Он еще раз внимательно осмотрел дом и убедился, что ничего, напоминавшего о ней, больше не осталось. Эта куча вещей на полу совершенно не ассоциировалась с ней. Все это выглядело как подержанная одежда, просто барахло, груда никчемностей, но вещи, принадлежавшие Льюису, все путали, и поэтому он отобрал их и бросил отдельно в кухне. Он спустился к швейцару и попросил его организовать вывоз вещей на следующий день, пока он будет на работе. Он заплатил швейцару пять фунтов, стесняясь такой расточительности, и все переживал, что этот человек может нажиться на вещах Лиззи, которые были хорошего качества. Затем он снова поднялся к себе, налил выпить и сел, поставив рядом бутылку и глядя на груду вещей на полу. В самом низу лежала фотография в рамке, где были сняты он и Льюис, она стояла возле кровати Лиззи. Ему был виден только уголок, высунувшийся наружу, но он очень хорошо помнил этот снимок: он был сделан на первое Рождество после войны, там Джилберт и Льюис стояли в саду и держались за руки. Они оба улыбались. Фото было перекошено, потому что она смеялась над ними и держала фотоаппарат криво, а пальто у Льюиса было застегнуто не на ту пуговицу. Джилберт сидел на стуле и смотрел на уголок этой фотографии. Он хотел было вытащить ее оттуда, но все-таки не сделал этого, а просто остался сидеть и смотреть на нее.
Когда на следующий день он вернулся с работы, швейцар уже убрал все вещи, и на полу ничего не было.
В эту ночь он остался ночевать в этой квартире, как оставался здесь и все последующие ночи, и даже не думал возвращаться в Уотерфорд. Через пару недель его начали приглашать в гости. Он принимал каждое такое приглашение, и на коктейль, и на ужин. Джилберт был очень востребован. Он почти не оставался один. Он не упускал ни одной возможности побыть среди людей и чувствовал, что попал в другой мир.
Глава 5
Как-то в четверг после обеда, ближе к середине декабря, Джейн позвонила Джилберту, чтобы напомнить ему о том, что на следующий день у Льюиса начинаются рождественские каникулы. Напоминать ему об этом не было необходимости: каждое воскресенье вечером Льюис должен был писать домой, и в его последнем письме говорилось, что он с нетерпением ждет этих праздников. В пятницу Джилберт ушел с работы раньше и отправился на вокзал Виктория, чтобы встретить школьный поезд.
Он никогда раньше не встречал этот поезд, и ему показалось нелепым ждать его за ограждением в толпе женщин; поэтому он зашел в кафе на вокзале и взял себе чашку чая. Там он дождался, пока все матери со своими сыновьями разошлись и Льюис остался на платформе один, после чего вышел из кафе, чтобы забрать его.
Льюис стоял возле своего чемодана вместе с носильщиком и каким-то мужчиной, который, как предположил Джилберт, мог быть одним из учителей. Увидев приближающегося отца, Льюис бросился ему навстречу и вцепился в него своими маленькими, но сильными ручонками. Джилберт чувствовал тепло и напряжение прижавшегося детского тела. Он крепко взял Льюиса за руки, оторвал их от себя и отстранил его.
- Вот этого - не нужно, - сказал он, не глядя на сына, - нам пора идти.
Поездка в Уотерфорд заняла у них полтора часа, и по дороге Льюис заснул на пассажирском сиденье, прижавшись щекой к дверце. Джилберт молча вел машину сквозь холодную синеву вечера.
Они остановились перед домом, и Джилберт заглушил мотор. Он взял Льюиса за руку.
- Давай, малыш, вставай, - сказал он, и Льюис проснулся.
Он сонно взглянул на отца, затем на дом впереди, и Джилберт увидел, что он постепенно приходит в себя. Он уловил момент между непониманием и осознанием происходящего, когда Льюис просыпался, и узнал его, потому что сам просыпался точно так же. Ему захотелось уничтожить это. Ему хотелось схватить голову сына и выбить из нее это ощущение. Хотелось крепко прижать его к себе и поцеловать, но в то же время недостаточно любить его, чтобы таким образом заставить Лиззи вернуться к ним. Ему хотелось закрыть лицо руками и больше никогда в жизни об этом не думать.
- Мы дома, - сказал он. - Выходи, Джейн сейчас приготовит нам ужин.
В течение рождественских праздников Джилберт ездил на работу на поезде, поскольку ему приходилось в основном ночевать дома, чтобы все выглядело более или менее пристойно. Он ни разу не упомянул об Элизабет, и Льюис интуитивно поддерживал его, тоже не говоря о ней. Они не воспоминали о ней, и это молчание было хрупким и опасным, но никто не решался нарушить его. Льюису, с одной стороны, так было лучше, но с другой - очень одиноко, потому что в школе тоже никто никогда не упоминал о его маме. Он занимался обычными вещами, и все было в порядке, к тому же он изобрел свой способ укладываться спать, который срабатывал, даже если он просыпался из-за постоянно мучившего его ночного кошмара. Он представлял себя в гардеробе у нее в спальне, где часто играл. Когда он уставал, ему было очень легко мысленно пробираться туда, поверх ее туфель, где стоял запах лаванды и дерева и сохранялось ощущение прикосновения мягкой ткани ее одежды. Тогда вода, заполнявшая его голову, на время утекала, и он очень быстро засыпал. В первую ночь после приезда домой, оставшись наверху один и готовясь ко сну, он подошел к дверям родительской спальни - он не собирался туда заходить, хотел только посмотреть, - но гардероба там уже не оказалось, и на его месте у стены было пусто.
После смерти матери Льюис инстинктивно искал другие привязанности. Это был слепой инстинкт: так детеныш животного, которого забрали у родителей, стремясь выжить, цепляется за все что угодно; поэтому Льюис тянулся к Джейн и своему отцу. Он провел все рождественские каникулы, следуя за Джейн по пятам, пытаясь помогать ей по хозяйству или просто сидя и наблюдая за нею; в половине седьмого он каждый день у края подъездной дорожки ждал своего отца. Джилберт, выехав из-за крутого поворота, видел топчущегося возле ворот Льюиса. Он останавливал машину, говорил сыну: "Запрыгивай!", и Льюис проезжал оставшуюся часть дороги к дому вместе с ним. Джилберт вскоре начал бояться увидеть его там; дошло до того, что, уже отъезжая от железнодорожной станции, он начинал испытывать беспокойство при мысли об этой маленькой фигурке, дожидавшейся его у ворот. Если день был сырым или холодным, как сегодня, он надеялся, что Льюис не будет его ждать; но тот был на месте, пинал гравий на дорожке, а затем поднял на него напряженный взгляд.
Джилберт притормозил машину, но не потянулся, чтобы открыть ему дверцу, а нетерпеливым жестом показал Льюису, чтобы тот шел к дому. Льюис в замешательстве вглядывался в его лицо через окно и ждал, чтобы ему открыли дверцу. Джилберт опустил стекло.
- Господи, ты даже пальто не надел! Немедленно иди в дом!
Когда он открыл входную дверь, Льюис бросился к нему, чтобы обнять. Джилберт даже не взглянул на него.
- Да заходи ты уже!
Льюис вошел в холл, подождал, чтобы увидеть, в какую комнату пойдет отец, и затем последовал за ним. Джилберт в этот день не хотел на него сердиться, он хотел быть добрым. В Лондоне он купил сыну рождественские подарки, и пока они были спрятаны в багажнике машины.
Льюис появился в проеме двери и остановился, глядя, как Джилберт смешивает себе виски с водой.
- Льюис, присядь. Мне хотелось бы с тобой поговорить кое о чем.
Он сел напротив отца, как в день получения школьного отчета, и замер в ожидании.
- Льюис, у меня для тебя хорошие новости. У тебя теперь будет новая мама - ну, ты понимаешь, приемная мама. Несколько недель назад я познакомился с очаровательной молодой дамой, которая, как я полагаю, тебе очень понравится, а весной мы с ней собираемся пожениться.
Серые глаза Льюиса смотрели на него, не мигая.
- Ее зовут Элис. Элис Феншо. Я подумал, что ты мог бы познакомиться с ней на твоем дне рождения, мы устроим по этому поводу торжественный обед в городе, это будет очень мило, верно, Льюис?
- Да, сэр.
- Я не хочу, чтобы для тебя это стало проблемой. Ты поймешь, что это правильное решение. А теперь беги и будь хорошим мальчиком.
Джилберт допил свой виски и пошел переодеться к ужину у Дики и Клэр. Дверь в комнату Льюиса была закрыта. Джилберт по-прежнему одевался в комнате для гостей, как и тогда, когда была жива Элизабет, и уже приучил себя не замечать тишину в спальне, отсутствие запаха ее духов, пустое место на стеклянном туалетном столике, где раньше лежала ее щетка для волос.
Он расчесывался, когда вдруг услышал удар и звук разбиваемого стекла, а потом грохот от падения чего-то тяжелого, отчего содрогнулся пол. Он бросил расческу и выскочил на лестничную площадку. Внизу у ступенек стояла Джейн и смотрела наверх.
Он распахнул дверь комнаты Льюиса, и оттуда пахнуло холодом. Стекло было разбито, а оконная рама - сломана. Комната казалась пустой, и он подскочил к окну.
На мерзлой земле внизу валялись осколки стекла, перевернутый выдвижной ящик шкафа и вывалившаяся из него одежда. В этот момент раздался детский плач, и, обернувшись, Джилберт увидел съежившегося за дверью Льюиса.
Чтобы добраться до него, Джилберту пришлось идти по битому стеклу. Рот Льюиса был уродливо искривлен, казалось, что он не может его закрыть; мальчик плакал, пристально глядя на своего отца. Подойдя к нему, Джилберт крепко схватил его за руки, а Льюис принялся отчаянно сопротивляться, лягая его ногами и стараясь ударить головой. Он оказался на удивление сильным. Лицо его было мокрым от слез.
- Прекрати это! - крикнул Джилберт. - Перестань плакать. Замолчи! Замолчи! Тихо!
Джилберт потянул руки Льюиса вниз и, используя свой вес, зажал его в углу, после чего тот перестал плакать и попытался закрыть лицо руками, но Джилберт схватил его за запястья и силой оторвал кисти от лица.
Джилберт запыхался. Он оглядел комнату; комод лежал на боку, его ящики были выдвинуты. На этом комоде раньше стояло зеркало, осколки которого теперь покрыли ковер.
- Джейн! - закричал он, и Льюис снова забился у него в руках, но теперь уже молча. - Джейн!
Они оба ждали, тяжело дыша. Джилберт удерживал Льюиса, прижимая его к стене, а тот трясся всем напрягшимся телом, словно не мог контролировать себя.
Джилберт слышал, как Джейн поднялась по лестнице и остановилась в дверях.
- Господи… - прошептала она. - Льюис…
- Выведи его отсюда. А я здесь все уберу.
- Нет уж. Это ты выведи его. И давай каждый из нас будет заниматься своими обязанностями.
Джилберт был шокирован тем, как она ему ответила; он осознавал, насколько сложившаяся ситуация была чрезвычайной и недостойной, но теперь также понял, что эта женщина не одобряет его поведения. Он рывком поставил Льюиса на ноги и потащил его из комнаты и по лестничной площадке. Джейн молча проводила их взглядом, она видела, что Льюис упирается изо всех сил. Джилберт ударом ноги захлопнул за собой дверь, не желая, чтобы она видела это.
Теперь он стоял в своей спальне, крепко удерживая сына за запястья. В комнате было очень тихо, и Джилберт подумал, что Льюис должен понимать всю бессмысленность сопротивления. Внезапно он показался ему совсем маленьким.
Он начал беспокоиться, не повредил ли он Льюису руки, и ослабил хватку. Льюис по-прежнему вел себя спокойно, и поэтому Джилберт подвел его к кровати и усадил на нее.
Он стоял над ним, не отваживаясь сесть рядом, но затем он все-таки сел. Выражение лица Льюиса было отсутствующим. Он словно находился в другом месте.
- Тебе уже лучше? - спросил Джилберт ласковым голосом, стараясь установить с сыном контакт, но Льюис даже не шелохнулся. - Многие отцы на моем месте выпороли бы тебя за то, что ты натворил. Но ты мой маленький мальчик, и я хочу гордиться тобой, а не стыдиться тебя. Неужели ты такой плохой, раз совершаешь такие дурные поступки, как этот? Неужели ты действительно хочешь быть таким? Я прошу выслушать меня очень-очень внимательно.
Он заметил, как сверкнули глаза Льюиса - тот повернул голову, и взгляды их встретились.
- Тебе не следует ни перед кем оправдываться из-за смерти твоей мамы. Это было бы просто ужасно и каждый раз доставляло бы ей боль.
Джилберт ждал. Сын не отвечал: он, не отрываясь, смотрел ему в глаза. Джилберт встал и подошел к двери. Он широко распахнул ее и отступил в сторону.
- А теперь почему бы тебе не помочь Джейн справиться со всем этим беспорядком, который ты тут устроил? Я скоро уйду - меня пригласили на обед. Мы с тобой увидимся утром. И ничего такого больше не повторится.
Льюис встал и вышел, пройдя мимо него.
- Посмотри на меня, Льюис.
Льюис остановился и поднял на него глаза.
- Ты ничего не хочешь мне сказать?
Он ждал и заметил, как Льюис нахмурился, пытаясь сообразить, каких слов от него ждут.
- Извините меня, сэр. Спасибо.
- А теперь, пожалуйста, иди.
И он закрыл за ним дверь.
Джейн накрыла Льюису ужин в кухне, и пока он ел, она убрала все осколки с пола в его комнате. Вместо разбитого стекла она вставила деревянный поднос и заткнула щели по краям стеганым одеялом. Ей хотелось успокоить его, но он уже не плакал.
Джилберт выпил у Кармайклов слишком много, чтобы возвращаться домой на машине. Такое случалось с ним и раньше. Казалось, что смерть Элизабет позволила ему делать все те вещи, которые при других обстоятельствах были бы неприемлемы, причем у людей не портилось мнение о нем. Позднее забылось, что он, бывало, засыпал у Кармайклов на диване после обеда и что однажды он встал из-за стола до того, как было подано основное блюдо, и затем Клэр с большим опозданием привела его обратно из сада. Поскольку никто никогда не упоминал об этом, все выглядело так, будто ничего такого и не происходило.
Кит, вставшая раньше всех, в шесть утра, оделась и прокралась вниз, намереваясь выбраться в сад. Она заскочила в гостиную, чтобы взять коробок спичек, и увидела торчавшие из-за края дивана ноги Джилберта. Он спал прямо в одежде: голова свесилась набок, галстук был развязан. Рядом с ним стояла пепельница и наполовину пустая бутылка с виски. Кит огляделась по сторонам, ожидая увидеть здесь и Льюиса. Она еще немного понаблюдала за спящим Джилбертом, размышляя, какими старыми и некрасивыми иногда выглядят взрослые, а также почему все всегда говорят, что мистер Олдридж "такой привлекательный", и не останется ли он у них на завтрак. Было бы здорово, если бы Льюис тоже был здесь, и она смогла бы показать ему свой лагерь, но она за все каникулы так ни разу его и не видела; сам он не приходил, а когда она была со старшими детьми, они никогда не звали его с собой, как это было летом. Она взяла спички, лежавшие у камина на ведре с углем, и на цыпочках вышла.
Кит пересекла кухню и вышла на улицу через заднюю дверь. Когда она бежала в сторону леса, замерзшая трава хрустела у нее под ногами; она предвкушала, как разожжет костер, согреется и будет представлять, что она цыганка, пока не наступит время идти домой.
Глава 6
В магазине воздух был сухим и горячим, а дневной свет совсем не попадал сюда, поэтому трудно было определить, который теперь час. Прижавшись щекой к линолеуму и заглянув под вешалку с плащами, Кит и Льюис могли видеть ноги Тамсин, ее мамы и продавщицы. У Кит в кармане было три стеклянных шарика, а у Льюиса - семь и кусочек мела. Усевшись напротив, разведя ноги и касаясь друг друга ступнями, они могли играть шариками, не давая им укатиться. Они оба были голодны, и утро тянулось бесконечно долго. Льюис должен был встретиться со своим отцом и Элис Феншо в квартире ее матери в Найтсбридже и оттуда идти с ними в отель "Ритц" на торжественный обед по поводу его дня рождения. Он не думал об этом, просто играл в шарики с маленькой Кит; время от времени его вытаскивали отсюда, чтобы примерить одежду, купленную для него миссис Кармайкл, которая взяла у Джилберта пачку накопившихся у него талонов на одежду и прихватила Льюиса с собой, выбравшись за покупками для своих девочек.
- Ты должен выглядеть очень опрятным, - постоянно повторяла она, покупая для него вещи настолько "на вырост", что, как ему казалось, ничего другого в своей жизни он надевать уже не будет. С одной стороны, эта перспектива была ужасна - вечно носить одно и то же, к тому же то, что тебе не нравится, но, с другой стороны, это его вдохновляло, поскольку больше никогда не придется ходить по магазинам, где тебя все время меряют и где на тебя дышат разные дамы, у которых изо рта плохо пахнет.
- У меня теперь шестнадцать, - сказала Кит, умышленно шепелявя.
Льюис обратил внимание на то, что она старается говорить в сторону, не раскрывая широко рот, чтобы скрыть просветы на месте недостающих зубов; он подумал, как это будет выглядеть, если ей придется всегда так разговаривать, и решил, что не слишком красиво.
По случаю его дня рождения отец и Джейн этим утром украсили стол веточками и сохранившимися ягодами из сада. Когда Льюис спустился и увидел этот стол, у него к горлу подкатил тошнотворный ком, как будто кто-то хотел сыграть с ним злую шутку. Он стоял в дверях столовой и смотрел на обеденный стол и свое украшенное место за ним. Джилберт уже сидел за столом и, когда Льюис вошел в комнату, поднялся.
- С днем рождения, Льюис.
Льюис чувствовал себя скованно, глупо, и ему почему-то было стыдно.
- Спасибо, сэр, - сказал он и сел.
Ему казались несуразными эти ветки остролиста перед ним, они мешали ему сосредоточиться на завтраке. Он развернул свои подарки, после чего все приступили к еде, не глядя друг на друга, но когда Джилберт уже уходил на работу, то на мгновение задержался в дверях, поднял руку и погладил Льюиса по голове.
- Молодец, - сказал он. - Хороший мальчик.
Джилберт ушел, а Льюис остался сидеть на ступеньке лестницы, пока на машине не приехала Клэр Кармайкл с Тамсин и Кит, чтобы забрать его с собой в Лондон, и теперь он стоял перед многоквартирным домом в своем новом, слишком большом для него джемпере, шортах и пальто из бобрика, в окружении коробок и пакетов. Ему казалось, что он выглядит как эвакуированный, причем эвакуированный в Лондон, а не из него. Он позвонил в колокольчик, а Клэр, Тамсин и Кит смотрели на него с тротуара. День был очень холодный, но ему во всех этих одежках было жарко. Дверь открыл швейцар в униформе, который подозрительно взглянул на Клэр Кармайкл, словно та была взломщицей.
- Добрый день, мадам.
- Я лучше сама отведу его наверх. Зайдите и подождите меня в вестибюле, - сказала она девочкам, и голос ее прозвучал очень устало, как будто необходимость проводить Льюиса была непосильной обязанностью.
Она поднялась по ступенькам и взяла его за локоть; они вошли оба, после чего начались пререкания с привратником относительно того, оставлять ли все свертки и девочек внизу, а также о том, какая им нужна квартира, какой этаж и следует ли вызвать лифт. Льюис боялся, что он сварится в своем пальто, и мечтал, чтобы миссис Кармайкл отцепилась от его руки. Она была какой-то блеклой и равнодушной особой и всегда носила одежду одного цвета - бежевато-коричневого. Они с трудом поднялись по лестнице, выстланной красной ковровой дорожкой, на второй этаж и позвонили в колокольчик второго номера. Льюис был спокоен, он не собирался переживать по поводу Элис Феншо: ему было все равно, понравится он ей или нет.
- Я ему уже не нравлюсь.
- Он не тот человек, которому ты обязана нравиться.
- Не так все просто. Я бы хотела понравиться ему.
- Зато ты нравишься мне.