, что покупать – это доигрывать в детскую игру. Вот почему русские так активно покупают – не во что было играть в детстве. Мы с Олейниковой однажды признались друг другу в постыдной страсти к огромным плюшевым зверям. Очень хотелось, чтобы кто-нибудь подарил нам такого зверя. Но никто не дарил, все думали, что мы выросли. Еще бы, от возраста плюшевого медведя нас отделяло не меньше четверти века.
– У тебя в детстве какие любимые игрушки были? – спрашивала меня Светка.
– Кукла была немецкая – стюардесса, белый медведь, волчок, собака Динка и луноход. Такой заводной, с космонавтами на борту, – у меня список был небольшой.
Олейникова была побогаче. Из-за границы ей привезли куклу Барби-балерину, к которой Светка не разрешала прикасаться никому. Меня допустила всего пару раз, и я тогда с восторгом обнаружила, что коленки у нее подгибаются. Светка звала ее Яна Каваллери. Предвидя, видимо, встречу России с Роберто Кавалли.
– Ну, Яну-балерину ты помнишь. Еще у меня были два медведя – их звали братья Потыгины.
– Надо было Потанины.
– Ха! И голубая собака Гав, – я помнила эту собаку с лицом гуманоида, – и еще кукла Маша. Я играла в школу. Маша была отличницей, а Потыгины – хулиганы, я им двойки ставила.
– А ты устрой им встречу выпускников. Знаешь, что будет?
– Что?
– Потыгины стали бизнесменами, начинали как челноки, теперь нефтью приторговывают, старший брат – олигарх, младший – депутат от "Единой России". Яна Каваллери победила в конкурсе красоты, походила пару лет моделью, в Париж не взяли, и вышла замуж за одноклассника-олигарха Потыгина. Голубой Гав стал пидором, работал диджеем в ночном клубе и сторчался. А Маша-отличница лечится в клинике неврозов.
– Какая ты циничная, Аленка, – смеялась Светка.
Я вспомнила об этом в бутике Rykiel среди нежно-розовых сумочек. Потому что здесь ни у кого не было ужасно-голубой собаки. Все гармонично с детства. Из магазина я вышла, прижимая к груди косметичку. Настоящий аксессуар для Барби. Буду как Барби.
Экскурсии по музеям не получилось. Я добрела до Galeryes Lafayette и там окончательно пропала.
Потом стало быстро темнеть. Я занервничала – дорога вдоль моря, найду я путь обратно? Вечеринка начинается в семь. Наверное, в семь. А вдруг принесли приглашение? Я ненадолго заеду, просто поздравлю… Право быть вежливой ведь никто не отменял. Почему я подумала, что приглашения не будет? Он не мог не прислать.
В отель я вбежала без десяти семь. Лифт открылся, выпуская наряженную группу русских журналистов.
– Алена, ты едешь? – Маруся в бежевом шелковом платье смотрела на мои пакеты. Вот черт, я выгляжу постыдно – всклокоченная, мятая, с грузом.
– Да! Когда автобус придет?
– Через пять минут. Гони, мы тебя ждем!