– Да, говорили. Но сегодня на себя посмотрела… не то чтобы что-то конкретное не устраивает. Просто мне показалось… как бы это сказать…
Я набрала побольше воздуха. Он же врач, в конце концов, ему можно честно.
– Мне кажется, что я некрасивая. Может, симпатичная, но не красивая. Не звезда. Понимаете, есть девушки ослепительные. Вот, например, Настя. Она – звезда. И… – я запнулась, не вспоминались мне что-то безупречные звезды в нашем шоу-бизе. – В общем, они красивые. А я обычная. Девочка с улицы. А есть же безусловная красота, ну вы понимаете…
– Так, лапочка, я понял. Еще одна сдуревшая от гламура дура. Я тебе так скажу. Один раз, а ты слушай. Мне в принципе все равно. Говорю, потому что, лапочка, ты у меня тут прописалась с этой дивой, помогаешь ей непонятно зачем… Не мое дело отговаривать, но мы сейчас не про деньги, ага? Счет отдельно. Идеальная твоя красота не на одну тысячу будет…
– Да?
– А ты думала! Но я тебе не про это… Моя профессия не говорить, а резать, это вы, журналисты, клиентов моих уговариваете… Не знаю, где ты там и с кем снималась, но я так скажу… Я тебя могу дорезать до состояния кавер-герла. Ты мне принеси свой журнал, и мы будем выбирать – глаза тебе сделаю, как у Турман, сиськи притачаю… какие… как у Дженнифер Лопес нравятся? Ко мне дуры с журналами приходят и заказывают – сделайте мне среднее между Моникой Белуччи и Ким Бесингер 20 лет назад. Любое, что хочешь, тебе могу сделать… Но смысл-то в этом есть? Ты посмотри на досуге в свою светскую хронику – сразу видно, кто делал коррекцию, а кто нет.
– Неужели видно?
– Я мог бы тебе сказать, что мою работу практически не видно. Ты не заметишь в 90 процентах случаев. Профессионалы, конечно, увидят, а ты нет. Потому и стоит денег… Но не в этом дело. Если возраст, конечно, надо делать. Тебе сколько?
– Тридцать два.
– Через десять лет ко мне придешь, когда муж к двадцатилетней ходить будет. Или мужик сам тебя приведет, закажет, что где перешить…
– Не понимаю… Как это – закажет?
– А так, лапочка. Ко мне парами приходят, он говорит, какие сиськи он хочет приделать и сколько ей с жопы убрать…
– Почему? Потому что она старая?
– Не обязательно. Бывает, что лапочке этой лет двадцать пять…
– Не может быть! А она что? Что женщина говорит?
– Ничего не говорит. Ложится молча на каталочку. И тебя, лапочка, перешью, когда надо будет, а пока зачем тебе? Лишнего не бери на себя. В гости к сказке всегда успеешь, ага?
Услышанное ужасало, но давало дополнительный аргумент.
– Вот видите, Андрей Андреич, значит, и молодым можно делать… Просто по эстетическим соображениям. Это же шоу-бизнес. Вот вы скажите, что мне надо подкорректировать, чтобы соответствовать…
– Маму с папой надо было лучше выбирать. Значит, настаиваешь все-таки, лапочка? Иди сюда, иди к свету.
Он подвел меня к огромной лампе.
– Очки снимай.
Повертел голову туда сюда, оттянул веки, защипнул кожу под подбородком. Прошелся пальцами по лицу. Пигмалион ощупывает мрамор, из которого предстоит ваять…
– Острых показаний к операции не вижу никаких. Если очень хочется, давай сделаем глаза.
– И все? Давайте я разденусь, вы посмотрите, может, липосакцию…
– Лапочка, ты не испытывай мое терпение. – Ольховский положил руку мне на живот, прошелся хозяйским щупом. – Три-пять кило есть лишних. Секс ежедневно тебе прописываю и жрать поменьше. Сэкономишь на мне штук десять, тряпья купишь на сумму прописью.
По пути домой я заехала на соседнюю мойку. Народу было немного. Группа мужчин, человек восемь, – и каждый влюбленно смотрит на свою машину. Фиксирует в подробностях процесс – сначала шампунем, потом из шланга, теперь до блеска – медитирует на нее. Никогда не замечала, чтобы кто-то отвлекся на женщину. Максимум – из какой машины эта баба вышла. Сравнение, моя – в смысле, машина, а не баба – лучше или хуже? И дальнейшее погружение в мастурбацию. Тьфу, в медитацию!
А если бы сюда явилась настоящая красавица? Не конструктор из клиники Ольховского, а Моника Белуччи на "Феррари", например? На Монику бы посмотрели, это точно, потом на машину, снова на Монику и придвинулись бы поближе – познакомиться с машиной. А Моника нервно курила бы в углу у заплеванной пепельницы. Может, не надо ничего резать? Все равно эти эффекты не для наших широт.
Ольховский сказал, что до Милана заживет. В конце месяца мы должны с Лией лететь на Неделю моды. Это первый выход на линию огня, где меня будут лорнировать все главные редакторши глянца. По такому случаю приодеть лицо было бы нелишне. Да, единственное оправдание пластике – принадлежность к шоу-бизнесу. Глянец – часть шоу-бизнеса, а главный редактор глянца – его организующая часть. И первым делом мне надо организовать собственную морду!
С другой стороны… Может, лучше машину поменять? Бурашка "Нексия" плохо подходила к новой жизни. Тут нужна радикальная пластика.
Странное дело, зарплата моя по сравнению с газетой существенно выросла, но на новую жизнь не хватало. Машина, вещи, теперь еще глаза купить новые…
Марине идея нравилась, а мне нет. Странно было бы, если бы наоборот.
– Сейчас нужны рейтинги. Все так делают, – говорила Затуловская.
– Да, рейтинги звезд – самая доходчивая форма, – подпевала ей Лия.
Идея состояла в том, что мы распределяем знаменитостей по шкале глянцевого рейтинга. Лия и Марина предлагали разделить их на две кучки: победители – они получат премии журнала и подарки спонсоров, и неудачники – эти не получат ничего, кроме билета на церемонию вручения премии "Glossy People. Люди Глянца". Премия вручалась в марте, и мы тянули до последнего, задерживали сдачу номера, потому что никак не могли решить, кого в какую кучку отнести.
– Есть риск промахнуться, понимаете? Пока номер будет печататься, ситуация может резко измениться, – говорила я.
Я была против того, чтобы приковывать к позорному столбу неудачников.
Потому что за пару недель в нашей стране, где каждый крутится на чертовом колесе (пол-оборота – и ты летишь вниз, еще пол-оборота – и ползешь вверх, если, конечно, подшипник не заклинит по недосмотру пьяного смотрителя в парке чудес), все легко может измениться.
И, к тому же, кого считать неудачником? Все относительно. Лия предлагала зачислить в аутсайдеров глянца Анну Курникову, Викторию Бэкхем, Влада Топалова, а заодно Прохорова и Ведерникову (Канторович не упоминался, но, видимо, был отнесен туда же вместе с Настей). В списке призеров ежегодного забега значились – Ксения Собчак, Сергей Минаев, Мадонна, Андрей Кончаловский, Скарлетт Йоханссон, Мерил Стрип, Иван Ургант.
Моей задачей было рассечь саму идею надвое: будем хвалить победителей, а о проигравших – ни слова. Обсуждать конкретно дикую смесь фамилий было бесполезно. Само указание на абсурдность подобных списков будет расценено как подрыв идеологических устоев Глянца, с какой буквы его ни пиши. На этом стояли все журналы, смешивающие в одном флаконе рейтингов людей, которые рядом стоять не должны. Как сравнивать красное и квадратное? Какой такой Влад Топалов, спросила бы Виктория Бэкхем? Какой такой журнал Gloss, спросил бы Михаил Прохоров у Виктории Бэкхем, если бы вообще ее заметил.
Но ни Марина, ни Лия не обладали чувством юмора, поэтому продолжали надувать щеки.
– Я согласна с Лией. Надо отразить отрицательный тренд, – глубокомысленно заявила Затуловская. Пока не было Ани, она пыталась играть роль человека, который формулирует идеи.
Я пошла на хитрость.
– Мы же законодатели моды. Зачем нам писать про немодных людей? Само по себе то, что мы про них пишем, уже в плюс им. Дорогие страницы тратим просто так. Лучше вместо этого рекламу поставим.
У Затуловской появились проблески сознания. Ага, попалась на крючок!
– Наконец-то, Алена, вы стали думать об экономике процесса. Тогда решаем так – пишем только про лауреатов премии. Вы Лия, проконтролируете, пока Алены не будет. Вы когда в Милан?
Мы с Островской переглянулись.
– Подождите, Марина Павловна, мы же с Лией вместе должны ехать, – сказала я.
– Зачем? Вас одной там вполне достаточно, – удивилась Затуловская.
Лия послала мне через стол немой вопрос, я пожала плечами – тоже ничего не понимаю. Все было решено еще в декабре. Вера нашла компанию, которая оплатила нам билеты, гостиницу и даже сделала годовой шенген. Затуловская подписала договор сама, лично.
– Вы что, Алена, не в состоянии написать про моду? Вдвоем будете делать одну работу?! – Я не верила своим ушам. – Зачем опять это бессмысленное препирательство?
– Но Мариночка Павловна, как же? – У Лии от обиды дрожал голос. – Вы же лично обещали. Тогда Полозова одна ездила, теперь Алена… Во всех журналах модные редакторы едут, и даже стилисты. В "Воге" вообще уезжают на месяц. А здесь всего три дня. Мы быстро вернемся.
– Да, – встряла я. – И не только в Милан едут. В Нью-Йорке Неделя моды, в Париже, в Лондоне.
Марина встала, с грохотом отодвинув кресло.
– В Нью-Йорк, в Лондон, а еще куда?! Хотите работать в "Воге" – идите туда, вас никто не держит! А я не собираюсь оплачивать ваши прогулки. Вместе они собрались! И вы думали, я вас отпущу сейчас? Ани нет, главного редактора нет, и заместитель уедет? А кто останется?
Островская была Марининой любимицей, и эта резкая перемена настроения была необъяснима.
– Но мы бы номер успели сдать до отъезда, да, Алена? – Островская умоляюще смотрела на меня. Я бросилась на амбразуру.
– Марина Павловна, это несправедливо. Лия не может не ехать. Это же для работы нужно. Как ей про моду писать, если она не видит показов?
– А Лия сама виновата. Я сколько раз вам говорила, Лия, – растите себе смену, берите редактора моды, воспитывайте. А вы хотели и замом быть, и редактором отдела.
– Но вы же бюджета не даете! Я не могу редактора найти на такую зарплату! – Островская опустила глаза, катала по столу бумажную бомбочку, которая несколько минут назад была проектом статьи.
– Вы чего сейчас обе добиваетесь?! Скандала?! Вот когда у вас будет свой журнал, вы будете делать так, как вы хотите! Бюджет себе выписывать, в Нью-Йорк ездить… А пока это мой журнал, здесь будет так, как я хочу! Я сказала – поедет только одна!
Мне очень не хотелось злить Затуловскую и очень хотелось в Милан. Но у меня уже был опыт с Красновой.
– Давайте тогда я останусь. Я только что была в Каннах.
– Поразительно! Для главного редактора вы ведете себя поразительно! Что значит – поеду, не поеду? Вы на работу едете или в гости вас пригласили? Алена, вы меня очень разочаровали. Анна вернется, мы с ней обсудим…
Я, кажется, поняла, в чем тут дело. Затуловская не выносила, когда кто-то дружил. Любую зарождающуюся коалицию она воспринимала как угрозу лично ей. Лия никогда не стала бы моей подругой, но отношения у нас точно наладились. А такая уступка – Милан – могла зацементировать это. Марина не могла такого допустить.
– Напоминаю, Борисова на сегодняшний момент – главный редактор. Значит, она и поедет! А если вы, Лия, заместитель, вы останетесь в Москве!
Молчание. Тяжелое молчание. Каждый высказался, и говорить было нечего.
Лия сидела, отвернувшись к окну. За окном грязно-белая фабричная мгла. Затуловская подошла к ней, встала, закрывая обзор.
– Лия, это не конец света. Сколько еще таких поездок будет.
Островская подняла голову. Марина могла бы сесть рядом, но эта поза – она сверху – делала ситуацию еще более унизительной. Лия смотрела на нее, как побитая несчастная собачка. Я отвернулась. Ужасная сцена.
Когда мы вышли в коридор, Лия заговорила:
– Я шесть лет здесь работаю, через месяц как раз юбилей будет, и каждый раз это глотаю… Я на эти показы два раза только ездила. Один раз, когда Ирка болела, потом у нее отпуск совпал.
– Извини, я ничего не могла сделать.
– Да ты ни при чем. К тебе вообще никаких претензий. Наоборот, я удивилась, что ты вступилась. Полозова никогда не стала бы лезть.
– Заболеть не обещаю, но в следующий раз я отпуск возьму, хорошо?
Лия улыбнулась. И пожала мне руку. Я чуть не расплакалась.
С Мишкой мы встречались в его любимом пивном ресторане. Формат встречи отражал жанровые различия журналистики факта и журналистики мечты: ему два пива, мне – вода без газа.
– Ну, Борисова, рассказывай, как ты дошла до жизни такой, – открыл дискуссию Полозов, ныряя носом в темную глубину бочкового Гиннесса.
Я вкратце отчиталась об успехах вверенного мне медиапродукта. Человек, менее ко мне расположенный, чем Полозов, решил бы, что я так хвастаюсь: Канны – ужасные, в Милан – боюсь, в Лондон – нет билетов, денег – не хватает, девки – дуры.
Но Мишка, имеющий в активе семь лет брака, из которых четыре пришлись на Иркино главное редакторство, меня понимал.
– Я говорил тебе, Борисова, что ты говна с ними не оберешься. Бабы сверху, бабы снизу – это извращение, теперь ты понимаешь?
Я вздохнула:
– Ты лучше расскажи, как у тебя дела?
– А что у меня – все то же. Е…ут. Собираются газету продавать вроде.
– И кто покупает? Дерипаска?
– А хрен их знает. Ходили слухи, что Потанин. Но Потанину есть чем заняться. Пока они активы с Прохором пилят, не до фантиков ему. Не знаю, точно никто тебе сейчас не скажет.
– А тебе это чем-нибудь грозит? Если купят?
– Мне – ничем. Я ж рядовой солдат индустриальной войны. Тихо груши околачиваю. Мудаков-то нет – работать начальником отдела шесть дней в неделю. Это тебе не гламуром руководить.
– А что, гламуром, думаешь, легче?
– Думаю, легче. Но противнее.
Принесли еду. Мишке – свиную корейку с картошкой, мне – анемичную рыбу-форель без всего.
– Ты жрать тоже перестала?
– Почему – тоже?
– Тоже – это я про писать. Писать-то статьи ты перестала. И думать скоро перестанешь. Ты не обижайся, Борисова. Я просто предупреждаю об опасности размягчения мозгов. Как старший товарищ, который через это прошел.
– Почему это я перестала писать?! Я пишу.
– Не думая, быстро говори, что писала вчера?
– Письмо редактора, – сказала я. Еще не написано, на самом деле.
– Ага, про то, сколько сантиметров каблуки у Дольче и Габбаны?
– Это тоже важно, – лицемерно и убежденно заявила я.
– Кому важно? Пидорасам вашим? Ты знаешь, кстати, ученые доказали, что высота каблуков, предлагаемых дизайнерами-пидорасами, обратно пропорциональная длине их х…я?
А что, вполне может быть. Полозов иногда потрясал меня своими познаниями в далеких от него областях.
– Ты серьезно?
– Абсолютно!
– И где про это было?
– Нигде. Я сам придумал. А ты купилась, я же сказал, думать стала плохо. В газете бы сразу сообразила, где н…ебочка.
– А как Ирка? Она правда газету эту издает – "Светские скандалы"? Кто это придумал – "СС"?
– "СС" – моя идея. Гениально, да? А ты чего, и это тоже читаешь, Борисова? Ты пугаешь меня!
– Я так, случайно. Ну, расскажи про газету!
– Да нечего рассказывать особо. Ирка деньги решила зарабатывать. По принципу – бабло не пахнет. И, может, она права.
– Миш, я не понимаю. Ирку не понимаю. Это же стыдная газета, чудовищная. У нее, понятно, кризис. Она обижена. Но ты бы мог отговорить!
– Отговорить, ха! Вас, баб, разве можно отговорить? И чья бы корова мычала еще… Обижена, конечно! Ты не понимаешь разве, что значит для нее, что ты теперь в журнале этом сидишь? На ее месте! Она же думала, что ее обратно позовут, потому что никто не сможет сделать лучше. А выяснилось, что любой может на это место сесть.
Я протестующе замычала. Мишка не дал мне вставить слово.
– Я понимаю, Ален, что не любой. Им повезло, сукам твоим, что ты оказалась под рукой. Но по большому счету, любая обученная гламуру вашему сука сядет и сделает. Лучше, хуже – это ты или Полозова моя отличат. А те, кто покупает глянец, – нет. В этом и ужас, понимаешь? Критерия нет: профессионал ты или любитель – все равно, картинки и рекламу ставь и в Канны пробздеться езди. Еще хорошо, что тебя назначили, а могли бы Ксению Собчак.
Полозов попал пальцем в небо. Точно в намеченную цель.
– А ты знаешь, главным редактором "Базара" хотели назначить Собчак.
– Вот видишь. Я теперь в курсе ваших трендов. Читаю в супружеском сортире светскую хронику. Это что значит? Это значит, что журналистика умерла. В сорок лет нельзя быть главным редактором, ненадежно. Надежнее быть издателем. Ха! А лучше – мужем издателя.
Мы помолчали. Я пережевывала полученную информацию, пытаясь проглотить кость, застрявшую в горле, чувство вины, которое мешало мне все эти месяцы и которое я гнала прочь, чтобы существовать в этом журнале. Да, мне было некогда думать об Ирке, я едва успевала подумать о себе.
– Я не для того тебе это сказал, чтобы ты чувствовала себя виноватой. Просто всегда будь готова к тому, что тебя в любой момент вып…здят. Ты или Ирка – вы тут ни при чем – просто жанр такой. Глянец.
Мишке принесли еще одну кружку.
– Ну что, про Канны расскажешь?
– Что рассказывать? Весь Интернет про это пишет.
– Ты мне про Волкова с Кантором скажи. Все плохо?
Мы вступали на опасную территорию. В этом состоял сложный компромисс между дружбой и профессией. Мишке нужна эта информация, чтобы транслировать ее в газете, и я не уверена, что он сможет удержаться, даже если пообещает мне. А мне надо установить источник – кто слил Ведерникову семейной газете Полозовых "СС".
– А ты мне расскажешь, откуда в Иркиной газете информация про Ведерникову? Кто источник?
Полозов нахмурился.
– Баш на баш? Ты что теперь, в пресс-службе у Кантора работаешь?
– Нет, просто девку жалко. Она в истерике бьется.
– Подруга твоя? Ох…еть! Смотри-ка, Борисова, а тебя олигархи все-таки завербовали. Я всегда говорил, что ваш глянец – это граница. Сумеречная зона. Шаг туда – и все, ты уже на стороне темных.
– Миш, при чем здесь завербовали? Просто чисто по-человечески… Настя очень тяжело переживает все это. У нее швы не заживают… Ты даже не представляешь, что там было.
– Значит, она там была? Все точно написано?
Черт, черт, черт! Я проговорилась! Полозов, хренов представитель семейного бизнеса, тоже не в белом. И темное пиво пьет он, а не я. Я бы пила светлое, если бы не смотрела фильм Кончаловского, после которого мне надо бы перестать даже есть.
– Не лови на слове! Я ничего тебе не говорила!
– Ладно, проехали. Источник, как ты понимаешь, тоже не мой. Это у Ирки надо спросить, но она не скажет. Можешь сама догадаться, если будешь думать в логике гламура. Зависть и ненависть – два великих чувства, движущих бабами. Все, больше ничего не скажу. Предлагаю приятную тему – не поехать ли нам в Лондон вместе?
Хорошо, что он об этом сам заговорил. Полозов ездил на Лондонский экономический форум несколько лет и знал расклад сил.
– В том-то и дело. Поехать ли? Как поехать? Как мне к организаторам подъехать?
Я рассказала ему о творческих планах журнала, намеренного завоевать маленькую пядь лондонской, политой русскими деньгами, земли.
Мишка выслушал мой план, взбалтывая остатки пива и глядя на меня сквозь хрустальный мрак бокала. Ну ладно, не бокала, а кружки.
– Не получится, Борисова.
– В смысле?