Дом из оштукатуренного шлакоблока, примитивный по архитектуре, но уютный, летом хранил прохладу, зимой - тепло. Комната посередине, самая большая, с камином, служила гостиной, две боковые, окнами на восток, - спальней и молельней, где на поставце, в центре других, ценных и старинных икон, диакон поместил простенькую "Утоли моя печали". Портрет жены в серебряной рамке стоял на письменном столе в рабочем кабинете на западной стороне.
Отец Александр прислал свою племянницу, лет пятнадцати, прибраться у диакона в новом жилище. Она весело и быстро вымыла окна и полы, с упоением расставила в кухонном буфете сервизы и диковинные блестящие кастрюльки со стеклянными крышками, весело попрыгала крутой попкой на пружинистых кожаных диванах, наконец вскипятила чай, достала баночку меда - подарок дяди к новоселью и села с диаконом за стол.
Козьи сиськи племянницы упирались в трикотажную майку, не желая расплющиваться. Нахалка нарочно выпячивала их на обозрение, скалила белые молодые зубы, давая понять, что давно уже не девочка и не прочь развлечься хотя бы и со священником.
Наивный в своем мужском эгоцентризме, Игорь усмехнулся - приятно сознавать, что женщины больше не играют в его жизни никакой роли. Вместе с тем и опечалился: молодежь даже в отдалении от цивилизации сильно развращена телевидением и Интернетом. Однако ж хозяйство надо кому-то вести, и он попросил служку найти ему бабу в возрасте.
Пришедшая по рекомендации ему не понравилась: тип восточный, взгляд неопределенно-сонный, веки коричневые, тяжелые. Она, как филин, все прикрывала ими глаза. Наверное, лет сорока - полнота и черная одежда старили ее. Но, собственно, почему она должна ему нравиться?
- Православная? - кисло спросил диакон.
Женщина молча отогнула глухой ворот темной блузы, обнажив белую шею в складках и оловянный крестик на суровой нитке.
- Как зовут?
- Сима.
- Хорошо, приступай завтра.
Сима пошла прочь, тяжело ступая толстыми, как столбы, ногами в стоптанных на одну сторону босоножках. Служка пытался рассказать, кто она и откуда: "… вдова, чистоплотная и работает споро, потомственная черноморская казачка, родичи переселились на Кубань в восемнадцатом веке, бабка черкешенка, еще здравствует, семья большая, все вместе живут…"
Диакон махнул рукой - неинтересно. Он давно и намеренно отучался от любопытства. Кроме собственной души и своих отношений с Богом, его ничего не волновало, и это было отрадно.
На субботнюю литургию народу в церковь набилось много, в том числе молодых, правда, в основном женского полу. Станичные девки, толкая друг друга, заранее занимали места поближе к амвону, чтобы лучше разглядеть красавчика диакона, послушать его мягкий, с грудными нотами баритон. Многомудрый отец Александр украдкой улыбался в усы: паствы прибыло!
С новым священнослужителем у батюшки сложились добрые отношения, особенно после того, как диакон на исповеди рассказал ему о сокровенном - о своей вине, о мучительной привычке сомневаться во всем, о не изжитом еще эгоизме и недовольстве собой. Мог бы и промолчать, коли в основном уже установился. Конечно, так и полагается - ничего не скрывать от представителя Господа на земле, но к искренности отец Александр относился как к самостоятельной ценности.
Обязанности свои новый диакон знал отлично, тексты не бормотал под нос, как прежний, а читал в полный голос и с выражением, в общем, трудился на совесть, тем более церковь за недостатком прихожан открывалась всего три раза в неделю да по праздникам.
В диаконовой усадьбе хозяйничала Сима, работая с утра до темноты, медленно, но толково, иногда оставалась ночевать в комнатенке при кухне, а со временем переселилась совсем и только в воскресенье уходила на другой конец станицы к своей семье, которая, видно, больше нуждалась не в ней, а в деньгах, которые она приносила.
Кроме деловых качеств, Игоря примиряла с работницей ее неразговорчивость. Вначале она еще спрашивала, что приготовить, когда подать, но, привыкнув к гастрономическим предпочтениям и расписанию хозяина, и вовсе замолчала. Однако и тогда не сделалась ему симпатичнее.
Как-то на рассвете диакон выглянул в окно и неожиданно приметил в саду Симу. Уверенная, что ее никто не видит, женщина увлеченно, не спеша, мяла крупным ртом большую грушу, и в этом процессе участвовали не только ее губы и зубы, а все лицо. Отец Игорь отвернулся, чтобы не впасть в грех неприязни.
В другой раз ему случайно приоткрылся чужой секрет. Как обычно, встав ночью по нужде, прямо в исподнем, тихо, чтобы не разбудить работницу, он крался в туалет за летней кухней, когда вдруг услышал из пристройки глухое бормотание. Диакон замер, и голос донесся отчетливее.
- Святой Угодник, смилуйся, попроси Господа нашего, чтобы открыл глаза рабу Божьему и возжелал ненаглядный мой сердца моего, полного любви! - жарко молилась Сима Николаю Чудотворцу.
Диакон неслышно, на цыпочках, засеменил дальше. "Надо же, - думал он по дороге к нужнику, - и этот изжеванный кусок мяса объят страстью к кому-то. Да… И некрасивые, и горбатые любят и чувствуют, как мы. А может, и сильнее. Велика власть диавола!" Он машинально и невразумительно перекрестился.
На досуге Игорь надевал шорты, кроссовки и отправлялся в степь. Он привык к чахлым городским скверам и сырому холодному Подмосковью, засиженному дачниками, словно мухами. Когда работал в адвокатской фирме, в отпуск летал куда-нибудь на Канары или на Кипр, где мало смотрел по сторонам, проводя дни в барах, бильярдных, бассейнах, а ночи в постели с девицами. Возвращался без впечатлений, скорее опустошенный, но с печатью юга на лице в виде облезающего носа.
Здешняя природа была ему незнакома и удивительна. Завораживали розовые, переходящие в светлую зелень закаты и ранние радостные рассветы; молочные туманы поздними вечерами, когда с реки тянет подвальной сыростью; низкие осенние облака и снотворный стук дождевых капель по железной крыше. За рекой на добрый десяток километров тянулось степное предгорье - кустарники, немереные поляны, перелески со студеными ключами, и только у самого горизонта, где глаз уже не различал деталей, поднимались горы, подернутые дымкой вечной тайны.
Земли эти и в прежние времена не запахивали (и без того полно чернозема), и они лежали нетоптаные, прекрасные в своей девственности. Игорь до усталости бродил в одиночестве под палящим солнцем, умиляясь и пестрому клеверу, прозванному детьми "кашкой", и голубым цветкам непритязательного цикория, вдыхая горячий запах полыни и чабреца. За сезон кожа на лице задубела, волосы выгорели до соломенного цвета, серые глаза стали яркими и уже вовсе неотразимыми для женщин, тело и ноги окрепли, напружинились, и такое ликование поселилось в нем! Куда девались сомнения и проблемы! Забытая радость переполняла его.
Диакон стал лучше спать, добрее и терпимее относиться к людским недостаткам, даже иногда улыбался Симе. Но вместе с возрождающимся интересом к окружающей жизни к нему возвращались страсти. Регулярно во сне он стал пить замечательное вино, а вскоре уже обнимал Лялю, причем с такой жаждой любви и желания, каких не испытывал даже в медовый месяц. Это была какая-то всепоглощающая сладостная мука. Он не знал, как от нее избавиться, но еще больше не знал - хочет ли избавления.
Однажды ночью от отчаяния соскочил с кровати и рухнул на колени, да так громко, что Сима за стеной заворочалась на кровати и снова затихла. Диакон начал молиться, жарко, падая лбом до самого пола, а ударившись случайно, стал ударяться нарочно, снова и снова, с каждым разом все сильнее. Руку заносил в крестном знамении аж за плечи.
Господи! Прими молитву от скверных и нечестивых уст, не погнушайся мною как недостойным, не лиши утешения Твоего бедную душу мою, измаялась она, стонет в грешном теле. Избави меня от искушений лукавого. Перед Тобою, Господи, исповедаю все горе мое. Велики грехи мои, не дают они мне покоя. Тщетно прикрываюсь от посторонних глаз внешним образом благоговения, но совесть моя, несмотря на то, обличает меня всегда. Каюсь, надеясь на спасение. Уповаю, Господи, уповаю, что и меня простишь.
Молился он долго, не чувствуя никакой перемены внутри. Здоровый мужик, на коленях, неодетый, растрепанный, со вспухшей шишкой на лбу - впору расхохотаться от такой картинки, но он упал на кровать и заплакал безо всякого облегчения. Так и заснул в слезах. Открыл глаза - перед ним стояла Сима.
- Что с вами, отец диакон, - спросила она, - стонали сильно. Не заболели, часом?
- Нет, - прохрипел Игорь и посмотрел на нее мутными, еще не отошедшими от сновидений глазами.
Женщина все поняла и молча легла рядом. Сонное лицо выражало полную покорность, глаза совсем закрылись. Так лежали они оба на спине, не говоря ни слова, наконец, перестав бороться с химерами, он повернулся и заголил Симе ноги. До колен они напоминали цветом головешки, а выше, никогда не видевшие солнца, казались девственно белыми.
Диакон не почувствовал ни удовольствия, ни раскаяния, но несомненно - облегчение. Сима сразу ушла, а он вспомнил, как жарко она молилась Угоднику. "Зачем же тогда со мной?.. Да, впрочем, что тут странного. Все мы одинаковы - любим одних, спим с другими и больше всего обижаем тех, кого любим".
Ляля, хотя и не так часто, продолжала сниться, но Игорь редко пользовался услугами работницы, терпел до последнего, лишь когда зов плоти становился нестерпимым, открывал дверь в комнату при кухне и звал Симу. Лицо его выражало не страсть или хотя бы желание, одно нетерпение.
Она безошибочно определяла этот его особый, глухой тембр голоса, наскоро вытирала руки о полотенце, опустив глаза, боком, быстро проходила мимо него в гостиную и, не раздеваясь, не сняв растоптанных босоножек с пыльных ног, бухалась навзничь на низкую тахту. Диакон тоже спешно делал свое мужское дело, а сделав, брезгливо ретировался. Он никогда не ждал от женщины ответа, а почувствовав его, оказался бы сильно шокирован, как если бы дверь вместо скрипа вдруг запела оперную арию. Он не задумывался о причине всегдашней готовности и покорности Симы. Она была для него одушевленной вещью, в которой он изредка, наперекор себе, нуждался. И нужда была противной, и вещь малоценной. А значит, и грех невеликий.
Диакон включил в утреннюю и вечернюю молитвы дежурную фразу "Господи, не остави меня грешного, уподобившегося скотам неосмысленным, не отступись за невоздержание мое" и пришел к выводу, что в станичном приходе все складывается лучше, чем в монастыре, а раз так, следует обдумать перспективу.
Но судьба питает слабость к неожиданностям. Вот и Игорю, нащупавшему шаткое равновесие души и тела, она приготовила козни.
Жарким днем второго лета службы диакона хоронили умершую от старости станичную жительницу, совершенно ему неведомую. Отец Александр проводил отпевание по полной программе, значит, заплачено было немало. Вначале ритуал совершался в церкви, потом на кладбище.
Покойница, иссохшая старушка, невыразительностью лица походила на всех усопших. У гроба стояло много народу, как обычно в деревнях, где на свадьбы и поминки приходят без приглашения не только родственники, но и соседи, даже просто живущие на одной улице. Сдержанность не считается тут хорошим тоном, поэтому они громко причитают и льют по умершим обильные и искренние слезы, а потом так же охотно пьют за помин души до тех пор, пока грусть не сменится всеобщим весельем.
Цветами из собственных палисадников старушку завалили до самого подбородка. Мужчина, по виду нездешний, хорошо одетый, подошел, освободил от цветов ее руки, беспричинно поправил в них иконку, поцеловал на лбу бумажную полоску со старославянскими письменами и махнул рукой: заколачивайте!
Диакон взглянул повнимательнее на родственника, отдающего последние распоряжения, и обомлел: да ведь это Володька Кузьмин, с мехмата, капитан университетской команды по волейболу! Взаправду тесен мир. Прежде они дружили, потом Игорь из-за травмы бросил спорт, а приятель, наоборот, ушел в профессионалы. С тех пор не виделись, и вот Бог свел неожиданно в неожиданном месте, а может, неслучайно и в назначенном, ибо посылал диакону последнее испытание.
Владимир тоже узнал старого товарища, хотя удивился до крайности его виду и статусу, пригласил помянуть матушку. Диакон не отказался, забыл слова монастырского наставника: глаза и уши суть двери, через которые соблазны входят в сердца наши, и ничем так не грешит человек, как языком.
Игорь отслужил литургию и приехал к Владимиру, когда, напившись не допьяна, поскольку закуска была непривычно обильной, станичники уже разошлись. И вовремя, теперь поговорить можно без помех. Оказалось, Володька в мировые чемпионы не вышел, но долго и хорошо играл в команде известного спортивного общества, а теперь перешел в тренеры, зарабатывал достаточно.
- Чудеса, - покачал головой волейболист. - В одном городе жили - ни разу не столкнулись, а в родную станицу на три дня приехал - и такая встреча! Да ты выпей хоть сухого, что ли. Со свиданьицем!
Гость бокал только пригубил, и Владимир добавил с неожиданным вызовом:
- Или ты раб божий и ни в чем уже не волен?
Игорь с удивлением посмотрел на приятеля: видно, у него с Богом свои счеты.
- Нет, я истинно свободен, потому что стезю священника выбрал сам. А что до рабства, так не обольщайся, все мы чьи-нибудь рабы - или Бога, или дьявола, рядящегося в тогу страстей. Третьего не дано.
- Бог - это от страха, - убежденно произнес Владимир. - Если б смерти не было, никакой Бог не нужен.
- И то верно, - согласился диакон. - Христос дан смертным в утешение и во спасение. Земной конец наш - близко, далеко ли, однако настанет. Уже и секира при корени древа лежит, возвещал Иоанн Предтеча.
- Ты женат? - внезапно спросил Владимир, и тайная боль его сразу обнажи-лась. - Умерла, говоришь? Это еще ничего. А моя женщина меня бросила. Да как! Два года от мужа ко мне бегала, любила исступленно, каждый раз как последний, со стонами и слезами, даже крестик на время снимала - очень религиозная была, Бога своего боялась оскорбить. Уже договорились, что мужу скажет, разведется, и мы поженимся, тем более ребенка нашего носила. Однако все тянула, не решалась и
вдруг - исчезла. Совсем. Ни объяснения, ни записки, ни звонка! Будто я вовсе не существую.
- Обиделся. Сам бы позвонил.
- Так она же мне ни адреса, ни телефона не давала, чтобы муж не узнал, всегда сама свидания назначала. Я на все соглашался. Я так ее любил… Правда, возникало временами жуткое ощущение, что она любит во мне не меня, а кого-то другого. Думаешь, такое возможно?
- Женщины - существа опасные по своей сути, похотливее и невоздержаннее мужчин. Моя жена исключение, она была лучше меня, и я ее убил, - произнес Игорь, испытывая соблазн открыться, но не разъяснил подлинного смысла фразы.
Спортсмен сморщил лицо, принимая чужую боль и мешая ее со своей:
- А моя-то так сердечна, нежна, умна, волосы золотые. Ты глянь! - Обманутый любовник сунул Игорю небольшой дорожный фотоальбом. - Это мы два раза на юг ездили отдыхать. Посмотри, а я пойду чайник поставлю, чайку-то с матушкиным вареньем попьешь?
Владимир отправился на кухню. Диакон нехотя раскрыл альбом на середине и обомлел. Перелистал вперед, назад - все то же… Ошибка исключена: на него смотрела живая Ляля.
- Вот блядь! - с чувством сказал отец Игорь и перекрестился. - Прости меня, Господи.
От товарища по несчастью он свое открытие утаил. Никакой особой горечи, как и облегчения собственной вины, которая ни при каких обстоятельствах не могла стать меньше, диакон не испытал. Давно все было, много воды утекло. Как сильно, оказалось, он переменился, его мысли, устремления и чувства стали совершенно иными, его нынешняя жизнь не связана с прошлой. Теперь уже совсем.
Ляля ему больше не снилась. Ночные мучения кончились, но и что-то дорогое ушло безвозвратно. В остальном все было по-старому.
Минула неделя. Диакон все так же ходил на службы, а в свободные дни - в степь. Август выдался жарче обычного, поэтому прогулки пришлось сократить. Вот и нынче, в праздник Преображения Господня, видно, из-за духоты, клонило в сон, Игорь не мог пересилить расслабленность и встать на рассвете для утренней молитвы, провалялся в постели до завтрака, а в церкви, заканчивая просительную ектенью, вдруг забыл слова… Более того, когда после молитвы благодати Святого Духа и "Отче наш" толпа приблизилась, чтобы разобрать хлеба причащения, на мгновение ему показалось, будто один из прихожан держит в руке не просфору, но истинно тело.
Диакон устал. Приехав домой, он снял рясу, пообедал, лег на террасе и заснул. Проснулся часу в четвертом пополудни, голова гудела, во рту ощущался дрянной вкус. Шея под бородой вспотела, он вытер ее углом простыни и вдруг вздрогнул от омерзения - вспомнил сон. Будто стоит он у плиты и жарит на огромной сковороде цельного, только маленького, словно игрушечного, младенца, переворачивая его вилкой с боку на бок, чтобы подрумянился со всех сторон. А у ребеночка лицо, как на его собственных детских фотографиях.
И сон этот как-то был связан с видением во время сегодняшнего богослужения. Непонятная тревога сжала сердце диакона, он растер рукой занывшую грудь и прямо в длинной нижней рубахе направился в сад. Проходя мимо летней кухни, неожиданно для себя обратился к Симе:
- Не скучно тебе?
- Нет, - как всегда, коротко откликнулась та, удивляясь его вопросу. Она недавно управилась с делами и прилегла отдохнуть.
- А мне что-то одиноко, - продолжил свои странные речи отец Игорь.
Сима поняла его по-своему и поспешила поднять юбку, обнажив перламутровые бедра.
Диакон брезгливо поморщился:
- При чем тут ты!
И пресек ее порыв пренебрежительным жестом.
Выйдя из тени дома на открытое место, он ощутил обжигающие лучи солнца. Цикады безжалостно терзали свои подбрюшные цимбалы, и их пронзительные звуки больно отзывались в ушах, жар раскаленной земли проникал под рубаху снизу, тонкие подошвы сандалий нагрелись, казалось, он ступал по раскаленной плите. "Как в пекле", - покачал головой диакон и направился к реке, чувствуя непривычную слабость в ногах.
Тут дышалось немного свободнее. Он пододвинул кресло к самому краю обрыва и сел. Лицо его нащупал мягкий воздух - именно воздух, ветром, даже слабым, это назвать было нельзя, - и диакон в изнеможении прикрыл глаза. "Что-то я не так сказал Симе. Напрасно обидел, нехорошо. Надо исправить. Да разве только это? Пытаюсь обмануть Бога в себе, использую церковь как ширму, за которой удобно жить. Я пришел к Богу для себя, а надо для других. Пора отринуть сомнения и просто верить, утоляя жажду жизни и добра самой жизнью и добром. Может, снизойдет на меня в конце концов святое озарение и приобщусь к вере истинной. Завтра утром перед службой исповедаюсь отцу Александру".
Снизу доносился неумолкаемый плеск реки, перебирающей камни.
Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй создание Твое. Дай мне слезы умиления, дай покаяние, дай умение исправить себя. Преклоняю перед Тобой колена сердца своего, - взмолился диакон и, представив внутренним взором Богородицу, продолжил: Избави от скорбей душевных, утоли моя печали, скорая Утешительница. Утоли…
То, о чем он размышлял весь год, обрело четкие контуры. "Надо ехать в Москву, переписать фирму на партнеров, изъяв свою долю, продать недвижимость. Настала пора заняться богоугодным делом: позолотить купол, заказать хороший колокол с подголосками, иконостас, новое праздничное облачение для священников. Серебряный потир для вина и красивый дискос вместо железной тарелки я уже приобрел, но есть нужда и в другой церковной утвари. Для прихожан богадельню построю, с собственным уставным капиталом, чтобы не нуждались в спонсорах, а жили на проценты. Еще прикуплю земли и возведу часовню при кладбище. Здесь моя душа прислонилась, видно, здесь мне и успокоиться", - подумал диакон размягченно, и ему стало легко.
…Но никому не обещан день завтрашний.
Готовя ужин, Сима время от времени бросала взгляд в окно. Диакон сидел к ней спиной, не шевелясь, непонятный и недоступный, как идол. Солнце клонилось к закату, с реки наконец потянуло свежестью, а он продолжал сидеть, не меняя позы, и женщина не выдержала. Взяла тесак для рубки мяса с широким лезвием, задумчиво взвесила его в руке, но положила на место и вышла в сад.
Двигаясь неслышно на своих плоских ступнях, Сима подошла к диакону сзади и остановила сонный взгляд на его сухой, до красноты загорелой шее. Постояв некоторое время в задумчивости, она глубоко вдохнула и широким жестом, изо всей силы толкнула кресло обеими ладонями.
Послышался шорох осыпающихся с обрыва мелких камней и земли, затем глухой удар, будто кочан капусты упал со стола на пол, и наконец слабый всплеск. Сима не шевельнулась, не посмотрела вниз, а продолжала стоять с воздетыми руками, будто провожала диакона в небо.
Следствием было установлено, что священнослужитель местной церкви Игорь Шутов скончался от сердечной недостаточности по крайней мере за два часа до того, как упал в реку.