- Ну да. - Пульс у меня участился.
Вот ведь чурбан бесчувственный!
Господин за стойкой принялся обмахиваться газетой.
- Велосипеды им подавай.
- Что?
- Я про своих. Требуют купить им велосипеды. "Мы больше никогда ничего у тебя не попросим, папочка". Как же. - Он хрюкнул. - Мамаша меня убьет на месте.
А Сохраб без сознания сейчас валяется где-нибудь в канаве. Или, связанный, в кузове грузовика. Кровь его падет на мои руки. Нет, не только. Вина ляжет и на этого типа тоже.
- Прошу вас… - скосив глаза, я прочитал его имя на приколотом к голубой рубашке тэге, - господин Фаяз, скажите, вы его не видели?
- Мальчика-то?
Я рассвирепел:
- Ну да, мальчика! Который приехал со мной. Ради бога, скажите мне наконец, попадался он вам на глаза или нет?
Портье перестал обмахиваться и сузил глаза:
- Друг мой, вы бы потише. Я не виноват, что он у вас потерялся.
Лицо мое, наверное, приобрело малиновый оттенок.
- Да, конечно. Извините. Это моя вина. Так вы его видели?
Портье опять надел очки и развернул газету.
- Нет, к сожалению, не видел.
Я еще минутку постоял у стойки, стараясь взять себя в руки, затем направился к выходу.
- Вы хоть представляете себе, где его искать?
- Нет. - Меня колотила нервная дрожь.
- Он чем-нибудь интересуется? Мои, например, без ума от американских боевиков, особенно с Арнольдом Шварценеггером.
- Мечеть! - воскликнул я. - Огромная мечеть!
Когда мы проезжали мимо, Сохраб как-то ожил. Смотрел на нее во все глаза.
- Шах Фейсал?
- Да. Можете меня туда отвезти?
- А вы знаете, что это самая большая мечеть в мире?
- Нет, но…
- Один только ее двор вмещает сорок тысяч человек.
- Отвезете меня туда?
- Да тут и километра не будет.
Но он уже выходил из-за стойки.
- Я заплачу за услугу.
Портье вздохнул и покачал головой.
- Подождите здесь.
И он скрылся за дверью.
Вернулся он скоро, в других очках и с ключами в руках. На его месте за стойкой расположилась маленькая круглолицая женщина в оранжевом сари.
- Денег я с вас не возьму, - гордо заявил Фаяз. - Отвезу так. Я ведь сам отец.
Что мне делать, когда стемнеет? Обратиться в полицию, сообщить им приметы Сохраба? Под укоризненным взглядом Фаяза отвечать на рутинные вопросы? И видеть, что за ними кроется одно: кому какое дело до мертвого афганского ребенка!
Слава богу, обошлось. Сохраб сидел на зеленом газончике посреди автостоянки. До мечети было метров сто.
Фаяз подъехал поближе и помог мне выйти.
- Мне пора возвращаться.
- Ничего страшного, мы немного пройдемся, - успокоил я его. - Очень вам благодарен, господин Фаяз. От всего сердца.
Он наклонился ко мне поближе:
- Можно мне вам сказать кое-что?
- Конечно.
Лицо его скрывали сумерки, только очки блестели.
- Дело в том, что вы, афганцы… такие беспечные.
Меня терзала боль. Челюсть тряслась. Казалось, вместо внутренностей у меня колючая проволока. Но все-таки я засмеялся.
- Что такого я сказал? - недоуменно спросил Фаяз.
А я давился смехом, мычал, хрюкал и фыркал.
- Ненормальные, - пробормотал портье.
Хлопнула дверь машины. Взвизгнули на повороте шины. Задние фонари мигнули в сгущающейся темноте.
- Как ты меня напугал! - Я сел на траву рядом с мальчиком и привалился спиной к дереву, чтобы не так донимала боль.
Сохраб не сводил глаз с гигантского шатра мечети Шаха Фейсала. Подъезжали и отъезжали автомобили, правоверные, одетые в белое, степенно поднимались и спускались по ступенькам. Мы молчали. С минарета мечети, сияющей сотнями огней, доносился призыв к молитве. Во мраке храм блистал, словно бриллиант, посылая в небо столб света. Светилось и лицо мальчика.
- Ты когда-нибудь был в Мазари-Шарифе? - неожиданно спросил он.
Колени его были поджаты к подбородку.
- Очень давно. Я уж и не помню ничего.
- Когда я был маленький, папа возил меня туда. Мама и Саса тоже ездили с нами. Папа купил мне на базаре коричневую обезьянку с хвостиком крючком. Не настоящую, надувную.
- В детстве у меня, наверное, тоже была такая.
- Мы с папой тогда побывали в Голубой Мечети. Сколько рядом с ней было голубей! И они совсем не боялись людей. Саса дала мне хлеба, и я покрошил его птицам. Они как накинулись все разом! Здорово было.
- Наверное, ты очень тоскуешь по родителям, - сказал я.
Видел он, как талибы их убивали, или нет?
- А ты скучаешь по своим папе и маме? - склонил голову набок Сохраб.
- Я-то? Маму я не помню. А отец умер несколько лет назад. По нему я скучаю, да. Иногда сильно.
- Ты помнишь, какой он был?
Мне вспомнилась могучая шея Бабы, его черные глаза, копна каштановых волос. Сесть ему на колени было все равно что на два бревна.
- Помню. И помню его запах.
- А я стал забывать их лица. Это плохо?
- Нет, - ответил я. - Время все стирает.
И тут меня словно что-то толкнуло. Вот же она, фотография Хасана и Сохраба, у меня в нагрудном кармане!
- Держи, - протянул я мальчику снимок.
Он взял фото в обе руки, повертел перед носом, замер и смотрел долго-долго. Не заплакал, молодец.
Мне вдруг вспомнилась фраза, которую я где-то слышал или читал. "В Афганистане много детей, но мало детства".
- Возьми себе, - устало сказал я. - Фотография твоя.
- Спасибо.
Послышался цокот копыт, мимо нас проехал запряженный лошадью экипаж. Звенели колокольчики на сбруе.
- Я последнее время много думал о мечетях, - вымолвил Сохраб.
- Да? Почему вдруг?
- Просто они не шли у меня из головы. - Он взглянул на меня. Только сейчас из глаз у него полились слезы. - Можно тебя спросить, Амир-ага?
- Разумеется.
- А Господь… - Сохраб всхлипнул, - Господь низвергнет меня в ад за то, что я сделал тому человеку?
Я попытался его обнять. Мальчик отшатнулся.
- Конечно, нет.
Как мне хотелось прижать его к себе, приласкать, утешить, объяснить, что ему не в чем себя винить. Слишком сурово судьба обошлась с ним самим.
Лицо у Сохраба немного разгладилось.
- Папа мне говорил, что нельзя никому причинять зло, даже плохим людям. Вдруг они просто не умеют иначе. И потом, самый плохой человек может однажды исправиться.
- Не всегда, Сохраб.
Он вопросительно посмотрел на меня.
- Асефа, человека, который обидел тебя, я знаю с детства. Наверное, ты сам это понял из нашего с ним разговора. Когда-то давно (лет мне было, как сейчас тебе) он пытался… побить меня. Хасан меня спас. Он был очень смелый и встал за меня горой. И вот однажды Асеф жестоко оскорбил твоего папу. Это была месть с его стороны. А я не сделал ничего, чтобы помочь Хасану, как он когда-то помог мне.
- Почему люди так цепляются к папе? - спросил Сохраб дрожащим голоском. - Он в жизни никому не сделал ничего плохого.
- Твой папа был очень хороший человек, ты прав. Только вот что я стараюсь тебе втолковать, Сохраб-джан. В этом мире есть плохие люди, которые никогда не станут хорошими. Иногда приходится давать им отпор. Мне следовало разделаться с Асефом, еще когда я был мальчишкой. Ты сделал это за меня. Он получил по заслугам.
- Думаешь, папа рассердился бы на меня?
- Наверняка нет. В Кабуле ты спас мне жизнь. Он бы гордился тобой.
Сохраб вытер лицо рукавом. Рыдания сотрясали его маленькое тело.
- Я скучаю по отцу и по маме, - прохрипел он. - И я скучаю по Сасе и Рахим-хан-сагибу. Только… хорошо, что их со мной нет. Так мне порой кажется.
- Почему это? - Я коснулся его руки, и мальчик резко отдернул ее.
- Потому что… я не хочу, чтобы они видели меня таким. Я грязный. - Сохраб всхлипнул. - Я полон греха.
- На тебе нет грязи, - возразил я.
- Эти люди…
- И не смей так думать о себе.
- …они такое вытворяли… со мной… главный и два его помощника…
- На тебе нет грязи и нет греха. - Я взял-таки его за руку, как он ни выдирался. - Я не обижу тебя. Обещаю.
Обнять его. Привлечь к себе.
Сохраб весь напрягся. Обмяк. Спрятал лицо у меня на груди.
Между теми, кто вскормлен одной грудью, существует братство. Но оно есть и между мною и маленьким мальчиком, смочившим слезами мою рубаху. Нас навеки связала победа над Асефом.
Когда же задать ему вопрос, который не дает мне уснуть по ночам? Может быть, сейчас и настал подходящий момент?
- Поедешь со мной в Америку? Будешь жить со мной и моей женой.
Сохраб не ответил.
Ведь ему надо было выплакаться.
Целую неделю я не заговаривал про Америку, будто этот вопрос меня вовсе не интересовал. И вот в один прекрасный день мы с Сохрабом взяли такси и отправились на смотровую площадку Дамани-Ко, "край горы". Отсюда, со скалистого выступа на склоне одного из холмов Маргаллы, открывался прекрасный вид на Исламабад с его зелеными проспектами и белыми зданиями. Таксист сказал нам, что оттуда можно разглядеть президентский дворец, а после дождя, когда воздух чист, видны даже земли за Равалпинди. Глаза его в зеркале заднего вида перебегали с меня на Сохраба и обратно. Моя физиономия была уже не такая опухшая, зато желтизны прибавилось.
Мы сели на скамеечку в тени эвкалипта, идеальное место для любителей пикников на природе. Был жаркий день, солнце стояло высоко, небо словно выцвело. На соседних лавках лакомились самсой и пакорой, слышалась знакомая мне индийская мелодия из какого-то старого фильма, по-моему, из "Пакизы". Ребятишки играли в мяч, заливисто смеялись, кричали. Вспомнилась крыса в кабинете директора детского дома в Карте-Се, и у меня вдруг дыхание перехватило.
Во что мои соотечественники превратили родную землю!
- Что с тобой? - спросил Сохраб.
- Ничего страшного, - улыбнулся я. - Уже прошло.
Мы расстелили на нагретом солнцем столе гостиничное полотенце и принялись играть в панджпар. Музыка не утихала, теперь мотивы шли все больше незнакомые.
- Смотри, - Сохраб картами указал на ястреба, кружившего в неохватном небе.
- Я и не знал, что в Исламабаде есть ястребы, - сказал я.
- И я не знал. - Мальчик не отрывал глаз от птицы. - А там, где ты живешь, они есть?
- В Сан-Франциско-то? Наверное. Только они как-то не попадались мне на глаза.
Я надеялся, он спросит еще о чем-нибудь. Но Сохраб перетасовал карты и сказал, что хочет есть. Пришлось достать из бумажного пакета кофту. Сам-то я питался исключительно протертыми бананами и апельсинами - с этой целью пришлось одолжить у госпожи Фаяз на неделю блендер. Чашка вместо тарелки, соломинка вместо ложки.
Сохраб подал мне салфетку и проследил, чтобы я хорошо вытер губы. Я благодарно улыбнулся, и он ответил мне улыбкой.
- Твой папа и я были братьями, - неожиданно вырвалось у меня. Тогда, у мечети, я почему-то не смог ему об этом сказать. Только тайнам между нами места теперь не было. - У нас был один отец.
Сохраб отложил лепешку.
- Папа никогда не говорил, что у него есть брат.
- Он и не знал.
- Почему?
- Ему не сказали. И мне никто ничего не сказал. Все выяснилось совсем недавно.
У Сохраба сделалось такое лицо, будто он видит меня впервые в жизни.
- А почему люди скрывали это от папы?
- Я сам себе задавал этот вопрос. И ответ мне совсем не понравился. Скажем так: в глазах других мы не годились друг другу в братья.
- Потому что он был хазареец?
Я заставил себя посмотреть ему прямо в глаза.
- Да.
- А ваш отец одинаково любил тебя и папу?
Озеро Карга. Мы пускаем камешки по воде, и плоский голыш Хасана рикошетит целых восемь раз. Баба хлопает Хасана по плечу.
Больничная палата, с лица Хасана сняли повязки, волнение и радость отца.
- Думаю, он любил нас одинаково, только каждого по-своему.
- Ему было стыдно за папу?
- Нет. Думаю, ему было стыдно за самого себя.
Мы уехали со смотровой площадки ближе к вечеру, разморенные зноем. Всю дорогу я чувствовал на себе взгляд Сохраба.
Возле магазина я попросил водителя остановиться и купить мне телефонные карты.
Когда стемнело, мы лежали на кроватях у себя в номере и смотрели телевизор. Два служителя Аллаха с седеющими бородами и в белых чалмах отвечали на звонки правоверных со всего света. Мусульманин из Финляндии по имени Аюб поинтересовался, попадет ли его сын в ад за то, что его штаны висят на бедрах слишком низко, даже трусы видны.
- Я однажды видел Сан-Франциско на картинке, - сообщил Сохраб.
- Правда?
- Там был красный мост и высокий дом с острой верхушкой.
- Тебе бы на улицы посмотреть, - сказал я.
- Они такие интересные?
Муллы на экране оживленно обсуждали тему.
- Они такие крутые, что, когда машина одолевает подъем, видишь только ее капот и небо.
- Страшно, наверное. - Сохраб повернулся спиной к телевизору.
- Только на первых порах. Быстро привыкаешь.
- А снег там идет?
- Нет. Зато тумана хоть отбавляй. Ты хорошо запомнил фото с красным мостом?
- Да.
- Иногда туман такой плотный, что моста совсем не видно. Из мглы торчат только две башни.
- Ух ты! - В его улыбке было удивление.
- Сохраб?
- Да?
- Ты подумал над тем, о чем я тебя спросил?
Улыбка исчезла у него с лица. Муллы в телевизоре пришли к выводу, что сын Аюба отправится прямиком в ад. А нечего таскать такие неприличные штаны.
- Я подумал, - выговорил Сохраб.
- И что?
- Мне страшно.
- Понятное дело, - ухватился я за соломинку. - Но ты быстро выучишь английский и привыкнешь…
- Я не об этом. Хотя… Только самое страшное другое…
- Что?
Сохраб сел на кровати и подтянул колени к подбородку.
- Что, если я тебе надоем? Что, если я не понравлюсь твоей жене?
Я сполз со своей койки и сел рядом с ним.
- Ты никогда не надоешь мне, Сохраб. Обещаю. Ты ведь мой племянник, помни. А Сорая-джан очень добрая. Поверь мне, мы будем любить тебя. Это я тоже обещаю.
Я взял его за руку. Сохраб поежился, но руку не отдернул.
- Я не хочу опять в приют, - тихо сказал он.
- Этого никогда не будет. - Я стиснул ему руку. - Ты поедешь домой вместе со мной.
Он беззвучно заплакал. Через минуту его рука сжала мою.
Мы кивнули друг другу.
Дозвонился я с четвертой попытки.
- Алло, - прозвучал в трубке голос Сораи.
В Исламабаде половина восьмого вечера. Значит, в Калифорнии половина восьмого утра. Сорая уже час как на ногах и скоро уйдет на работу.
- Это я. - Сидя на кровати, я смотрел на спящего Сохраба.
- Амир! - радостно вскрикнула она. - У тебя все хорошо? Где ты?
- В Пакистане.
- Почему ты не звонил? Я так волновалась! Мама каждый день молилась и совершала назр.
- Прости. Сейчас у меня все хорошо.
Я сказал ей, что уезжаю на неделю, самое большее на две. А прошел уже почти месяц.
- Скажи Хале Джамиле, пусть прекратит истребление овец, - улыбнулся я.
- Почему "сейчас"? И что такое у тебя с голосом?
- Не волнуйся за меня. Все замечательно. Честное слово, Сорая. Мне надо о многом рассказать тебе, я давно собирался. Но сперва самое важное.
- Слушаю тебя, - сказала она уже более спокойным тоном.
- Я вернусь не один. Со мной приедет маленький мальчик. Его надо будет усыновить.
- Что?
Я посмотрел на часы.
- У меня на этой дурацкой телефонной карте всего пятьдесят семь минут, а мне столько всего надо тебе сказать… Сядь, пожалуйста.
Судя по звукам, к телефону подтащили стул.
- Ну, - сказала жена.
И впервые за пятнадцать лет нашего брака я поведал ей все. Раньше я не мог без ужаса подумать о признании. А теперь у меня прямо камень с души упал. Мне кажется, сама Сорая испытала нечто подобное, когда рассказала мне о своем прошлом во время сватовства.
Когда я закончил свой рассказ, она плакала.
- Что ты на это? - спросил я.
- Не знаю, что и подумать, Амир. Столько всего сразу…
- Я понимаю.
Она высморкалась.
- В одном убеждена: он должен жить с нами. Я настаиваю.
- Это точно? - Я закрыл глаза и улыбнулся.
- И ты еще спрашиваешь? Ведь он твой каум, родственник, значит, и мой тоже. Ты не можешь выгнать его на улицу. - Она помолчала. - А какой он из себя?
Я поглядел на спящего Сохраба.
- Очень милый и серьезный.
- Невинная душа. Хочу его видеть.
- Сорая?
- Да?
- Достет дарум. Я люблю тебя.
- И я тебя. - В ее голосе звучала улыбка. - Только будь осторожен.
- Постараюсь. И вот еще что. Не говори родителям, кто он. Я сам.
- Ладно.
И мы закончили разговор.
Тщательно постриженную лужайку перед американским посольством в Исламабаде украшали круглые цветочные клумбы и декоративные кусты. Само здание, невысокое и белое, мало чем выделялось из рядовой застройки. Металлодетекторы живо реагировали на каркас, скрепляющий мою челюсть, и на всех трех КПП меня обыскали. Когда же мы попали в само посольство, мне будто плеснули в лицо ледяной водой - кондиционеры работали на совесть. Я назвал свое имя секретарше - худощавой блондинке за пятьдесят в бежевой блузке и черных брюках, - и она улыбнулась мне. Впервые за много дней передо мной предстала женщина, одетая не в бурку или шальвар-камиз. Постукивая карандашом по столу, блондинка просмотрела список записавшихся на прием, нашла мое имя и предложила сесть.
- Лимонаду не желаете?
- Я - нет, спасибо.
- А ваш сын?
- Простите?
- Вот этот милый молодой джентльмен, - улыбнулась она Сохрабу.
- Да, будьте любезны. Благодарю вас.
Мы с Сохрабом сели на кожаный диван, рядом с которым стоял американский флаг на длинном древке. Мальчик взял со стеклянного столика журнал и принялся невнимательно листать.
- Что? - вдруг спросил он.
- Не понял?
- Ты улыбаешься.
- Просто я думал о тебе.
Мой племянник нервно усмехнулся, взял другой журнал и пролистал за полминуты.
- Не бойся, - я коснулся его руки, - ты среди друзей. Успокойся и будь как дома.
Хороший совет. Мне самому не помешало бы последовать ему. А то сижу как на иголках. Да тут еще шнурок развязался.
Секретарша поставила перед мальчиком высокий стакан - лимонад со льдом:
- Пожалуйста.
Сохраб застенчиво улыбнулся.
- Большое спасибо, - произнес он по-английски. Еще он знал, как будет "до свидания". Вот и весь его запас иностранных слов.
- Не за что, - рассмеялась дама в брюках и, постукивая каблучками, вернулась за свой стол.
- До свидания, - вежливо произнес Сохраб.