* * *
Мать всегда говорила:
– Ты должна, ты старшая, – и уходила на работу.
И Зойка мыла, стирала, готовила, следила за братом. Обидно не было, нет, так тогда все жили, отцы на фронте погибли почти у всех подруг, и матери работали много, всё хозяйство было на девчонках. Поэтому сразу так и договаривались с девчонками:
– Встретимся часов в восемь, мать с работы ужином покормлю, и могу часок погулять, а там надо Лёшку спать укладывать.
У Зои даже вопроса не возникало, почему брата укладывает спать она, а не мама. Слава Богу, на работу ходит, кое-как обеспечивает их. Хотя как там она обеспечивает? Вон у Лиды есть в доме посуда, чашки настоящие, а в семье Зои пьют чай из обычных банок. И трусы они с матерью сами шьют из старых простыней. Ну, это ладно, это у многих так. Зато у Зои есть Лешка, её кукленыш, её братик. И ничего она ему не должна, это её радость, её награда. Мать никогда не обнимет, а Лёшка ручонки свои тянет – "Зая моя" – и целует её, целует, и пахнет от него так хорошо, конфетами. Вот вырастет она, заработает денег, и купит ему много-много конфет, чтобы наелся от пуза, а то ведь и не пробовал никогда.
А матери панбархата купит и юбку сошьёт в пол, как у заграничной актрисы, видела в кино.
Мать никогда Зою ни о чём не спрашивала, и поручений не давала, и ничего не замечала. Она работала на молокозаводе учетчицей. Приходила поздно и сразу садилась за стол. Зоя кидалась к плите, наливала нехитрой похлёбки и ставила перед матерью. Мать, не поднимая головы, быстро начинала есть. Зоя сидела напротив, подперев голову и удивлялась, почему мать так некрасиво ест: вся согнувшись, доставая руку из-под стола. Никогда так не буду есть, никогда, и Лешке не позволю. И когда у меня будет свой дом, у меня обязательно будут вилки и ножи, и салфетки крахмальные.
– Мам. На работе как? – Зое очень хотелось поговорить.
– Всё хорошо, дочка, устала я что-то, прилягу пойду. Как там Лёша?
– Да вот он, Лёша. Алёша, иди, маму поцелуй.
Лёшка подбегал к матери, быстро чмокал её в щеку, и тут же убегал в свой угол, возиться со своими деревяшками. Ему хватало Зои, она ему заменяла и мать, и отца, он не знал, что бывает по-другому, и был по-своему счастлив. А Зоя, глядя на мать, думала, какая же она неблагодарная нахалка, и как она может обижаться на мать. Та похоронила мужа, работает от зари до зари, вон, еле таскается, круги чёрные под глазами. Похудела за последние полгода еще больше.
– Я подремлю немножко, а ты мне про школу расскажи.
– Всё хорошо, мам, как всегда одни пятерки.
– Умница ты моя, и ладно, что некрасивая. Зато умная.
Внутри Зои поднималась обида. Ну почему же некрасивая?! Да, высокая, худая очень. Сейчас все худые. Она была похожа на отца. Мать миниатюрная, с мелкими чертами лица, Алешка весь в неё, а Зоя внешне походила на отцовские детские фотографии – такие же широкие скулы, крутой лоб, нос с горбинкой. Зато у неё ямочки на щеках. И улыбается она красиво, не зря её Лёшка говорит:
– Улыбнись, и будешь у меня самая красавица.
Зачем мать с ней так? И что, что она взрослая и весь дом на ней? Она и так про эту жизнь раньше времени всё поняла, и детства у неё тоже нет. Всем тяжело, послевоенные годы для всех непросты, но у кого-то есть старшие братья и сестры, и уж точно матери принимают такое же участие в жизни семьи, как и дети. В Зоиной семье всё по-другому.
Мать замкнулась в себе после прихода отца с фронта. Так его ждала, так они вместе с Зоей мечтали, вот вернётся их папка… А вернулся чужой, нервный, озлобленный человек, который не замечал Зою, не очень-то жаловал жену. Дикие головные боли не давали ему жить, а он, в свою очередь, превратил в кошмар жизнь жены и дочери. Пропивал всю зарплату, пьяным валялся в придорожной канаве. Частенько соседка стучала в окно:
– Анна, твой опять у дороги упал, бегите с Зойкой, тащите до дому, а то простудится.
И вот, беременная мать с одной стороны, десятилетняя девчонка с другой под руки вели упирающегося отца домой. Анна и рожать стала раньше времени, надорвалась. Но мальчик на удивление родился хорошим, крепким и относительно спокойным. Как будто понимал: от него сейчас многое зависит, всё-таки наследник родился, а ну как исправится их папка.
И вправду, на какое-то время отец пришёл в себя, перестал пить, опять устроился на работу. Но всё это было ненадолго, в итоге история повторилась, отец умер от воспаления легких, всё-таки замерз в той самой канаве. Анна сильно убивалась, винила себя, что оставила детей сиротами, не уберегла мужа.
С тех пор как будто что-то оборвалось у неё внутри. Жила, работала, ходила как автомат, полностью потеряв интерес к жизни. Как так можно? И опять Зоя думала: вот будет у нее семья, дети, всё будет по-другому.
Или если мать говорит, что она такая некрасивая, то что это значит? Нечего ей и на семью надеяться?
Ну и ладно, вон у неё Лешка есть, а там видно будет. Хорошо, что он счастлив, не замечает ни отчуждения матери, ни бедности их беспросветной.
5
В школе Зоя была первой ученицей, но после седьмого класса забрала документы и пошла заочно учиться в техникум на бухгалтера и тут же устроилась работать на молокозавод. Их учитель, Пантелеймон Федорович, год ходил к ним домой, пытался повлиять на мать:
– Да вы поймите, Анна Михайловна, нельзя так. Зоя – очень способная девочка.
– Так она и пошла не в грузчицы, бухгалтером будет. Чем плохо?
– Не плохо, но не по её полету! – Пантелеймон так разнервничался, что стукнул кулаком по столу.
У Анны затряслись руки:
– Да ты про какой полёт это сейчас говоришь? Да они четыре года одну картошку едят, а ты про полёт! Пусть наестся до отвала, да оденется хоть немного, из дома выйти не в чем, вон, сапоги одни на двоих, а у неё нога на два размера больше! Думаешь, ей этот полёт нужен? Надо будет – выучится, а пока пусть на ноги встанет. Своим детям про полёты растолковывай. Пусть они у тебя в институты да в учёные идут. А у меня – безотцовщина, голодными бы не остались.
– Не могу тебя осуждать, Михайловна, пусть жизнь сама всё на свои места расставит. Но если вдруг Зойка дальше захочет учиться, уж поддержи, я подсоблю, чем смогу.
Зоя и сама хотела быстрее идти работать. Что говорить, деньги нужны были до зарезу. К немалому удивлению, её взяли сразу в бухгалтерию, посмотрели на табель, приняли во внимание, что уже в техникум поступила, и посадили в общий отдел, на учёт материалов. В комнате баб двадцать человек, не сказать, чтобы все к помощи открытые, но если спрашивала, то не отфутболивали.
Зоя и сама старалась разобраться, всё-таки училась всегда хорошо, ум у неё был острый, память цепкая. Приходила раньше других, за спиной у девчонок стояла, смотрела, как они ведомости заполняют, мелочам училась.
– А ты молодец, – хвалила ее Петровна, которую поставили над Зоей старшей, – к учёбе способная. Смотри только, от Ефимыча подальше держись, а то вмиг со своего места вылетишь. Если себя поведешь правильно, то всё нормально будет. Толковых не так уж много!
Соломон Ефимович служил на заводе главным бухгалтером всю жизнь. На фронт не попал по причине сохнущей ноги. Но та же самая нога не мешала ему присматриваться к каждой новой работнице своего отдела. Любил он женский пол, ох, любил, и это несмотря на почтенные пятьдесят лет, двадцать пять лет стабильного брака и троих уже подращенных детей. Соломон Ефимович успевал всё: и в бухгалтерии у него был полный порядок, и премии своим девчонкам выбивал, отрезы и ботинки к праздникам, при этом не обижал жену, относился к ней с показным уважением, но и Любка при нём была уже десять лет как.
Причем Любку ту Ефимыч поменял бы сто раз, и сам был недоволен таким вот положением дел. Но здесь Соломон оказался в капкане у собственных интересов. Раньше как было: пришла девчонка молодая в бухгалтерию, он её давай охватывать. Обучать, передавать опыт да знания. Как правило, чем-нибудь интересным для него такая учеба заканчивалась. Ну, а потом премия внеплановая, и жене дорогой подарок, вроде как искупление вины. Ко всеобщему удовольствию. А тут вцепилась в него эта Любка мёртвой хваткой. Да ведь, зараза, ещё и с женой его подружилась. В выходные вместе на речку, а там Любка и костёр разведет, и рыбу почистит, и котелок надраит. Где продукты его Фире купит, где подол нового платья подошьёт.
– Ох, и шустрая у нас Любаша, – радовалась Фира.
– У кого это "у нас"? – хотел спросить Соломон в ответ. Тоже, нашла подружку. А как скажешь? Деваться некуда. И как только он её до семьи допустил? Вот дурак. А Любка хитрющая, сама на Первомайской демонстрации вроде как случайно рядом с Фирой пошла. И чего он Фиру на демонстрацию потащил?
– И ведь везде поспеет, – не унималась Фира. – И работает хорошо? Правда, Соломон? Ты ж её хвалил. Уж ты её отметь. Может, грамоту какую к Новому году. И жалко её, страшненькая, волосики жиденькие, её, небось, и замуж никто не возьмёт. А ты её к нам приглашай. Вон, день рождения у тебя скоро. Она после праздника и посуду помыть поможет.
– Угу, – мычал муж в ответ.
Ну надо, влип! Соломон тоже уже понял и про жиденькие волосы, и про то, что не очень представительной внешности; вон Тонька пришла – любо-дорого смотреть, грудь колесом, коса в три пальца. Разве может Любка с ней сравниться? Да, работящая, и в бухгалтерии кумекает, туда шмыг, сюда шмыг. Но интерес же в жизни пропал. Попытался было Соломон попробовать с Антониной шашни завести, но не тут-то было. Это Фира далеко, а Любка вот она, рядом, тут же профком-местком собрала и давай девку песочить. Какая она такая да растакая, и что это она за цифры понаписала, да это же настоящее вредительство, да с этим разобраться нужно. Короче, ушла Тоня в библиотекари, больше про бухгалтерию и не помышляет, так напугалась. А чувствовал Соломон, улыбалась уже ему Тоня и краснела в его присутствии. У, Любка! У, зараза!
Зоя не сразу разобралась в расстановке сил. Почувствовала только со стороны Любови Ивановны особое напряжение.
– Что-то ты, девка, больно спрашиваешь часто, может, какая несообразительная? А к Соломону Ефимычу зачем в кабинет стучала?
– Так бумаги подписать же, – Зоя, ни жива ни мертва, никак не могла понять, что она сделала не так. А ну как выгонят! Петровна ей подмаргивает, а что моргает?
– Бумаги я подписываю, – Люба нервно поправляла подол юбки.
– Так Вы ж командировками занимаетесь? – Зоя никак не могла взять в толк, про что говорит Люба.
– И что? – чувствовалось, что у той лопалось всякое терпение.
– Так по материалке же документы!
Петровна уже подошла к Зое и давай её в бок толкать, девушка поняла, что нужно помалкивать. Да ей-то что? Больше ей делать нечего? Сам же Соломон в коридоре увидел Зою, сказал, что документы нужно срочно к нему занести. Так прямо и спросил: "Всё готово? Чего тянете? Быстро ко мне в кабинет". Вот прямо бери и тут же неси. Она и понесла, да ему в этот момент директор завода позвонил, срочно зайти приказал. Она к кабинету с папкой подходит, а он ключ в дверях поворачивает. И Люба тут как тут, нарисовалась! Зачем пошла да зачем пошла?
Но Зоя поняла, что как-то с этим вопросом здесь непросто, опять же Петровна предупреждала, а она забыла. Вот ведь клуша!
– Марья Петровна, а зачем он ей, он же старый. И хромой, и потом, у него же семья, – Зоя решилась задать все мучившие её вопросы во время обеденного перерыва.
– А у неё нет семьи, вот Любка к ним и приклеилась, – пыталась, как могла, объяснить Петровна. Она и сама Любку не понимала. Не осуждала, нет, чего теперь кого-то осуждать, после войны мужиков мало, на всех не хватает. Вот её муж с фронта живой вернулся, так на всю бухгалтерию одной и повезло. Осуждать других баб, Бога гневить!
– Так у неё же никаких прав нет, чего она выступает?
– Ой, девка, не наше это дело, приклеилась и приклеилась, где сейчас не хромых да не женатых найдёшь? Значит, её такая постановка дел устраивает, при чужой жизни жить, чужой жене портки стирать.
– Неужели стирает? – ахнула Зоя.
– Да это я так, образно, – махнула рукой Петровна, – а может, и стирает, с неё станется, за продуктами бегает, это я точно знаю. Да не наше это дело, пусть их. А Соломона нашего стороной обходи. Спокойней будет.
Зоя и обходила после этого случая кабинет главного бухгалтера по большому кругу. Соломон повздыхал-повздыхал и понял: опять Любка раньше него всё унюхала. А девочка-то хорошая, и умненькая, прямо на лету всё хватает, и старательная какая.
А Зоя и вправду была старательной, и зря бухгалтерию называют неинтересной и механической работой. Тут же ещё сойтись должно. Вон у Зинаиды из расчетного. Сколько свои простыни на счетах обсчитывает, столько разных чисел получается. Вот ведь старается вроде, а всё у неё нескладно. У Зои так не бывает, у неё всегда все красивым почерком, ровненько, всё сходится, дебет с кредитом идет, ничего не расползается, все цифры видит и помнит. Если кто-то что-то потерял, и идет клич по комнате:
– Девчонки, сорок семь копеек – цифра кому знакомая?
– Мне! – тут же откликается Зоя.
И учиться ей, как ни странно, было интересно. Сессии сдавала легко, не напрягаясь, и не заметила, как пролетело время, и вот она уже дипломированный специалист.
– В институт пойдёшь? – подталкивала Петровна. – Ты девица умная, вполне второго зама из тебя растить можно.
– Пока нет, нужно маме с Лёшкой помочь, а там видно будет.
– Ну, смотри, я тебя и так двигать буду, ты на голову других выше; потом, на тебя опереться можно – решения принимаешь, за них ответить можешь. Давай, трудись. И Ефимыч тобой доволен.
Это правда, и Ефимыч доволен, и с Любовью Ивановной Зоя подружилась. Та поняла, что Зоя никакой угрозы не представляет, работа и учёба у неё в голове, а после – бегом домой, за братишкой присматривать. Люба порой даже подкармливала молодую подружку:
– На, поешь, на выходных пекла. Худющая ты больно. Смотри, мужики худых не любят.
– Вы, Любовь Ивановна, прямо как мой брат, он тоже меня всё накормить норовит, переживает, что женихов не видать.
6
Что правда, то правда – мужиков видать не было, кругом одни бабы: что в бухгалтерии, что в целом на заводе. Если где какой парень попадется, его тут же в оборот брали. Тут хватка нужна была. У Зои не было ни хватки, ни времени. Хотя понятное дело: и романы читала, и мечтала по ночам. Но сама в свои мечты не верила. И потом, заоблачных целей себе не ставила. Только реальные. К примеру, к Новому году купить себе и маме по ботинкам высоким на шнуровке, а Лёшке пальто. Если цель была достигнута, то вот уже и праздник. А идеал принца, конечно, был, как у всех девчонок, который сама себе придумала, в мыслях нарисовала и его высматривала среди случайных прохожих.
Василий под эти стандарты никак не подходил, поэтому и внимания своего Зоя на нём не заострила. Единственное, чем подходил, так это ростом. Но Зоя-то ждала белокурого красавца типа известного актёра Сергея Столярова, и чтоб косая сажень в плечах, и улыбка белозубая. Василий же был сутуловатый, с узким, немного удлинённым лицом, тёмными волосами и очень чёрными пронзительными глазами.
– Цыган, – сразу определила парня Петровна.
– То есть подальше держаться? – переспросила Зоя. Про цыган ведь что известно: лошадей воруют и детей, так и живут.
– Это почему это? – удивилась Петровна. – Наоборот, ох, парни у них горячие.
Про горячность Василия стало понятно сразу, их знакомство началось с выяснения отношений. Зоя к этому времени уже возглавила расчётный отдел, и он пришёл ругаться по поводу неправильно начисленной зарплаты.
– Да быть того не может. Я своих девчонок знаю, – Зое парень сразу стал неприятен, это ж надо, пришёл права качать, да еще учить ее будет.
– Знаешь, а рабочий класс без денег оставляешь, – парень говорил спокойно, но смотрел на Зою не мигая, практически гипнотизируя.
– Не позволю голословно обвинять, Кира, давай сюда последние ведомости.
Василий оказался прав, Кира плакала, Зоя за всех извинялась. А после работы он уже ждал девушку у проходной.
– Если Вы собираетесь жаловаться главному бухгалтеру, так я уже сама всё ему рассказала, – с вызовом начала Зоя, – он хотел премии Киру лишить. Но это неправильно, у неё двое ребят. Человеческий фактор, понимаете, так бывает.
– Почему же не понимаю, я понимаю, – растерялся Вася от такого напора.
– Так зачем же Вы меня ждете?
– Проводить хотел.
Тут уж растерялась Зоя.
Они стали встречаться и через год поженились. Зоя в него не влюблялась и полюбила мужа уже позже, когда пережила влюблённость в другого. Произошло это через много лет, Сашке тогда было тринадцать, Алексей уже жил в Иркутске и у него подрастала маленькая Танечка.
Василий покорил девушку своим прямым характером, своей честностью, принципиальностью. Да и что там долго говорить, просто выбора не было, а тут все девчонки завидовали. За Зойкой такой парень ухаживает, высокий, черноволосый, руки золотые – на заводе о нём такая молва ходила. Зое было приятно, да и замуж пора. Выходила, больше слушая разум, сердце молчало.
Даже мать тогда сказала:
– А ведь ты его не любишь, – Анна уже сильно болела, понимала, что жить осталось недолго, и по-хорошему должна была бы радоваться, что дочь остаётся за порядочным парнем: и её не обидит, и Алёшку поможет поднять. Но Анна всегда говорила то, что думала, чем очень обижала дочь.
– Не желаешь ты мне, мама, счастья! – вспыхивала Зоя.
– Так желаю как раз. Любовь-то, она придёт, никуда не денется. И что делать будешь?
– А я мужа полюблю, – Зойка была готова выйти замуж назло матери.
– Давай-давай, только сердцу-то не прикажешь.
Анна как в воду глядела: пришла она, любовь. Совсем некстати, но захлестнула Зою так, что не вздохнуть, не выдохнуть. И не сказать, что специально ей голову заморочил приехавший из Астрахани инженер, так вышло. Приехал человек в командировку, Зоя знакомила его с заводскими цифрами, и пошло-поехало. Зоя влюбилась без оглядки; не зная, что делать, она побежала со своей бедой к Любе. Счастьем она назвать это чувство не могла: она страдала сама, ненавидела себя за то, что обманывает мужа, но поделать ничего не могла. Это чувство было сильнее её.
Соломон уже несколько лет назад как умер, Люба жила одиноко, своим хозяйством. Они уже давно были на "ты" и безо всяких отчеств.
– Брось, девка, выкинь из головы! – строго вынесла Люба свой вердикт. Зоя опешила: как же так? Она скорее шла к подруге за поддержкой! Внутри себя этой поддержки она не находила, не могла совладать с совестью; а то, что Люба поддержит, была уверена. Ведь она сама свою собственную жизнь на любовь к Соломону положила.
– Дура! Не вздумай. У тебя муж! Сын! И ты вот сейчас всё перечеркнешь?