Какой это был прекрасный день! Еще один. К несчастью, его не удастся приятно закончить, потому что сегодня к ним на обед был приглашен Юбер. Марсиаль хорошо относился к своему свояку, во всяком случае, он считал, что хорошо относится (свояк - это родственник, а значит…). Марсиаль был бы оскорблен, если бы ему кто-нибудь сказал, что он не любит Юбера. Вообще-то ему было на него в высшей степени наплевать, но все-таки Юбер его раздражая. И на то было множество причин. Эти два человека явно не были созданы для того, чтобы ладить друг с другом. Их не объединяло решительно ничего, кроме одного обстоятельства - они были женаты на родных сестрах. Юбер занимал довольно видный пост в какой-то министерской канцелярии по вопросам планирования. В каком министерстве и чем именно Юбер занимался, Марсиаль в точности не знал. То ли оборудованием, то ли культурой, а может быть, вообще культурным оборудованием. Юбер, правда, еще не министр, но этого не долго ждать. Короче, он был, как говорится, в "мозговом тресте" правительства. Один из тех, кто живет на тридцать лет впереди своего времени и мыслями уже весь в завтрашней Франции. Этого вполне хватало, чтобы произвести впечатление на человека, который занимается всего-навсего страхованием, пусть даже на уровне одного из директоров Компании. Юбер, видимо, был дока в своей области. Марсиаль этого не отрицал, и все же монументальный череп свояка казался ему временами пустым. Больше всего Марсиаля раздражал в Юбере его нескрываемый интерес к знакомствам с сильными мира сего, его светскость, снобистский прононс, аффектированная речь, самодовольство, которое сквозило в каждой произнесенной фразе, и тот факт, что его имя иногда стояло в списках приглашенных на большие приемы, которые печатаются в вечерних газетах. Если не считать всего этого, то Марсиаль прекрасно относился к Юберу. "Ведь он как-никак родственник".
Вернувшись домой, Марсиаль застал мадам Сарла в гостиной, в том же кресле у камина. Она вязала - она никогда не сидела без дела, даже во время своего недолгого пребывания у племянника (каждую осень она приезжала к ним погостить). Марсиаль весело поцеловал ее.
- Ну как, эта партия в футбол хорошо прошла?
- Потрясающе! Только это был не футбол, а регби.
- А разве есть разница?
Марсиаль воздел руки к небу.
- Ты не различаешь? Какой позор! В футболе мяч бьют ногой, а в регби его можно хватать и руками.
- Верно-верно. Пора бы мне это знать. Бедный Фонсу тоже обожал регби, но я все забываю.
- Есть и другие отличия. В футболе, например…
- Не беспокойся, меня это решительно не интересует. Значит, ты неплохо развлекался? - спросила она, окинув Марсиаля невозмутимым взглядом; трудно было сказать, какой именно смысл она вкладывала в это слово, но, несомненно, какой-то особый смысл был.
- Просто прекрасно.
- Что ж, тем лучше. Какое счастье, что у вас, мужчин, есть еще такие детские забавы. Хоть в это время вы не делаете ничего дурного.
- Ты называешь регби детской забавой? О несчастная!
- А что же это в таком случае?
- Пф! Ты в этом ничего не смыслишь! А где все остальные? У нас как будто сегодня гости к обеду?
- Дельфина одевается, а где дети, не знаю. Вероятно, в своих комнатах. Они, как обычно, сюда не заглядывали.
Марсиаль предпочел переменить тему:
- Ты для себя вяжешь этот роскошный лиловый свитер?
- Прежде всего это не свитер, а кофта, а во-вторых, она не лиловая, а сиреневая.
- Скажи, почему ты всегда выбираешь такие цвета: сиреневый, лиловый, серый? Чтобы быть похожей на покойную Queen Mary?
- Я ношу эти цвета потому, что они соответствуют моему возрасту и положению.
- А какое у тебя положение? - спросил он рассеянно (он искал на столе газету).
Взгляд мадам Сарла стал неподвижным.
- Вдовы, - ответила она.
- О, правда. Извини, тетя… Но послушай, ведь ты овдовела уже больше двадцати лет назад. Мне кажется, что…
- Время ничего не меняет.
- Это само собой, но я думал, что для внешних проявлений траура есть четко отмеренные сроки: шесть месяцев или там год…
- Но как бы ты хотел, чтобы я одевалась? - спросила мадам Сарла, вдруг оживившись. - Чтобы я носила мини-юбку?
Он рассмеялся.
- Не думай, пожалуйста, что я выглядела бы смешнее других, - продолжала она. - Я смело могла бы показать свои ноги.
- Тетя, помилуй, у меня и в мыслях не было…
- Мало кто в моем возрасте так хорошо сохранился.
- Что правда, то правда. Выглядишь ты великолепно. Тебе можно дать на десять-пятнадцать лет меньше.
Марсиаль нашел наконец газету и устроился на диване. Несколько минут длилось молчание, потом мадам Сарла, не отрываясь от вязания, спросила:
- Ну, а как поживает твой друг Феликс?
- Очень хорошо.
- Он все такой же дуролом? - осведомилась она своим невозмутимым тоном.
В лексиконе мадам Сарла это слово занимало особое место. Застрявшее в провинции словечко, бывшее в ходу в Великом - XVII - веке, оно обычно употреблялось и в мужском и в женском роде и имело примерно тот же смысл, что "дурак" у Мольера, но с большей гаммой оттенков. В зависимости от контекста и интонации оно могло обозначать в худшем случае - клинический идиотизм, а в лучшем - просто некоторую наивность. Между этими двумя полюсами оно охватывало весь диапазон умственной отсталости или слабости. К этому удивительно емкому слову, содержащему окончательный, неумолимый приговор, мадам Сарла частенько прибегала.
- Ну и язычок у тебя! - сказал Марсиаль. - Феликс - славный малый! И уж вовсе не дурак.
- Согласись, что блеска ему все же не хватает.
- А на что мне блестящий друг?
- Я хочу лишь обратить твое внимание на то, что ты неразборчив в выборе друзей. Тут ты начисто лишен честолюбия.
- Верно, лишен.
- Добрый малый, который только добрый малый и все, может оказаться балластом.
- Я просто поражен, тетя! Как мало в тебе милосердия!
- При чем тут милосердие?
- Ты считаешь, что надо гнать от себя всех добрых малых, если они не обладают блестящим умом. Это немило…
- Я вовсе не то сказала. Не искажай моих слов. Я сказала, что лучше иметь другом человека хорошего, достойного уважения и по возможности с головой.
- Феликс достоин уважения.
Мадам Сарла подняла глаза от вязания.
- Да? Ты так считаешь? Женатый человек, который вот уже десять или пятнадцать лет ходит к гадалке? Это, по-твоему, заслуживает уважения?
- А-а, значит, Дельфина тебе рассказала…
- Конечно. Полагаю, это не секрет?
- Вам, женщинам, никогда ничего нельзя говорить. Вы все используете как оружие против нас.
- Кроме Феликса, который, я повторяю и на этом настаиваю, просто дуролом, у тебя нет друзей.
- Что ты выдумываешь! У меня полным-полно друзей.
- Назови хоть одного, - сказала мадам Сарла инквизиторским тоном.
- Да у меня полно друзей, на работе и… В общем, полно.
- На работе не друзья, а коллеги. Назови мне хоть одного своего друга.
- Какая разница, как их зовут, все равно ты их не знаешь.
- Короче говоря, тебе некого назвать.
Марсиаль охотно продолжил бы этот спор, который его даже несколько распалил, тем более что споры с мадам Сарла - так уж издавна сложилось - велись всегда без всякого снисхождения к кому-либо или к чему-либо, до победы, причем далеко не окончательной. Но тут в гостиной появился молодой человек. Вошедший был новым и менее роскошным изданием Марсиаля. На нем был бежевый вельветовый костюм в широкий рубчик и серый свитер с высоким воротом.
- Добрый вечер, - сказал Марсиаль. - Матч был грандиозный. Жаль, что ты не пошел.
- Я глядел по телеку. Минут пять, - отозвался молодой человек.
- Всего пять? Что же ты видел?
Молодой человек неопределенно махнул рукой.
- Ты же знаешь, я и регби… Если не ошибаюсь, была какая-то свалка.
- Как грустно! - сказал Марсиаль, обращаясь к мадам Сарла. - Как грустно, что мне не удалось привить любовь к спорту хотя бы одному из членов моей семьи… Я здесь одинок… Одинок… Ты разве не обедаешь дома? - спросил он сына.
- Нет, почему же, обедаю.
- Но ты не переоделся…
- А разве в честь дяди Юбера надо переодеваться?
- Нет, но я хочу сказать… Ты мне и так нравишься… Но ты же знаешь дядю Юбера.
Не поднимая головы и не прекращая шевелить спицами, мадам Сарла кинула на внучатого племянника косой взгляд, один из тех взглядов, которые не выхватывают из пространства интересующий объект, а лишь скользят в том секторе, где он должен быть расположен.
- Он что, одет как битник? - пробормотала она.
- Нет, все нормально, только без галстука.
- Терпеть не могу одеваться! - сказал молодой человек.
- А ведь есть такие юноши, - мечтательно произнесла мадам Сарла, - которые любят надеть к обеду хороший костюм. Это те, у кого он единственный и которым пришлось работать, чтобы его купить.
Марсиаль бросил восхищенный взгляд на тетку, но от комментариев воздержался. По многим причинам ему не хотелось поднимать сейчас этот вопрос.
Мадам Сарла спрятала спицы и клубок шерсти в мешочек для рукоделья.
- Пожалуй, мне пора пойти поглядеть, как идут дела у вашей испанки. Я не слишком доверяю ее кулинарному искусству.
Она вышла из гостиной. Молодой человек уселся у камина с газетой в руках. Развернул ее и углубился в чтение.
Марсиаль тоже взялся за газету.
Юбер Лашом не выносил того, что, будучи англоманом, называл "small talk", другими словами, разговор, который ведут исключительно из вежливости и где затрагиваются темы, решительно никого не интересующие, такие, как погода или всякая там газетная чепуха. Пусть об этом болтают дураки. Уж если он начинал говорить, то лишь затем, чтобы сказать нечто существенное. Они не просидели и трех минут за столом, как Юбер коснулся одной из самых животрепещущих тем.
- Ты слышал? - сказал он своему свояку, выжимая пол-лимона на устрицы. - Она у них уже есть. У китайцев. Да, у них теперь есть бомба. Читал газеты? Последние сутки во всех министерских канцеляриях только об этом и говорят.
- Но этого давно ожидали. Так ведь?
- Ожидали, ожидали! Ты хочешь сказать, этого опасались, предвидели такую возможность, но никто - ни в Москве, ни в Вашингтоне - даже не предполагал, что это случится раньше, чем через пять, а то и десять лет. Все, что нам известно о китайской промышленности, не давало решительно никаких оснований считать, что они так быстро решат эту задачу. Равновесие мировых сил полностью нарушено, - заключил он с жаром и проглотил устрицу. - А это весьма тревожно.
- Неужели это так уж тревожно? Ты полагаешь, что великие державы…
- Я вполне допускаю, - сказал Юбер, - что по примеру американцев и русских китайцы не станут легкомысленно пускать в ход ядерное оружие. Они прекрасно понимают, какое возмездие за этим последует.
- Однако, - вмешалась мадам Сарла, - поскольку эти бомбы все накапливаются…
Но Юбер не дал ей закончить фразу.
- Нет-нет, не бойтесь этого, дорогой друг! Вы, несомненно, хотите сказать, что какой-нибудь генерал вдруг сойдет с ума, нажмет на пресловутую кнопку, и штук тридцать "Поларисов" ринутся на Пекин. Такое бывает только в романах. В действительности в современном технократическом мире это исключено!..
И он принялся развивать свою точку зрения. Для великих держав полезно, что появилась "сила устрашения". Это лучший гарант сохранения мира во всем мире… "Занятно, - подумал Марсиаль, - минуту назад он был весьма встревожен, а теперь не нарадуется. Болтает что попало!"
Марсиаль не выносил манеры свояка самоутверждения ради говорить за столом, не закрывая рта, нимало не заботясь о том, хотят ли остальные слушать его разглагольствования или нет. Юбер был одним из тех невыносимых зануд, которые почему-то убеждены, что в обществе они потрясающе интересны и забавны. Он и вправду мог быть забавен, но только если не вникать в смысл его слов, а лишь наблюдать за ним. Он напоминал дергающуюся марионетку, и глядеть на него было очень смешно.
О чем это он сейчас? О технократической организации будущего мира. Марсиаль быстро оглядел стол. Эмили, жена Юбера, делала вид, что слушает, во всяком случае, лицо ее выражало внимание, но в действительности она, наверно, мысленно была за тысячу километров отсюда, думала о своих детях, о последних покупках, о женском клубе и о множестве других менее конкретных вещей. Дельфина безукоризненно исполняла роль хозяйки дома, казалось, она с увлечением слушала Юбера, но в то же время бдительно следила за прислугой - не совершит ли та какой-нибудь оплошности (это была испанка, в доме она служила недавно, и ее приходилось учить буквально всему). Жан-Пьер, видимо, слушал дядю Юбера, однако с единственной целью - посмеяться над ним вволю, когда тот уйдет. И действительно, Жан-Пьер, во-первых, решительно не принимал в расчет то, что говорили люди старше тридцати лет, исключая Герберта Маркузе и, может быть, еще Сартра, и, во-вторых, считал, что пришла пора не организовывать мир, а опрокинуть его вверх тормашками, чтобы вернуть людям радость жизни. Рациональная организация мира, по его мнению, была мечтой технократов, мечтой "правых", которые не смеют себя таковыми назвать. В этом пункте Марсиаль соглашался с сыном. Итак, для Жан-Пьера слова дяди Юбера были вдвойне бессмысленны: дядя давно перешагнул тот возрастной рубеж, когда человек имеет право думать, и был, кроме того, позорным реакционером, маскирующимся под футуролога. Одним словом, бедняга Юбер проповедовал в ужасающем, полном одиночестве. Но нет, все же был один человек, который его действительно слушал, - мадам Сарла. Она не упускала ни одного слова из его речи и не сводила с него колких и непроницаемых глаз.
Благодаря развитию системы информации как науки нет никаких сомнений, что многие проблемы, которые в настоящее время представляются неразрешимыми, перестанут быть таковыми уже к началу нового века. Например, проблема голода в мировом масштабе. Необходимо пресечь демографический взрыв, но и это, оказывается, возможно. Процесс этот уже начат, в частности, у Мао. Нет, решительно нет никаких оснований для пессимизма. Завтрашний мир будет лучше нашего, это несомненно.
- Вы меня удивляете, - сказала мадам Сарла.
- Чем, дорогой друг?
- Вы вот уверены, что все идет к лучшему, а по моему мнению, как раз наоборот.
- Позвольте, где вы видите явные признаки упадка?
- Где? Да везде, - ответила мадам Сарла тем же спокойным, чуть ли не ласковым тоном. - Достаточно поглядеть вокруг.
- Вы, видимо, имеете в виду (он искал точное слово)… распущенность нравов? Но это только видимость! Показывают сквозь увеличительное стекло тот или иной частный случай, но основная масса населения, поверьте мне, абсолютно здорова.
- Только видимость? В прошлом году в одном Сот-ан-Лабуре оказалось с полдюжины несовершеннолетних девочек-матерей. В возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет.
Юбер широким жестом смахнул со счетов эти преждевременные беременности.
- Симптом переходного периода, - заявил он. - В чистом виде.
- Не знаю, симптом ли это, - сказала мадам Сарла. - Но сомневаюсь, чтобы сюда подходило слово "чистый". Правда заключается в том, что нравственности уже не существует.
Жан-Пьер открыл рот. Сейчас он наверняка скажет что-нибудь дерзкое. И Марсиаль решил его опередить:
- Что поделаешь, молодые хотят теперь жить, как им нравится. И я не могу их за это осуждать. Мы в молодости слишком многое в себе подавляли.
- Подавляли? - с удивлением переспросила мадам Сарла. - Я подавляла?
- Не ты, тетя, а время было такое. Атмосфера, в которой мы росли.
Тема распада нравов вызвала у обеих сестер куда больше интереса, нежели рассуждения об успехах системы информации. Эмили тут же включилась в разговор.
- Наши родители не позволяли нам с Дельфиной до совершеннолетия одним уходить из дому. Возвращаться домой мы должны были не позже одиннадцати. И заметьте, считалось, что нам предоставляется большая свобода.
И сестры рассказали несколько забавных историй, демонстрирующих строгость семейного воспитания до начала атомной эры.
- Истина в том, - сказала мадам Сарла, - что, когда гибнет религия, все рушится.
- А почему вы считаете, что религия гибнет? - спросил Юбер.
- Сразу видно, что вы не часто бываете в церкви.
- Позвольте, позвольте, я хожу в церковь. Мы с женой ходим. Не буду утверждать, что лично я очень набожный, но мы сохранили привычку…
- Если вы ходите в церковь, неужели вас не коробит то, что там делается?
- Тетя Берта хочет сказать про изменения в литургии: месса идет по-французски и так далее, - пояснил Марсиаль.
- Вы, очевидно, имеете в виду реформы Второго Вселенского собора? В мире, который находится в процессе серьезнейшей эволюции, они были необ…
- Священники утратили веру, - прервала его мадам Сарла, не желавшая, чтобы при ней защищали новую церковь. - Проповеди теперь напоминают выступления на профсоюзном собрании. Катехизис…
- Повторяю, реформы были совершенно необходимы из-за эволю…
- Катехизис, из которого выкинули добрую половину догм… И вы, вы считаете, что это христианство!
- Тетя права, они действительно хватили через край, - сказала Эмили примирительным тоном.
- Но помилуйте, духовенство обязано приноравливаться к веку. Многое в церковной практике закоснело, я бы даже сказал точнее, превратилось в труху…
- Кто сказал? - спросила мадам Сарла, буравя его взглядом.
- Что кто сказал, дорогой друг?
- Что духовенство обязано приноравливаться к веку?
- Да это же очевидно!
- Я вас не спрашиваю, очевидно или нет, - невозмутимо отрезала мадам Сарла. - Я спрашиваю - кто сказал, что духовенство обязано приноравливаться?
Слегка опешив, Юбер не сразу нашелся, что ответить, и она воспользовалась этой заминкой.
- Христос никогда не говорил, что апостолы обязаны приноравливаться. Так кто же?
- Церковь, хотите вы того или нет, институция мирская, - заявил Юбер. - Если она не будет меняться, у нее просто не останется приверженцев.
- Можно подумать, что вы говорите о гостинице, которая растеряет клиентуру, если там не проведут центрального отопления.
Юбер с натянутой улыбкой воззвал ко всем сидящим за столом:
- Она неподражаема! Такие сравнения… Вы просто неподражаемы, дорогой друг!
Марсиаль был отнюдь не против того, что тетя в споре явно брала верх.
- А мне кажется, - сказал он, обращаясь к свояку, - что происходит как раз обратное. Верующие удручены (он дважды споткнулся, прежде чем произнес без запинки) секуляризацией церкви.
- Да нет, да нет, ты ошибаешься. Спроси у молодых, что они об этом думают.
- Молодой, присутствующий здесь, - сказал Марсиаль, весело взглянув на сына, - может быть, вовсе не намерен тебе отвечать.
Все повернулись к Жан-Пьеру и почтительно ждали, чтобы молодое поколение вынесло свой приговор.
- Так или иначе, - сказал Жан-Пьер поставленным голосом, и ни один мускул в его лице не дрогнул, - бог умер!..