* * *
Меня беспокоила только одна вещь: что делать с бесшумным "Ремингтоном"?
Я серьезно задумался над этим вопросом вечером перед вылетом в Нассау. Идея выстраивалась медленно. Я успел побриться, принять душ, сложить все вещи в чемодан, упаковал свою копию рукописи в пустые коробки из-под писчей бумаги. Дик в душе распевал арию из "Травиаты". Когда мы сели на диван в гостиной, я сказал:
– Я все продумал.
– Ты о чем?
– Как нам избавиться от "Ремингтона". У нас еще достаточно времени, чтобы нанять моторную лодку. Возьмем картонную коробку, положим туда машинку. Потом отплывем на пару миль от берега, доберемся до Гольфстрима и утопим ее там. Но, – прозорливо добавил я, – коробку привезем с собой. Тогда никто не поймет, что мы от чего-то избавлялись. Если нас кто-нибудь увидит, то подумает, мы просто возили с собой бутерброды, пиво, так сказать, пикник на воде. Мы... – Я запнулся: Дик качал головой и блаженно ухмылялся.
– 007, – сказал он, – да по тебе больница для наркоманов плачет. Парень, ты слишком много работал. – Дик поднял руку, предвидя мои возражения. – Эти агенты из СМЕРШа круты, я знаю, но... Придурок, что за чушь ты тут несешь? Завтра утром мы будем в аэропорте Майами, кто-то из нас просто оставит машинку на стуле или рядом со стойкой диспетчера, да где угодно, это не имеет значения, и спокойно уйдет. В любом случае, она или попадет в бюро находок – там вещи держат тридцать дней, а потом продают, – или какая-нибудь счастливая домохозяйка подберет ее и отнесет домой. Вот и все. Конец проблемы. Кретин!
Я закашлялся, чувствуя, что краснею.
– Да, похоже, мне действительно нужно несколько дней отдохнуть. Но мы ведь именно поэтому летим на Багамы.
За исключением одной мелочи план сработал идеально. Мы оставили "Ремингтон", когда до посадки было еще целых тридцать минут. Мы походили по залу, купили сигарет, поменяли в банке две тысячи швейцарских франков, я постоянно оглядывался через плечо в сторону машинки, стоящей на полу в своей черной безымянной коробке. Каждый раз я ожидал, что ее там уже не будет; каждый раз она, как прикованная, стояла на месте. Наконец я не выдержал:
– Думаю, надо все еще раз проверить. Посмотреть, не забыли ли мы чего.
Я подошел к машинке и, повинуясь импульсу, открыл футляр. Под подкладкой была приклеена полоска желтой пластиковой ленты с названием и адресом мастерской на Верхнем Бродвее, расположенной всего в паре кварталов от дома моих родителей на Вест-Энд-авеню, куда Дик отдавал машинку в ремонт.
– 007, твою мать! – вышел я из себя. – Тебе бы на нос эту штуку прилепить.
* * *
В нашем гениальном плане чего-то не хватало, какой-то аспект проблемы мы не учли. Эта мысль не давала мне покоя, как больной коренной зуб, весь полет до Нассау и во время долгой поездки из аэропорта на остров Парадиз. Мелькающий за окном пейзаж я практически не замечал – тропическую листву, ободранные неряшливые дома, тенистые аллеи казуаринов. В моей голове царил вихрь чисел, возможностей и вероятностей; мысль перескакивала с Беверли Лу на Хэрольда Макгро, с него на Ральфа Грейвза, стараясь предвидеть их реакцию на новые требования Ховарда.
Дик сжимал в руках портфель с копией рукописи – самой ценной, так как на ней были пометки самого Хьюза, чтобы лишний раз подтвердить ее подлинность.
– Через пять лет, – ликовал Дик, – мы можем продать эту вещицу Техасскому университету тысяч за сто.
Я понизил голос так, чтобы водитель не мог меня услышать, и рассказал коллеге о своих тревогах.
– Забудь об этом сейчас, – ответил он. – Мы вкалывали как проклятые все лето. Расслабься и позволь колодцу вновь наполниться. Ответ сам к тебе придет.
Совет был вполне разумным, но я никак не мог к нему прислушаться. Весь день проблема периодически всплывала в голове. Как мальчишка, постоянно нажимающий на синяк, чтобы проверить, болит он еще или нет, я ворочал ее так и эдак, пытаясь найти причину своего беспокойства.
Как только мы добрались до своих номеров в гостинице "Бич", я тут же влез в плавки и пошел погреться на песочке. Вечером, одевшись в самые приличные костюмы, мы вызвали такси и отправились в отель "Британия-Бич", договорившись проиграть в казино по двести пятьдесят долларов каждый. Как только финансы закончатся, торжественно поклялись мы, придет пора уходить домой.
Если не считать парочки маньяков за игровыми автоматами и нескольких человек, играющих в рулетку, зал был пуст. Серьезные игроки подходили только к вечеру. Мы взяли себе по бурбону в баре, заказали столик, а потом пошли по коридору в сторону холла.
– Вот здесь он и живет, – сказал Дик, задумчиво глядя в потолок.
– Святая святых. Может, позвонить ему по телефону?
– Да, точно, позвони ему и скажи: "Хауи, малыш, как жизнь, братан? Это твой автобиограф Клиффи, любимый секретарь всех и каждого". – Дик широко улыбнулся. – Господи Иисусе! Это уже слишком! Я чувствую себя так, словно снимаюсь в кино или сплю наяву.
Мы обильно поужинали, потом не спеша поднялись по невысоким ступенькам в игровой зал. Работали два стола для игры в кости, за обоими людей было маловато. Я нашел местечко за ближайшим ко мне и протянул крупье сто долларов.
Час спустя у меня осталась только двадцатка. Саскинд, игравший в рулетку, подошел ко мне с мрачным видом. Наши финансы подошли к концу через двадцать минут, и мы оба вышли из-за стола.
– Ну, – процедил Дик, – и можно назвать это достойно проведенным вечером?
– Послушай. У меня есть еще немного наличности в бумажнике. Вроде заначки. Я дам их тебе. Если не согласен, то тогда пошли обратно в отель. Иначе...
– У меня есть тысяча швейцарских франков и около пятидесяти фунтов, – признался мой друг.
Мы застенчиво улыбнулись друг другу, поменяли деньги в кассе, вернулись к игре в кости и купили по маленькой горке фишек. Выпала очередь Дику. Он поставил десять долларов на пасслайн и проиграл.
– Твоя очередь, – пробормотал мой невезучий друг.
– Предпочитаю не связываться со сложными ставками. Я всегда играю на определенное число, – урезонил я его.
Первый пойнт оказался шестеркой. Дик поднял ставку вдвое, и спустя три броска выпали две тройки. Я поставил на кон десятку, мой коллега добавил еще двадцать.
– Давай, парень, – прошептал он. – Здесь становится жарко.
Я взял кости, пару раз встряхнул их и пустил в свободный полет.
– Семерка выиграла, – объявил крупье.
Моим следующим пойнтом стала десятка. Кости все летали и летали, но не было ни пойнта, ни семерки, мы зависли в подвешенном состоянии. Пожилой мужчина, стоящий рядом с Диком, поставил небольшую горку двадцатипятидолларовых фишек на цифру десять. Я подобрал кости, а краем глаза заметил, как Саскинд поставил на ту же десятку пять баксов и сделал двойную ставку. Кости пошли. Две пятерки. Мой друг сияющими глазами посмотрел на меня, воротник его рубашки потемнел от пота. Он воскликнул:
– Да они говорят со мной!
Пожилой мужчина, похоже, тоже уверовал в мою удачу и решил удвоить, поставив все, что выиграл на пасслайн и числа.
– Будет одиннадцать, – прошептал Дик мне на ухо. Слишком поздно, кости уже вырвались из моей руки.
– Выиграл номер одиннадцать, – объявил крупье.
– Черт возьми, слушай меня! – возопил Дик. – Я же чую, они разговаривают со мной.
Спустя семь подач мы вышли из-за стола с подносом, полным двадцатипятидолларовых фишек на сумму две тысячи сто долларов. Принимая во внимание проигрыши, сегодня мы обогатились на тысячу шестьсот. Старик, который играл вместе со мной, постоянно удваивая ставку после каждого выигрыша, забрал с собой в десять раз больше. Он набил карманы своего пиджака фишками и сказал:
– Спасибо, молодые люди, это была хорошая игра, – после чего незамедлительно удалился.
Мы выпили два двойных коньяка, а потом уехали на такси в гостиницу. Когда машина ехала по мосту на остров Парадиз, меня посетило озарение:
– Удвоить. Вот оно. Нам нужно увеличить ставку.
* * *
Дик зашел ко мне в комнату и стал наблюдать, как я быстро пишу на почтовой бумаге гостиницы две записки почерком Ховарда. В одной из них он давал "Макгро-Хилл" разрешение опубликовать книгу как автобиографию. Другая была адресована мне. Она гласила:
11.09.71
Клиффорд Ирвинг,
В случае, если соглашение между тобой и "Макгро-Хилл" касательно публикации моей автобиографии не будет достигнуто к 21 сентября 1971 года, я даю тебе разрешение предложить мою автобиографию другому издательству на условиях, которые мы оговорили в письме-соглашении, а также показать им рукопись, находящуюся в твоем распоряжении. Разрешение истекает 30 сентября 1971 года, после чего обе копии рукописи должны быть переданы мне.
Искренне твой,
Ховард Хьюз
– А в чем смысл? – заволновался Дик.
– Смотри. И все поймешь. – Я порылся в своем кожаном портфеле и нашел чековую книжку Хельги Ренаты Хьюз. После трех неудачных попыток я наконец остался доволен чеком на сто тысяч долларов, который выписал "Макгро-Хилл".
– Я понял, – воодушевился мой коллега. – Если они откажутся от оплаты, то ты вручишь им чек. – Тут в его голосе появились нотки тревоги. – А если они его примут? Что останется на счете? Около двух сотен баксов?
– Я покажу им чек, но не отдам. Записка Ховарда дает мне девять дней на поиски другого издательства. За это время мы сможем добавить денег на счет. Возьмем из того, что ты скопил на черный день, немного моих, переведем деньги со счета Эдит в "Меррил Линч" и вот тогда дадим им чек. Это снимет нас с крючка, а рукопись по-прежнему остается в полном нашем распоряжении, и мы спокойно продаем ее или переделываем в роман. Но это произойдет только в том случае, если в "Макгро-Хилл" сидят полные кретины, которые позволят бестселлеру ускользнуть из их рук.
– Не может быть, – заявил Дик. – Таких дураков не существует.
Глава 11
Французские апартаменты
Мы зарегистрировались в гостинице "Элизиум" в воскресенье вечером. Беверли оставила за мной номер – "комнату гейши", – но хватило одного взгляда, чтобы понять: ее затейливое восточное убранство никоим образом не соответствует нашему предприятию. Требовалось что-то более строгое, поэтому я переселился в номер этажом ниже. Этот назывался "французские апартаменты" и был обустроен в манере, более подходящей для деловых встреч. Вдобавок ко всему в нем стояла совершенно необходимая мне кровать просто колоссальных размеров. Впереди нас ждали бессонные ночи, а в таких условиях удобная комната становится жизненной необходимостью. Дик занял соседний номер со смежной дверью, которая запиралась только с моей стороны.
– Не вздумай приходить сюда и выяснять, как идут дела, – предостерег я его. – И не подслушивай. Если кто-нибудь вдруг решит, что это дверь в туалет, ты ткнешься своим любопытным носом прямиком в ширинку Ральфа Грейвза.
Но уже на второе утро, во вторник, именно так все и получилось. Дэйв Мэнесс из "Лайф" пытался куда-нибудь пристроить свою куртку и в поисках подходящего места, разумеется, открыл ту самую дверь. Дик, к счастью, спустился вниз позавтракать, но его большой желтый чемодан зиял внутренностями у противоположной двери. Я оттащил Мэнесса от двери, бормоча какую-то чушь о том, что обязательно попрошу администрацию запереть проход.
– Охрана здесь ни к черту, – раздраженно сказал помощник исполнительного редактора. – Кто угодно может войти сюда через соседнюю дверь и стащить записи.
Беверли позвонила мне в воскресенье ночью, надеясь, что мы, возможно, вместе пообедаем, посидим где-нибудь, а она тем временем хотя бы мельком взглянет на ценную рукопись.
– Я совершенно без сил, – таков был мой ответ. – Лучше составь мне завтра компанию за завтраком, до того как все соберутся.
Она приехала в полдевятого утра. К тому времени я уже вытащил две копии записей, каждую упаковал в коробку, которые приобрел в канцелярском магазине Помпано-Бич. Мы провозились с ними целый час, пока наконец не приехали Ральф Грейвз и Дэйв Мэнесс. Когда мы виделись в прошлый раз в июне, парни лучились дружелюбием. Теперь же они отделались коротким рукопожатием, швырнули куда попало свои пиджаки и потребовали предъявить рукопись. Начало было настолько прохладным, что заставило меня содрогнуться. Я не мог найти причин для подобного обращения, пока три ночи спустя Беверли не объяснила мне ее:
– Это все твой последний звонок из Флориды. Мне в конце концов пришлось сказать Ральфу и Дэй-ву о том, что Хьюз повысил цену. Совершенно естественно, они расценили это как попытку вымогательства и чуть вообще не вышли из игры.
– Получить больше? Ты имеешь в виду, со стороны Хьюза?
– Нет, с твоей стороны. И я оказалась права. Дэйв Мэнесс прочел твое письмо и сказал, что ситуация выглядит очень забавно и ему совсем не нравится то, чем все это попахивает.
– Я ничего не понимаю.
– Он решил, что вся затея смахивает на одну большую мистификацию, – объяснила Беверли.
– Мистификацию? Он прямо так и сказал?
– Да, причем с большой уверенностью. Не забывай, Мэнесс не прочитал ни слова рукописи. Мы только с твоих слов знаем, что в ней якобы девятьсот пятьдесят страниц. Ты постоянно твердил нам, какая грандиозная вещь получится в результате, но никто не был готов поверить тебе на слово. Дэйв подумал, что ты и в самом деле затеваешь какую-то авантюру.
– Это просто ужасно, – сказал я, не покривив душой. – Боже мой! И ты мне ничего не сказала.
– Я пыталась! Ты думаешь, на что я намекала, когда ты звонил из Флориды? Ты хотел, чтобы я все сказала Ральфу и Дэйву, но я ведь была против. Ты настаивал. Они в итоге пришли в ярость и заявили, что ты – мой автор, а не их, и вообще все дело выглядит крайне подозрительно, поэтому они будут очень, очень осторожны с этим текстом.
* * *
Мэнесс уселся за большой стол в гостиной, в то время как Грейвз с рукописью устроился в большом кресле для двоих. Они взяли себе одну копию, другую Беверли протянула Роберту Стюарту и Альберту Левенталю, которые приехали сразу после десяти. Я заказал два кофе, курил одну "Галуаз" за другой и пытался читать роман про Тревиса Макги. Не прошло и часа, как я сдался и начал заглядывать Беверли Лу через плечо. Еще до начала читки я сделал несколько невнятное вступление, чтобы объяснить занудность первых частей:
– Хьюз был сначала не очень разговорчивым. Вы поймете, что я имею в виду. Он не привык к такого рода беседам. Во время наших первых встреч...
– Мы сами прочтем, – обрубил Грейвз.
Я знал, что материал хорош. Мы проверили его вдоль и поперек, выискивая вкравшиеся ошибки, читали и снова перечитывали на Ибице и в Помпано-Бич. Но внезапно я начал думать о дюжине таких вещей, которые умный и нахватанный читатель просто не сможет проглотить, не подавившись: Хьюз путешествовал инкогнито по Эфиопии и спешил на аэроплане и каноэ на встречу с доктором Швейцером? Хьюз и Хемингуэй? Хьюз вылетел из Англии в 1944 году в составе разведывательной группы? Более того, никто до сих пор не выявил мою полную неспособность показать хотя бы одну кассету с записанным интервью. Я сказал издателям, что Хьюз отказался от контактов с ними, но в качестве объяснения причин такого решения смог привести лишь его паранойю. А в Помпано-Бич, во время переноса текста на бумагу, мое бунгало якобы находилось под круглосуточным наблюдением со стороны доверенных (и, конечно же, анонимных) помощников Хьюза.
– В приложении помещены некоторые очень интересные материалы, – сказал я, стараясь отвлечь их внимание и придушить собственную нарастающую панику. Короткий кивок от Левенталя – вот и весь результат от моих стараний.
Я курил, глотал кофе, пытался занять голову неправдоподобными приключениями Тревиса Макги, заглядывал через плечо Беверли.
– Что-то ты нервничаешь, – заметила она.
– Просто очень устал, – объяснил я. – Думаю, мне лучше пойти прилечь.
Это тоже не сработало. Через десять минут я снова завис над ее плечом.
– Давай я тебе кое-что покажу, – сказал я, переворошил страницы второй коробки с рукописью и вытащил страницы с восемьсот девяносто четвертой по девятьсот пятую – анекдоты о том, как Боба Гросса поймали на краже пачки печенья "Орео" в калифорнийском супермаркете и как у Ховарда постоянно съедали печенье, когда он снимал "Лицо со шрамом".
– Прочти вот это, – с нарочитой веселостью произнес я, – если хочешь посмеяться.
Беверли прочла, рассмеялась и передала листы Левенталю и Стюарту. Они прочитали и пришли в бурный восторг.
– Ральф, взгляни-ка на это, – сказал Альберт, показывая текст Грейвзу.
– Нет уж, – отозвался тот, – я лучше прочту все по порядку.
Но в итоге моего вмешательства сосредоточенность редактора "Лайф" дала трещину, и я ясно видел, как его взгляд скользит поверх материалов приложения. Еще минут десять он внимательно читал, затем переложил листы с приложением на стол, за которым с непроницаемым лицом восседал Мэнесс. Сидеть, ничего не делая, было просто невозможно, так что я принялся бродить от софы к краю стола, где окидывал взглядом лежавшие под стеклом фотографии Эдит, детей и нашей finca. Я видел, что именно Грейвз передал Мэнессу – запись телефонного разговора Хьюза и Маккалоха, произошедшего в 1958 году. Дэйв прочел первую страницу, затем вперил в меня пронизывающий взгляд:
– Где вы это достали?
– У Хьюза. Мне показалось, это стенограмма их разговора. Забавно, что он оставил все замечания Маккалоха.