Как! Он довольствовался тем, что пристойно, по-мещански обманывал жену, завязывал интрижки на один вечер, одну зауряднее другой, или вступал в пошлые связи - тайные карикатуры на супружескую жизнь. Тут не было ни капли воображения, ни крупицы фантазии, не было даже настоящего удовлетворения, ибо все эти вполне безобидные измены были куда ниже его мужских возможностей. Ведь он и не на такое способен! Пожалуй, только гарем мог дать естественный достойный выход его аппетиту, его требованиям, избытку его жизненных сил. В самом деле, распутство Марсиаля было лишь каплей в море по сравнению с этим назойливым вечным желанием. Тридцать пять лет он прожил под роковым знаком неудовлетворенности. Арабский жеребец, поруганный, преследуемый желаниями и несчастный, постепенно привыкает наконец к своему несчастью, потому что думает (вернее, его так научили думать), что так устроен мир, и наша жажда обладания никогда не бывает полностью удовлетворена: этому противится все - законы, обычаи, печальная необходимость работать, изнурительная брачная повинность… И ретивый арабский жеребец, которому хочется носиться, ржать, мало-помалу чахнет в конторе страхового общества, утрачивает свою молодость, обрастает буржуазным жирком, стареет… И вот теперь, вступив в новый, переходный возраст, который приходит на рубеже второй молодости и начала заката, он вдруг узнает страшную, сокрушительную новость. Узнает, что все эти надругательства, это выхолащивание вовсе не обязательны. Есть люди, которые устраиваются по-другому. Есть ловкачи, которым законы не писаны, которые смеются над условностями и умеют выкраивать время для удовольствий. Эротические фаланстеры, вечно обновляемые гаремы. Ежедневные пиршества плоти. Постоянная эротизация жизни. Словом, эти люди живут так, как следовало бы жить всем мужчинам и женщинам без исключения, будь наше общество устроено чуть получше…
"Какой же я был дурак! Какой болван! Проворонил все! Как теперь наверстать упущенное?"
Снова время не терпит, снова чрезвычайное положение…
И в довершение насмешки Марсиаль узнает, что один из этих ловкачей, хитрецов, этих умеющих жить либертинов - Юбер… "Он же урод. А я хорош собой. Он замухрышка. А я сложен, как атлет. В постели результаты у него наверняка самые заурядные, даже много ниже средних. А я занимаюсь любовью как бог. И вот ему выпадает судьба султана, а мне - скопца…"
Правда, Юбер будет наказан. (Между нами будь сказано, и поделом ему. В этом мире за все надо платить. Правосудие неотвратимо!) Но разве кара может зачеркнуть годы счастья? Он-то по крайней мере пожил в свое удовольствие.
В баре, где он был завсегдатаем, Марсиаль сразу нашел то, что искал. Ему повезло - породистое животное. Как раз то, что ему требовалось. Инстинкт в чистом виде. Грубое слияние тел. Никаких тебе сантиментов. Никаких светских церемоний. Кое-кто разводит вокруг этого акта невесть что - это все снобизм, литературщина. Разные там изысканные ужины в духе XVIII века. Жалкие слабаки. Сибаритствующие импотенты. То ли дело Марсиаль, настоящий мужчина. Римский легионер, отстегивающий после битвы поясной ремень в лупанарии.
У девицы были прекрасные манеры, интеллигентная, слегка книжная речь. Нет, право, высший класс, просто высший класс. Она привела Марсиаля в уютную комнату, заставленную книгами.
- Вот те на! Неужели все эти книги - твои?
- Мои.
- Ты так любишь читать?
- Я студентка. Готовлюсь к защите диплома.
- …
- По немецкому языку и литературе.
- …
- Вас удивляет, что я занимаюсь этим ремеслом? Что поделаешь - жить-то надо. Но я привередлива в выборе партнеров.
- …
- Надеюсь, вас это не смущает?
Марсиаль с трудом проглотил слюну:
- Нет-нет… Ничуть… Наверное, это с тобой… то есть с вами в прошлом году познакомился один мой приятель. Он мне о вас рассказывал. Если не ошибаюсь, вы особенно интересуетесь Шопенгауэром?
- Моя настольная книга, - просто сказала она. - "Мир как воля и представление". Читали?
…Марсиаль с трудом избежал полного фиаско.
Недоставало только, чтобы еще и эти интеллектуалки вышли на панель! Марсиалю претило такое смешение жанров. Что за нелепость! Голова идет кругом! Трудно жить в обществе, где все слои перепутались.
Две недели прошли в каком-то чаду. Марсиаля преследовали эротические видения - ему не сиделось на месте. На службе он умирал со скуки. Дом в отсутствие детей (а Жан-Пьер и Иветта вечно отсутствовали) казался ему тюрьмой, склепом. Почти каждый вечер он уходил из дому, даже не пытаясь подыскать благовидный предлог. Он замечал, что Дельфина молча страдает, и злился на нее за то, что причиняет ей страдания. Он завязал две или три однодневные интрижки. Попытался было восстановить отношения со своей последней любовницей - парикмахершей. В первый день все шло гладко или почти гладко. Но потом Марсиаля стала раздражать ее глупость. Вообще-то Марсиаль высоко ценил женскую глупость, но при условии, чтобы то была глупость животного - безмятежная, благодушная и отдохновительная. Еще лучше, если она сочетается с чувственностью - тогда это сельский праздник, покой деревенских раздолий… Но он не выносил глупость цивилизованную, глупость с претензиями - ту, что жеманничает, читает вечерние газеты, боится "отстать от моды". С такою невозможно было смириться, не поступившись чем-то самым заветным, глубинным.
Марсиаль был так возбужден, что как-то вечером попытался даже вновь сблизиться с Дельфиной. Но она очень тактично, мягко и с достоинством дала ему понять, что об этом больше и речи быть не может.
Марсиаль забросил работу. Без счета сорил деньгами. У него было такое чувство, будто его подхватило течением. Все распадалось - в нем самом, вокруг него, - жизнь, семья… Правда, семья уже давно перестала быть для него семьей… Ему хотелось уехать далеко-далеко и там начать совсем новую, деятельную жизнь, полную приключений. Но уже слишком поздно. "Я попал в капкан".
Если бы еще разразился скандал с Юбером, его смятение наверняка немного улеглось бы - чужие несчастья нередко утешают нас в наших собственных горестях. Но то ли "документы" не представили достаточно веских доказательств, то ли по приказу свыше замяли дело в самом зародыше, - так или иначе, скандал не разразился. Юбер вновь обрел безмятежную ясность духа. Каждое утро Марсиаль развертывал газету в надежде увидеть имя свояка под разящим заголовком. Тщетная надежда. "Злодеям суждено их счастьем наслаждаться". И бесы, вселившиеся в Марсиаля, продолжали его терзать.
Этот кризис нанес смертельный удар его рвению неофита. Неофита-гуманиста. К чему интересоваться будущим, когда нынешняя жизнь - одно сплошное убожество? К тому же приверженцы Утопии оказались самыми обыкновенными лицемерами. Плевать они хотели на человека и его эволюцию! Как и всеми прочими их современниками, ими владели лишь самые примитивные и сугубо материальные интересы - секс, деньги, успех на светском поприще. А как же их хваленый технократический оптимизм? Просто лживая мораль, которая подымает их дух и успокаивает нечистую совесть. Сами для себя разыгрывают комедию ответственности, социальной завербованности, долга по отношению к ближним. Очковтиратели! "Как я мог хоть на минуту попасться на эту удочку? Очевидно, мне надо было любой ценой за что-нибудь уцепиться!" Но нельзя же цепляться за старый, одышливый и тряский паровичек гуманизма - технократического или нет, все равно.
Всеобщее счастье через пятьдесят лет? Сверкающий Метрополис 2000 года? Дудки! Достаточно поглядеть вокруг, и ты поймешь, что времена Апокалипсиса уже настали, что никакие заклятья тут не помогут и мир неотвратимо несется к конечной катастрофе. Марсиалю случайно попалась на глаза длинная статья, посвященная работе профессора Стэнфордского университета, американца Пауля Эрлиха "Население, ресурсы, окружающая среда". (Если тебя интересуют прогнозы насчет конца XX века, штудируй труды американцев - они, несомненно, первоклассные диагносты нашего времени.) Большая часть сведений, содержавшихся в статье, была уже известна Марсиалю - так же как она известна вообще всем. Эти сведения носились в воздухе, жители Парижа вдыхали их вместе с окисью углерода. Но у автора они были подкреплены внушительной документацией. И собранные вместе, точные, конкретные, создавали зловещую картину.
К 1990 году число обитателей нашей планеты достигнет семи миллиардов. К 2020-му - пятнадцати миллиардов. Этот демографический взрыв чреват куда большей опасностью, чем весь существующий запас водородных бомб. Если не приостановить, и немедленно (повторяю: немедленно!), это катастрофическое размножение, через сотню лет на долю каждого человека придется всего один квадратный метр (слышишь - один квадратный метр!) жизненного пространства. В результате - коллективное безумие, удушье и смерть. Правда, вполне законно предположить, что за это время голод основательно опустошит человеческий муравейник. И впрямь, вопреки широко распространенному мнению, ресурсы нашей матери-Земли вовсе не неистощимы. Всеобщая индустриализация, которая поможет бороться с голодом в странах третьего мира, потребует в сто раз больше железа и меди, в двести раз больше свинца, в двести пятьдесят раз больше олова, чем добывается сегодня, не говоря уже об огромных количествах топлива, воды и кислорода.
Надеешься на "зеленую революцию", чтобы прокормить обитателей Земли? Она была бы возможна, если бы почва и растительность не были отравлены искусственными удобрениями и пестицидами.
Полагаешь, что ядерная энергия сможет производить топливо взамен того, которое иссякает в недрах земли? Да, но для этого надо точно знать, куда девать радиоактивные отбросы и как избежать разогрева атмосферы до критической температуры.
- Но ты забываешь об океанском планктоне! - восклицал Юбер.
- Океан тоже загрязнен: мазутом, радиоактивными отходами. Если планктон чудом и сохранится, он станет несъедобным.
Чем тратить колоссальные деньги на полеты на Луну, подумали бы лучше о том, как сделать нашу землю более приемлемой для жизни. Но правительства проводят политику силы, обогащения, стараются поддержать престиж. А следовало бы безотлагательно поставить на повестку дня политику сохранения жизни на земле.
Молодежь задумывается над этими вопросами. Бунтари мая 68 года и хиппи всех национальностей поняли, что общество потребления мчится к гибели. Они не желают, чтобы их планету отравляли смертоносные газы заводов и машин. Они хотят, чтобы им вернули первозданный рай с его лугами, лесами, птицами и цветами.
- Анахронический романтизм! - бушевал Юбер. - Эти пустые, безответственные юнцы понятия не имеют о том, что такое высокоиндустриализованное, технизированное общество. В таком обществе нет места доброму дикарю. Эволюция не может повернуть вспять. Прогресс необратим.
- Возможно. Но молодежи плевать на твои рассуждения. Мечты для них важнее действительности. А они - большинство. На их стороне сила. Через несколько лет они возьмут в свои руки власть.
- И настанет хаос!
- Вот именно. Это-то я и хотел от тебя услышать. Если молодежь всего мира будет ставить палки в колеса твоей грядущей технократической утопии, твоя технократическая утопия полетит ко всем чертям. И точка.
Так или иначе, царству стариков пришел конец - не бывать больше новым аденауэрам, де голлям, мао цзэ-дунам. Царство зрелого возраста тоже подходит к концу. Марсиаль процитировал высказывание американского антрополога Маргарет Мид. Взрослым следует примириться с тем, что в будущем им будет неуютно в этом мире, говорит она.
В ближайшем будущем разразятся новые революции - они уже на подходе: прежде всего революция американских негров, и даже революция женщин. В Соединенных Штатах уже существует Движение за освобождение женщин. Организованное, активное, полное решимости, оно вполне может перейти к насильственным действиям. Кто знает, может, нам еще придется увидеть на улицах больших американских городов, как батальоны новых амазонок расстреливают из пулеметов прохожих мужчин. На смену войне поколений и рас - война полов!
- Если ты воображаешь, что третий мир будет еще долго терпеть нищету, когда у него на глазах Запад чуть не лопается от своих богатств, ты ошибаешься. У нас есть все. У них - ничего. Они терпели веками, потому что терпение, покорность и фатализм предписывались их религией и обычаями. Теперь эти народы пробудились. Они требуют более справедливого распределения благ. Они не хотят больше, чтобы у них ежегодно подыхали с голоду сотни тысяч людей. Если мы ничего для них не сделаем, они все восстанут и затопят нас. Индийцы, китайцы, мусульмане и негры встанут, как один человек, и ринутся на Запад.
А что делает Запад, чтобы предотвратить эти многочисленные опасности? (Марсиаль схватил пачку французских газет и ткнул в лицо Юберу.) Запад сидит сложа руки.
- Взгляни. Убедись. О чем пишет французская пресса? Ни о чем. Хроника. Светские сплетни. Всякий вздор… Вроде рекламы новой зубной пасты… Возьмем, к примеру, "Оризон". Серьезная газета, не так ли? Участвует в борьбе, да еще на самом переднем крае… Газета благонамеренных интеллигентов. Чем же она угощает на этой неделе своих читателей? Так… Политика… "Гром среди ясного неба в Нанси". Передовая и две большие статьи. Извини, пожалуйста, но я что-то сомневаюсь, чтобы гром в Нанси мог повлиять на политическую погоду всего мира.
- А вот и неверно! Это событие чрезвычайной важности. Жижи Эсесс может в один прекрасный день стать президентом республики.
- Это мало что изменит.
- Изменит, и еще как!
- Как бы там ни было, посвящать треть газеты выборам в Нанси - это значит уделять слишком много внимания внутренней политике, а она во Франции как была пятьдесят лет назад, так и осталась мелким шовинистическим политиканством. Поглядим другие разделы. "Не ездите на отдых в Грецию. Поезжайте лучше в Югославию". Почему это вдруг? А-а, понял. Не надо снабжать валютой Грецию черных полковников. Ну а те греки, которые не полковники, - хозяева гостиниц, ресторанов, мелкие торговцы, рыбаки, рабочие? Пусть они подыхают с голоду, лишь бы досадить по мелочам греческому правительству. Французские буржуа преспокойненько поедут на отдых в другую страну, такую же красивую, как Греция, но зато вдобавок еще сохранят незапятнанную гошистскую совесть… Да за кого они принимают нас, эти людишки?.. Это уже не просто ханжество, а черт знает что!..
- Да не кипятись ты! Я согласен, статья несколько фарисейская, пожалуй, даже грубо фарисейская…
- Перевертываем страницу. Еще одна статья - о лингвистике. Сотрудники редакции "Тель кель"… Что это такое - "Тель кель"?
- Авангардистский литературный журнал. Я знаю, знаю…
- Какого черта они носятся с каким-то литературным журналом, когда на свете есть Вьетнам, Ближний Восток, федаины, волнения американских негров, бунт…
- Духовная жизнь имеет право на существование.
- …бунт молодежи, загрязнение воздуха, воды, биосферы, два миллиарда людей, умирающих с голоду, демографический взрыв? Какого черта…
- Но это же марксистский журнал!
- Тем более. Какого черта бубнить о лингвистике, когда мир вот-вот полетит в тартарары? Ведь это же несерьезно. Ладно. Перевертываем еще страницу. Большая статья об эротизме. Ну, да-да, понимаю, тебя это волнует, Юбер, тут ты в своей стихии… Альбом фотографий Аррабаля. "Он позировал, совершенно обнаженный, в разных позах". Скажи, пожалуйста, может ли уважающая себя газета посвящать двадцать строк таким сообщениям? Позволь задать вопрос. Ты что, всерьез считаешь, что положение рабочего класса может существенно измениться к лучшему, оттого что этот господни будет продавать фотографии своей задницы на глянцевитой бумаге? Не думаю, но спрашиваю тебя, потому что газета вроде бы интересуется положением рабочего класса.
- Пожалуй, и в самом деле… Но ведь это же частица парижской злобы дня, это забавно, это вызыва…
- Вот-вот, Юбер, ты нащупал самое больное место - парижская злоба дня. Свежие сплетни, последние забавные анекдоты. Те, что каждый парижанин, который хочет "быть в курсе", обязан знать, чтобы при случае блеснуть в гостях, за столом… Но позволь, на кого рассчитана эта газета? На узкий клан светских интеллектуалов? Еще раз повторяю, это несерьезно. Что могут сказать о такой газете китайские руководители? "Загнивание буржуазного Запада…" И они будут правы. Хочешь знать мое мнение? Мы присутствуем при агонии.
- Ну-ну, уж так-таки… Зачем сгущать краски. Суть дела в том…
- Суть дела в том, что мы отжили свой век. "Мы" - это не значит мы с тобой. Это мы все: типчики, которые выпускают эту газету, и вообще почти все жители Европы и Америки. Мы не знаем, какому святому молиться. Да и какие уж тут святые, когда у нас больше нет уверенности даже в том, существует ли бог. Человечество поражено смертельным недугом… И время бежит для всех нас слишком быстро, все быстрее и быстрее, словно мировой маятник испытывает какое-то загадочное ускорение… - Марсиаль слушал собственные разглагольствования с двойным удовольствием: во-первых, оттого что он так красноречив, во-вторых, оттого что разделал Юбера под орех, заткнул ему рот. - Тебе это не бросается в глаза? А мне вот постоянно бросается… Был в истории момент, краткий момент между 1789 и 1914 годами, когда Запад поверил в возможность установления всеобщего счастья на земле, земного рая путем Революции или с помощью Машины. С 1914 года эта надежда неуклонно таяла, хирела. А сейчас! - Широкий жест. - Вы, технократы, утверждаете, будто спасение - в компьютерах. В компьютерах и "масс-медиа"… А молодые на это отвечают, что они уничтожат ваши компьютеры, ваши массовые средства информации, разнесут всю вашу лавочку… А не они, так другие. В один прекрасный день, в самое ближайшее время на нас навалятся Азия, Африка, Латинская Америка… Лавина нищих и голодных… И поделом нам, зажравшимся. Да-да. И однако мы могли бы вовремя почесаться. А что делает наша мыслящая французская элита? Занимается лингвистикой и эротизмом, - Марсиаль потряс экземпляром газеты "Оризон", - Византийские монахи спорили о том, какого пола ангелы. Современные же византийцы млеют перед каким-то эксгибиционистом, вопят, что это, мол, последний крик интеллектуальной моды.
3
И вдруг в жизни Марсиаля Англада блеснул маленький луч света. Маленький, жалкий лучик.
Звали ее Лиззи.
Она никак не соответствовала тому типу женщины, какую надо было бы повстречать Марсиалю в этот период его жизни, когда в воображении он предавался самому безудержному разгулу. Ему грезились вакханалии с пышнотелыми восточными гуриями или с нордическими богинями вроде героинь фильмов Ингмара Бергмана. У Лиззи же были совсем не те габариты.
Заморыш, до того хрупкая и тоненькая, что казалось, она переломится пополам от одного прикосновения Марсиаля. Фигурка девочки-переростка, нескладная, угловатая, лопатки торчат, как недоразвитые крылья. Ни намека на то, что должно было бы взволновать арабского жеребца. Ее, пожалуй, даже нельзя было назвать хорошенькой. Забавная мордашка, не отвечающая ни одному канону красоты.