- Я, - говорит, - вас, жи… то есть евреев, люблю. У меня друзья - что ни человек, то жи… то есть еврей. И вообще, - говорит, - у писателей одна половина - евреи, а другая - еврейки.
И такой слюнявый был, когда стихи читал. Плюется - ужас! И обзываться любил… Шепчет тебе какую-нибудь гадость, думает, ты возбуждаешься. Но я к тому времени многое уже повидала: хочешь жить - умей вертеться. Я с ним должна была девочку жалкую полуголодную разыгрывать. Я от него по комнате вроде убегаю, а он вроде меня насилует. Как он насиловать любил! Боже ж ты мой! Его хлебом не корми, только понасиловать дай…
Сначала он придумал пустить меня по редакциям со своими стихами:
- С твоей рожей они сразу тебя напечатать захотят. У них от сидения в редакциях постоянное возбуждение. Ты будешь действовать на них, как Вольтова дуга. Секретарем союза сделают! Первой поэтессой станешь!
А потом…
- Нет, - говорит, - жаль мне тебя в писатели отдавать, тебя жиды испортят, к жидам уйдешь.
И вот тогда-то он решил использовать меня поинтереснее.
- Есть ли, - говорит, - у тебя знакомые, такие же порядочные девушки?
Были у меня три знакомые лярвы.
- Как же, - говорю, - есть! Три очень порядочные бедные студентки.
Оказалось, у него были важные друзья. И эти друзья придумали скидываться: как бы платили членские взносы. А он у них был вроде как казначей. Эти взносы он должен был нам передавать, а нас передавать своим важным друзьям.
Ну, что там происходило в его квартире и что там выделывали его друзья, - рассказывать не буду. Я уже сказала: гадостей не люблю. Хотя все-таки странно - солидные люди. Ну, да ладно - платили хорошо!
Но постепенно, гляжу, начинают платить поменьше. Я сначала смолчала. А он дает мне все меньше. И новых девушек требует. Я высказалась. А он мне в ответ:
- Знаешь, ты уже всем надоела. Мы разнообразия ищем. Без разнообразия нет творчества. Так что, жидовочка (он так теперь меня называл), будем расставаться.
К тому времени он на машине "Нива" стал разъезжать. И к этому названию слово "русская" приделал. Русская "Нива". Такой смешной. Друзья его важные устроили его на работу на Мосфильм - главным редактором в объединение. И вот гляжу, действительно не зовет он меня больше! Узнаю: он на Мосфильме с массовкой связался. Девица знакомая донесла, которая в массовке по холмам бегала. Поняла я, что меня умыли. Но я ведь не мама, я с цветочком возиться не буду. Короче, стукнула одному парню кое-что про его девушку, которую к поэту приводила. А у мальчика кое-кто кое-где был… Ну, и пошла раскручиваться машина. Наступил мой час. Зовет меня Г., тихонький, приветливый, вместо жидовки радостью называет, деньги сует и говорит:
- Если вызовут тебя в качестве свидетеля, говори то-то…
Ну, деньги-то я взяла, потому что они мои, заработанные. И отвечаю:
- Я тебе ничего не должна, Ваня, ты "членские взносы" господские себе присваивал, так что какие показания мне давать - я уж сама решу.
Что там потом было! И разбирательство при закрытых дверях, и в Союз писателей меня вызывали, и справку он достал, что импотент, и потом другую справку от жены, что исправился и теперь только с нею, с женою, живет.
Ну, я все честно на него показала при закрытых дверях, а про других его важных ребят - ни-ни. В результате мне - ничего, а Ваню из поэтов исключили, а потом он умер. Довольно скоро умер.
И в это время, когда разбирали эту историю "членских взносов", я впервые узнала кое-что про наших девушек "за бугром".
Дело было так. Обычно дома я сидела до десяти вечера, книжку хорошую читала. А потом, в "свой час", выходила "прошвырнуться"…
И в тот день было все так же. Вышла. Вскоре, ну, как обычно, - скрип тормозов. Не оборачиваюсь. Жду… И вдруг бац - женский голос. От изумления обернулась.
- Подвезти не надо?
Смотрю: красивая, лучше сказать, эффектная, чья-то жена или дочка. Ну, я уже к тому времени все про все знала. Но с этим не сталкивалась. А я девушка любопытная, мне все интересно.
- Можно.
- Ну, садись. Куда тебя везти?
- Да в общем, куда хотите.
- Ну, если не возражаешь, заедем ко мне: кофе выпьем, посидим. Меня зовут Александра. Можешь звать меня Алекс.
Приехали. Шикарная квартира, но такая грязная! Если бы у меня была такая квартира… Ну, села. Она сварила кофе и вокруг моего плечика невзначай колдует. И вдруг открывается дверь - появляется чудо-юдо. Тоже, видать, лет сорок, тоже, видать, хороша, если намазать, но сейчас - страшная, темная! Посмотрела я на нее, она все поняла и говорит:
- А я себе сейчас мщу. Думаю, добью себя! И вот добила.
- Это моя подруга из Франции, - сказала Алекс, - то есть она русская, но замужем за французом.
Тогда это только начиналось. Я этих иностранцев как огня боялась. Это сейчас девки смелые, а моя молодость прошла в эпоху грузин - они были главные кавалеры. А иностранец - для нас это шпион. С иностранцем тебя сразу заметут.
Но я любознательная. Я люблю новые условия игры. Начинаю слушать, запоминать, учиться.
И эта старая французско-русская курва начинает рассказывать про какие-то Канарские острова, где она познакомилась с каким-то "голубым" Коко. И стали они с этим педиком проживать как брат с сестрой.
- Я, - говорит, - взяла его просто от одиночества. "Голубенький" Коко оказался художник и сын испанского миллионера. А в это время эта страхолюдина на самом деле любилась с итальянским графом, у которого кроме титула ни шиша не было. Потом Коко влюбился в итальянского графа, который должен был получить от кого-то наследство… Тут я совсем запуталась. Смотрю: Алекс дремлет, а французская дура напилась и ни с места! В двадцать седьмой раз рассказывает про Канарские острова, и "голубым" у нее уже стал итальян-ский граф.
Потом Алекс проснулась, и мы с трудом затолкнули эту русскую француженку в другую комнату дрыхнуть.
- Ну, она у тебя с большим приветом.
- Нет, это все чистая правда. Она графиня. У нее даже есть замок. Как раз недавно она бросила своего графа и вышла замуж за Коко, поэтому сейчас она несколько расстроена. Кстати, лет пять назад я познакомилась с нею, как с тобой. В том же месте. Она тогда была худая, длинная, молодая, чем-то очень похожая на тебя. Сними платье - я уверена, ты сложена, как она.
Платье-то я сняла и все думаю: если такая шантрапа в замке живет, чем я хуже…
Вот с этими мыслями на следующий день вышла я в Квадрат. Квадратом назывался кусок, где в Москве наш главный Бодисейл. Значит, Квадрат - это "Националь" ("Нац") - Совмин - Телеграф - "Российские вина". Там и было мое место.
После трех недель знакомства с Алекс я хорошо поняла свою цель. Мне было двадцать пять… ну, ладно - двадцать девять! Я была клево одета (привет от Алекс), умела поддержать "конверсейшн" (образование Алекс), прекрасно пила (привет от восточных людей), могла покурить (тоже привет с Востока), хоть мне это дело чуждо, я знала все сплетни в литературном мире (поэт Ваня) и могла вставить в разговор стихи Тютчева (ну, это, конечно, не поэт Ваня, он знал только свои стихи, это Алекс). Я знала, что "после" надо обязательно говорить: "Мне никогда еще не было ни с кем так хорошо!" - и что "двуногое" (термин Алекс) больше всего ценит, когда ему говорят: "Какой вы умный". При этом чем он глупее, тем больше ценит. "Можешь говорить ему, что он сволочь, дрянь, убийца, сводник, но не забудь добавить про талант и ум" (Алекс). Короче, я готовилась к выходу в международные сферы. Я научилась говорить мало. "Главное - слушай, в этом твоя сила, пусть говорят они" (Алекс). Вообще Алекс я часто вспоминаю. Я когда обокрала ее и ушла, она три дня из квартиры не выходила. Говорят, по полу ползала, мой запах вынюхивала. Потом она мне письма в стихах писала, я не отвечала. Потом она седуксен выпила с портвейном, и отец отправил ее в психушку - в крэзу. Она мне оттуда тоже письма писала. Нормальные такие, только в конце письма у нее почему-то кошка разговаривала…
Короче, вышла я первый раз в Квадрат с международными целями. Поджилки трясутся, думаю: заметут. Это маменькин цветочек во мне боялся. Но я пересилила этот сукин цветочек…
Слышу: ко мне обращаются. Вроде по-английски. Гляжу: так дерьмово одет, я его сначала даже послала. А это оказался англичанин, богатейший фирмач. Они, оказывается, чем богаче, тем гаже одеты. Для них главный кайф - ходить в мятых пиджаках.
Ну, и дальше началось.
Сняла я квартиру с телефоном, и полетел этот телефон из Москвы по всем странам мира: уедут и друзьям передают. Времени стало в обрез, взяла я еще одну девку в кооперацию. Это был мой час: денег - навалом, если не звонят, так сказать, организованные, выходим на дикий промысел - в Квадрат. Тут на меня сразу клюют, подскакивает какой-нибудь фирмач. Только сказал три слова, предлагает жениться. Это у них такой ход. Они знают, что наши дуры-потаскухи затем только и знакомятся. Вот и хотят фирмачи на ширмачка: ведь пятьдесят - сто долларов такса. Ну, думаю, пора вспомнить про мамин цветок. "Конечно, - говорю, - поженимся". Привозим его с напарницей домой - и под душ. Пока он моется, карманы ему чистим. Когда выходит из душа - ору в панике: "Май мазер риторн вери сун!", что значит: "Мамаша скоро возвращается!" Он начинает в темпе одеваться, лезет в карман, а там пусто. Ну, если начинает шуметь - напарница в рев: "Мать с братом идет!" За брата у нас драйвер был. Ну, он и выметается… Тогда мы к "России", к гостинице. Там еще берем какого-нибудь - и все снова! И еще успеваем к ночи в мотель на Можайке…
Но так, конечно, мы поступали с "дикими" знакомыми. А которые организованные, по телефону, - тут все честно, тут такса…
Работала я без промахов, только раз дала слабину: в американца влюбилась. Ну, мы с ним два дня из комнаты не выходили. И пара мы были такая чудесная, когда шли - весь пипл глядел. Он даже плакал, когда уезжал. Да и я два дня сама не своя ходила…
И еще с моим драйвером, с Гошей… Я его однажды у себя оставила. А потом начала о нем думать. Ну, чувствую: не могу. Чего он со мной только не делал: обкрадывал, бросал, я все терпела. Пока про мамин цветок не вспомнила. Ну, думаю, дела! Растет во мне цветок…
Вот тогда-то вместо Гошеньки и организовала я себе Генриха. И его дерьмовый Хуэнвенбрюкен, простите за выражение.
…И вот теперь я опять в Союзе, в маминой комнате. Будто не было всех этих лет… Первое, что я увидела, войдя в эту, с позволения сказать, комнату, был мамин цветок. Он совсем завял. Но торчал на окне. Я подошла к окну, открыла, посмотрела вниз, чтобы делов не наделать, - и бросила мамин цветочек в окно. И сразу мне стало легче.
А вечером позвонил мой адвокат из этого городка с неприличным названием. Сказал, что Генрих утаил деньги при разводе и тайно купил корабль. И теперь моя задача - мотаться по всем морям и океанам, искать этот корабль. И вскоре я выехала из Союза добивать Генриха в его дерьмовой зеленой стране.
Генрих вел себя как пират. Он прятал корабль во всех гаванях мира. Мы с адвокатом летали по всем портам за этим летучим голландцем, но ни хрена не нашли.
Я осталась совсем без денег и начала пить. Напьюсь пьяная - и забываю, где я. Звоню по автомату в Москву Алекс и ору ей:
- Алекс, мы тут в кабаке, деньги кончились - выручай! Какой адрес? Монмартр, улица Мартирс - драйвер довезет! Как это не понимаешь? Алекс, - кричу, - ты что ж, предаешь меня? Ты что ж, после психушки совсем понимать разучилась? Ты что, на Монмартр приехать не можешь? Лучшая б… Москвы погибает!
Вскоре я поняла, что совсем сопьюсь. И вот тогда-то я и встретила негра Мишу.
В первый раз я встретила этого негра Мишу в СССР, в К., когда меня выслали туда "за дела". К. - это город "двух П": туда высылали педиков и проституток. Негр Миша учился в К. в каком-то институте и жил в общаге вместе с другими неграми. И вскоре все их общежитие было заселено пухленькими белокурыми служительницами Венеры, высланными из Москвы. И вот через столько лет в Париже недалеко от Сорбонны мы встретились с этим негром.
Я своего не упущу. Вскоре мы благополучно поженились. В это время в стране Миши произошел реакционный переворот. И к власти пришел страшенный реакционер султан, Мишин родственник. Миша был назначен его личным летчиком. (Летать Миша не умел, он должен был просто сидеть с султаном в самолете.) И мы с Мишей рванули в ту страну. Там моего супруга ждал подарок: толстая африканская жена, которую откормили для Миши в одном из дальних селений. Потом по случаю третьей и четвертой годовщины победы султана над революцией Миша получил в подарок еще двух толстых красавиц. А я стала старшей женой… Надо сказать, это была страна моей мечты. Здесь я могла наконец пожирать свои любимые сласти утром, днем и вечером и ничего не бояться. Потому что чем больше я их ела, тем красивее считалась…
Слухи о моем прекрасном теле, о моих слоновьих бедрах и невероятной заднице волновали всех. Люди щелкали пальцами, круглили глаза и восхищенно шептали: "Белая-белая, красивая-красивая, бочка на бочке". Теперь мой муж все чаще летал с инспекционными целями, а в это время мой дом посещали: сам султан, премьер-министр и начальник службы безопасности. Деньгами я не брала, только драгоценностями. У меня в шкатулке лежали: бриллиант из чалмы предыдущего султана, знаменитый сапфир из короны императора Бекасы и еще кой-какие стекляшки. Не гнушалась я и встречами с простыми армейскими руководителями. Они и предупредили меня о готовящемся перевороте.
Однажды ночью на улицы вышли танки, реакционного султана застрелили во дворце, моего мужа Мишу и начальника службы безопасности убили на Олимпийском стадионе. Сначала содрали с них живьем кожу, а их почки выбросили на беговую дорожку…
В это время я уже летела в Голландию. Я тяжело дышала, обливалась потом, с трудом умещая свои прекрасные телеса в самолетном кресле.
Сейчас я веду торговлю драгоценностями по всему свету, а все капиталы держу в Швейцарии. Я помню, как в Москве одна знакомая проститутка по прозвищу Дрына мне говорила: "Все всегда, Нинок, нужно держать в Швейцарском банке".
Ничего, я показала этому миру маменькин цветочек!
Все виды "любви к…" были исчерпаны. Перешли к более общим темам.
- Первая любовь, - объявил приятный баритон и начал повествование.
О ПЕРВОЙ ЛЮБВИ
Редактор толстого журнала З. был приглашен на юбилей литературоведа С. Как-никак человеку стукнуло семьдесят пять, и за это время С. повидал немало. Говорят, в молодости его даже бил Есенин. После этих побоев он и стал историком литературы. Его первая работа была на модную тогда тему "Руководитель национально-освободительной борьбы на Кавказе Шамиль". Но взгляды переменились: в конце тридцатых Шамиль стал считаться агентом империализма. С. признал свою ошибку. Во время Отечественной войны Шамиль вновь стал вождем освободительного движения, и С. признал ошибкой, что он признал свою ошибку. В сорок девятом году со злополучным Шамилем опять стало плохо, и С. признал ошибкой то, что он признал свою ошибку в том, что он признал свою ошибку…
После С. посвятил себя уже чистому литературоведению. Он даже стал директором института, где под его руководством и начал свою деятельность наш редактор З. Вот почему редактору З. пришлось идти на его юбилей.
Редактор З. был мужчина мрачный. Сборищ в ресторанах он не любил, потому что все вокруг пили, а ему пить было нельзя - он был мужчина запойный. И еще потому, что он ненавидел людей. Ненавидел всех: жену, сотрудников, даже самого себя. Рассказывали, что в конце рабочего дня З. выходил из своего журнала, переходил на другую сторону улицы и, злобно глядя через дорогу на покидающих журнал сотрудников, топал ногой и произносил только одно слово: "Ненавижу!"
Так это или не так, точно не знаю, а врать не хочу. Одно знаю: в день юбилея С. редактор З. был в лихорадке. Дело в том, что спецрейсом из Крыма доставили в его журнал красную сафьяновую папку, где лежала статья "нашего дорогого Леонида Ильича". Честь для журнала, сами понимаете, какая, но и ответственность тоже! Наш герой ознакомился с замечательной статьей, после чего можно было запереть ее в сейф. Но оставить в пустой редакции, пусть даже в сейфе, такую статью! Дудки! И он решил взять статью с собой.
Он аккуратно уложил статью в сафьяновой папке в япон-ский портфель-"дипломат", купленный на последнем писательском съезде, и отправился в ресторан "Арагви" на юбилей "прохвоста". Так он именовал юбиляра, как, впрочем, и всех остальных.
У "Арагви" он отпустил шофера. Из дверей ресторана высунулось гнусное лицо швейцара.
- На банкет, - сказал З. и мимо очереди проследовал в ресторан.
"Надо дать ему какую-то мелочь, - подумал он о мерзком швейцаре, но рука сама сунулась в тот карман, где мелочи не было. - Обойдется, прохвост!"
За банкетным столом было людно: масса ненавистных знакомых. Его усадили рядом с жирной подлюгой - поэтессой Б. Напротив него сидел другой негодяй - критик А. Этот развратный мерзавец А. все время перемигивался с тоже развратной поэтессой Б., а потом вообще не нашел ничего лучшего, как, дыша водкой, втиснуться между З. и толстой тварью Б. От злобы наш З. не выдержал, вскочил со стула и умчался в туалет.
По дороге в туалет он похолодел: вспомнил, что забыл взять с собой портфель.
Бегом З. вернулся в зал и увидел, как ненавистный критик А., поставив его драгоценный портфель на соседний стул, полуобнимает развратную поэтессу Б.