- Месяц назад я зашел к нему и слышал обрывок телефонного разговора. Юбер был очень, очень расстроен. И говорил - я точно помню - о каких-то пропавших документах.
- А что это, по-твоему, такое?
- Не знаю. Может, он имеет доступ к секретным бумагам. Я уж начал подумывать, не в шпионаже ли дело.
Дельфина застыла - в ее глазах мелькнул страх. Боязнь скандала, газетной хроники, в которой будут трепать имя ее родных… Ведь каждый человек уверен, что подобные истории случаются только с другими…
- Это невозможно, - прошептала она.
- Может, я и ошибаюсь. Не надо впадать в панику. К тому же вот уже три недели Юбер с виду совершенно успокоился. Вспомни, в последний раз, когда мы обедали у них, он был даже весел… Ладно. Я все разузнаю.
Марсиаль сгорал от нетерпения. Интересно, в какой такой переплет попал его свояк? А может, он и в самом деле заболел…
Эмили встретила Марсиаля вся в слезах. Накануне в одиннадцать часов вечера Юберу позвонили по телефону. Эмили при разговоре не присутствовала и не знала, о чем шла речь, но, когда несколько минут спустя увидела мужа, она сразу поняла, что дело плохо. Юбер был бледен как полотно, глаза его блуждали. Он тотчас слег. У него начался жар. Он категорически отказался довериться Эмили. Несмотря на протесты больного, она вызвала врача. Но осмотр ничего не дал.
"Ясное дело, это шпионаж", - подумал Марсиаль и тут же представил себе газетные заголовки: "Видный государственный чиновник изобличен в шпионаже…" В эту минуту Марсиалю было бы очень трудно определить, что он в точности чувствует: волнение, жадное любопытство или сострадание к бедняге Юберу…
- Лучше я потолкую с ним наедине, - сказал он свояченице. - Может, со мной он будет откровеннее.
- Я и сама так думала.
Марсиаль вошел в спальню. Сам не зная почему, он взял тон этакого разбитного балагура.
- Ну а где же нимб? - воскликнул он, подходя к постели больного. - Я слыхал, ты решил удалиться в монастырь?
Но тут же осекся, пораженный видом Юбера. "Он сразу постарел лет на двадцать. Как видно, дело дрянь". Юбер поднял на него обведенные темными кругами, запавшие глаза, в которых затаились печаль и страх.
- Ах, это ты! - произнес он упавшим голосом.
Марсиаль присел на край кровати.
- Что ж это ты сплоховал, старина! Для будущего святого вид у тебя неважный…
- Оставь свои шуточки. Мне не до них. Где Эмили? - спросил он, понизив голос.
- В гостиной. Она решила оставить нас вдвоем. Что случилось, старина Юбер?
- Ты плотно закрыл дверь? Нас не могут подслушать?
- Говорю тебе, Эмили в гостиной… А дверь закрыта плотно, не беспокойся. Ну, так что с тобой такое - у тебя, говорят, лихорадка?
- Сейчас нет. А ночью была… Страшный приступ.
- И это началось прямо так - ни с того ни с сего?
Юбер вздохнул, отвел взгляд.
- Со мной случилось ужасное несчастье, - прошептал он.
Он помолчал. Потом перевел взгляд на свояка.
- Я пропал, - сказал он дрожащим голосом.
Марсиаль вдруг почувствовал пустоту в груди. "Юбер умирает". Он испугался почти так же, как если бы неумолимый приговор вынесли ему самому. Таинственный телефонный собеседник был, наверное, специалистом по каким-нибудь страшным болезням. На служебные неприятности Юбер намекнул из стыдливости, а может, из суеверия: то, что не названо словами, еще как бы отвратимо. "Документы такого рода", как видно, были рентгеновскими снимками… Марсиаль, сделав над собой усилие, заговорил непринужденным тоном.
- Не надо терять голову, Юбер. Медицина редко ставит абсолютно точный диагноз.
- При чем здесь медицина? - сказал больной, печально покачав головой.
Марсиаль ждал продолжения. После очередной паузы, тянувшейся несколько секунд, прозвучал еле слышный шепот;
- Меня арестуют.
- Это еще полбеды! - с облегчением воскликнул Марсиаль. (Все, что угодно, лишь бы не смерть.) - Ну, и напугал же ты меня! А я было решил, что ты уже одной ногой в могиле.
- Я бы предпочел лежать в могиле, - сказал Юбер мрачным топом, но, как всегда, изящно выговаривая слова.
Марсиаль едва удержался от смеха.
- Ну-ну! - весело проговорил он. - По мне, все, что угодно, лишь бы не смерть.
- А бесчестье?
- Фью! Если речь идет о чести, это ерунда. Особенно в наше время.
- Нет, не ерунда.
- Ты сказал, что тебя арестуют? Когда?
- Завтра, а может, сегодня вечером, а может, через полчаса. Полиция может нагрянуть в любую минуту.
- Представь себе, - вдруг перешел Марсиаль на светский тон, - я подозревал что-то в этом роде.
- Быть не может!
- Может. Помнишь, я был у тебя в последний раз? Ты говорил по телефону, упоминал о каких-то документах… Я сразу смекнул, что речь идет об официальных бумагах.
Наступило долгое молчание. Юбер с напряженным вниманием вглядывался в свояка, словно пытаясь решить вопрос, можно ему довериться или нет.
- Ты уверен, что Эмили не подслушивает у дверей? - спросил он шепотом.
- Да ты что! Эмили не способна…
- Пойди посмотри, - сказал Юбер тоном человека, которому род людской уже не внушает больше никаких иллюзий.
Марсиаль повиновался и снова присел на край постели.
- Никого там нет, само собой. Ну-с, так что ж это за официальные бумаги?
Юбер испустил сдавленный стон.
- Не знаю, говорить тебе или нет…
- Как угодно. Если ты мне не доверяешь… Но это обидно, Юбер.
- Недоверие тут ни при чем… Просто я боюсь твоей реакции…
- Я не грудной младенец. И наверное, все это совсем не так страшно, как тебе кажется. Я тебя знаю: ты человек щепетильный, порядочный, вечно делаешь из мухи слона. Как я понимаю, речь идет о какой-нибудь служебной оплошности. Ты что, потерял официальную бумагу? Так?
- Ничего я не терял. И документы, о которых шла речь, вовсе не официальные… Это фотографии, - заключил он со страхом. И в смятении посмотрел на свояка.
- Какие фотографии?
- Совершенно личного свойства… - Он отвернулся. - Я допустил неосторожность… Понимаешь?
Марсиаль остолбенел.
- Кажется, начинаю понимать, - выговорил он наконец. - И все-таки я хотел бы узнать подробнее… Кто сделал эти снимки?
- Выродок, - сказал Юбер с неожиданной злобой в голосе. Глаза его вспыхнули. - Гнусная, мерзкая тварь. Я никогда не доверял… Твердил друзьям: "Это человек не нашего круга. Его не следует принимать. Мы же не знаем, откуда он взялся". Но люди светские окончательно потеряли чувство долга и уважения к самим себе. Они разучились делать разницу…
- Ах, так эта история произошла в светском кругу? - спросил Марсиаль вкрадчиво, и, будь у Юбера более изощренный слух, он сразу распознал бы ловушку.
- В самом избранном! - подтвердил Юбер, не замечая грозы, собирающейся над его головой.
- Если я понял тебя правильно, речь идет о свальном грехе?
Лицо Юбера перекосилось от отвращения.
- Зачем только я пускался с тобой в откровенности?! Что за выражения! Как ты все умеешь принизить. Все замарать. Ненавижу вульгарность.
- Прошу прощения. Но может, ты все-таки объяснишь…
И Юбер объяснил. Нет, речь совсем не о том, что предполагает Марсиаль. Ведь все зависит от стиля - не так ли? От манеры. Вечерние трапезы либертинов XVIII века не имеют ничего общего с римскими вакханалиями. Утонченный эротизм не похож на грубое распутство. Светские люди (еще раз повторяю, самое избранное общество) могут позволить себе собраться в изысканной обстановке, в загородном доме и немного поразвлечься в истинно аристократическом понимании слова "свобода". Что тут плохого? Какой ущерб эти изысканные увеселения могут нанести обществу? Были бы женщины очаровательны, а мужчины деликатны и хорошо воспитаны. Во всем соблюдается величайший такт. Свет приглушен. Вокруг - огромный темный парк. К тому же есть еще второе помещение - настоящий маленький дворец. Комнат этак на двенадцать. Правда, бывает, конечно, что кое-кто и перейдет из комнаты в комнату. Но ведь это же забавно. Сталкиваются друг с другом в коридорах. Хохочут до упаду. Главное - не терять чувства юмора. Ах, почему, почему в Эдем впустили змия! Коварного змия, вооруженного фотоаппаратом! И теперь по рукам ходят снимки. Они гнусно компрометируют цвет общества (сливки, да-да, самые настоящие сливки). Потому что толпа (не высший, конечно, свет, а чернь - та, что читает вечерние газеты) - она все принижает (гневный взгляд в сторону гостя - Юбер понемногу отходил), все пачкает. Ведь скандал порождает только шумиха, газетные сенсации. Злобные насмешки, зависть. И поэтому-то очаровательное, галантное развлечение воспитанных людей - таков дерзкий и остроумный способ элиты бить по морде плебейского Катоблепаса, бросать изящный вызов Жозефу Прюдому - превращается во что-то грязное, низкое…
Марсиаль был потрясен. Вот уж чего он никак не ждал! А меж тем должен был этого ждать. Теперь ему припомнились кое-какие высказывания Юбера: "Что ты знаешь о моей личной жизни?" или "Можешь не беспокоиться насчет моего темперамента". И еще, когда Марсиаль был у него в последний раз: "Плоть и без того мучает нас на этом свете. Надо надеяться, что мы будем избавлены от нее на том" или что-то в таком духе. Яснее ясного. И как только Марсиаль не догадался? Ай да Юбер! Скакал себе, точно фавн, по коридорам уединенной виллы в полной боевой готовности… Но кто бы мог предположить? Кто бы заподозрил игривого проказника в этом важном чиновнике, распутника в этом технократе? Юбер - и двойная жизнь? Значит, решительно никому и ничему нельзя доверять. Мир рушится. Марсиаль посмотрел на свояка. Самая обычная, бесцветная внешность, вислый нос, лысоватый череп. Ничто в этом худом лице не наводило на мысль о разгуле… Лежит под одеялом длинный, голенастый, настоящий марабу… Марсиаль пытался представить, как Юбер перепархивает с цветка на цветок. Немыслимо.
Ох, и здорово же он скрывал свою игру, наш милейший Юбер! Марсиаль больше не испытывал ни капли сострадания к больному. Скорее уж настроился на суровый лад. Готов был осудить. Еле сдерживал негодование.
- Ты говоришь, что вас сфотографировали и снимки ходят по рукам?
- У нас есть причины этого опасаться. Мне кое-что сообщили.
- Стало быть, вас шантажируют?
Юбер закрыл глаза - то ли в знак согласия, то ли от страха.
- А что на них заснято, на этих снимках?
- Откуда мне знать? Я их не видел. Но можно предположить… Вечера кончались немножко вольно.
Марсиаль выждал несколько секунд.
- Хорошенькая история, - наконец пробормотал он вполголоса.
- Прости, не понял?
- Говорю - все это не бог весть как красиво! И это ты, Юбер, серьезный, ответственный человек, занимающий официальное положение, - ты участвуешь в подобных… оргиях!
- Но я же говорю тебе, что все протекало самым пристойным образом. На самом высшем уровне!
- Не смеши ты меня Христа ради! Высший уровень! Полагаю, на этих фотографиях запечатлены не просто партии в крокет на лужайке? Этот высший уровень не мешал вам порхать из комнаты в комнату и носиться полуголыми по коридорам…
- Какая чушь! Что ты мелешь? Это же не водевиль Фейдо!
- Еще бы, это все, конечно, куда более возвышенно, - заявил Марсиаль, негодование которого росло с каждой секундой. - И кто же в этом участвовал?
- Лучшие люди. Сливки общества.
- Сливки общества снимают пенки наслаждения… Извини за каламбур дурного тона, и все же…
- Он и правда отдает сборником дешевых острот!
- …и все же, Юбер, я просто не могу опомниться. Ты был для меня образцом. Я сравнивал тебя с собой, и всегда в твою пользу. Я говорил себе: "Вот Юбер, он человек положительный. Жену не обманывает, не ведет себя как скотина", а оказывается…
- Вот уже несколько лет я клокочу, как вулкан!
- Ты? Вулкан? А я-то был уверен, что у тебя довольно вялый темперамент…
- Я знаю, что ты думал. Кстати, не понимаю, на каком основании. Ну так вот - разуверься.
Марсиаль встал и начал расхаживать из угла в угол - так его взбудоражили все эти открытия.
- Я только об одном и думаю - о любви, - жалобно прошептал Юбер.
- Ты называешь любовью свальный грех в загородном павильоне…
- Это вовсе не загородный павильон, - с негодованием возразил Юбер. - И позволь тебе заметить, что в твоих устах эти упреки вообще более чем неуместны. Вот уже двадцать лет ты с невозмутимым цинизмом излагаешь мне во всех подробностях свои любовные похождения…
- Ну и что! Ведь это же давно известно - я бабник, я жалкий…
- Умоляю тебя, не кричи. Эмили услышит.
- …жалкий раб своих страстей, неспособный ими управлять. Но ты-то, ты! - Он с пылающим лицом остановился у кровати и прокурорским взглядом уставился на свояка. - Ты интеллектуал. Ты живешь во имя служения культуре. Ты современный гуманист. Верно?
- Не хочу перефразировать Мольера, но ответ напрашивается сам собой: можно быть гуманистом и оставаться при этом мужчиной…
Марсиаль не нашелся, что возразить. А возразить ему все-таки хотелось. Хотелось, чтобы последнее слово оставалось за ним. Он мучительно придумывал, что бы такое сказать. Этакое хлесткое, запоминающееся… То, что ему наконец пришло в голову, очевидно, прозвучит не слишком уместно, но он произнес с несокрушимой убежденностью:
- Хорошо, но как же тогда ноосфера?
- Что ты мелешь, при чем здесь ноосфера?
- А то, что, если у человека есть идеал, ему не лезет в голову всякая ерунда.
- Послушай, это, в конце концов, уже слишком! Для чего ты сюда явился - чтобы поддержать меня или чтобы добить? Честное слово, ты, по-моему, даже побледнел от злости.
Марсиаль сразу остыл. Он снова присел на край кровати.
- Вовсе я не злюсь. Просто я считаю, что в твои годы и в твоем положении можно бы вести себя поосторожнее.
- Ох, не говори! Неужели я сам не понимаю? Поверь, я и так достаточно наказан за свое легкомыслие, - закончил Юбер почти с рыданием в голосе. Его кадык заходил ходуном. Марсиалю показалось, что свояк с трудом сдерживает слезы.
"Бедняга! Пожалуй, я перехватил. Что это на меня нашло? Человек влип в скверную историю, а я не придумал ничего лучшего, как посыпать солью его рану".
- Ты уверен, что вас сфотографировали?
- Почти.
- И что снимки ходят по рукам?
- Так мне сказали.
- Постой, но после того телефонного разговора, когда ты упоминал о "документах", прошло уже больше месяца. За это время ты как будто немного успокоился…
- Да, но только отчасти. И вдруг все началось сначала. Чудовищная неопределенность. Невыносимое напряжение. Были минуты, когда мне хотелось - пусть уж поскорее наступит развязка. Арест, скандал - все лучше, чем этот страх, это ожидание…
- Послушай, пошевели мозгами. Если бы этот тип с фотоаппаратом решил шантажировать вас - тебя и твоих приятелей, - он прислал бы вам снимки, потом обошел бы вас всех по очереди и предложил бы выкупить негативы.
- Ты думаешь?
- Уверен. По-моему, вы переполошились зря. Я даже предполагаю, ты уж извини, что это дело… словом, что твои приятели сочинили все это, чтобы подшутить, ну, что ли, посмеяться над тобой. Обыкновенный розыгрыш…
- Что ты! Я виделся со всеми остальными. Они трясутся от страха.
- Но чего вы, собственно, боитесь? Что, снимки такие уж непристойные?
- Если только нас опознают - все кончено. Такого рода сборища запрещены. На сей счет во Франции существует особый закон.
- Ну, скажем, вас опознают, чем это в худшем случае тебе грозит?
- Боюсь даже думать об этом, - прошептал Юбер с расширившимися от ужаса глазами.
- Будет процесс? Газеты начнут трепать твое имя?
- Моей карьере конец… Семья будет разбита… Полный крах по всем линиям.
- Ну-ну! Сейчас все-таки не времена Третьей республики! Думаю, все это не так уж страшно, как тебе кажется. За эти двадцать лет мы и не такого навидались.
- Правительство очень строго относится…
- Ты сказал, что ваш маленький кружок состоит из весьма высокопоставленных лиц. В таком случае дело постараются спустить на тормозах и замять.
- На это вся моя надежда, - вздохнул Юбер. - К несчастью, у правительства есть враги, и еще какие. Они используют это дело, чтобы возбудить общественное мнение.
- Не может быть!
- Очень даже может. Я просто уверен. В политике не брезгают никакими…
- Но почему ты думаешь, что общественное мнение французов можно взбудоражить такой ерундой? Ведь сейчас происходит сексуальная революция, на каждом углу открываются "секс-лавчонки"! В крайнем случае над вами посмеются. И даже не слишком громко - так, похихикают. У людей есть заботы поважнее. А впрочем, нм теперь вообще на все наплевать.
- Это неважно. Все равно я буду замаран, обесчещен…
- Да поверь мне, ничуть. На мой взгляд, у тебя может быть только одна неприятность - с Эмили. Она, конечно, ни о чем не подозревает?
- Ни о чем. По крайней мере я так считаю. Ты скажешь ей, что у меня служебные неприятности. Хорошо? Наплети ей что хочешь…
- А ты никогда не брал ее с собой на эти вечеринки?
Юбер в негодовании выпрямился:
- Эмили? Да ты что, шутишь? Я уважаю свою жену.
- Впрочем, это вообще не в ее стиле… Да, по правде сказать, и не в твоем… Ну, ладно. Я пошел. Не унывай, старик. Уверен, что все уладится. И послушай меня, забудь о сутане.
Сев за руль, Марсиаль уставился в одну точку, стиснул зубы и на бешеной скорости погнал машину в сторону Больших бульваров.
Исповедь Юбера разожгла его чувственность.
Ярость отчаяния еще подлила масло в огонь его похоти.
Марсиаль в который раз убедился, что жизнь провела его и обокрала. И в значительной мере по его же собственной вине.