Вот я прыгаю… и как будто лечу… ой, а ведь за прудом как раз загон цыгана, и я падаю прямо туда? Тогда скажу, что я рыбка, и нырну в банку, буль-буль-буль, кричу я громко, а мама меня ищет, потому что пора в кино? ищет и не может найти и идет искать в уборную кино, но в женской уборной меня нет, а в мужскую ей нельзя! – кино показывают красивое, и она остается смотреть, и крики рыбки слышны далеко-далеко, и мама говорит: "ах, как плохо ведет себя эта рыбка, и никого она не любит, когда умер дядя, рыбка не плакала и даже не перестала играть". Я молчу, потому что открывается дверь: это цыган, он медленно подходит, хватает украденную девочку – и бьет ее по щеке? или спускает ей штанишки и шлепает по попке? нет, цыган плохой, он раздевается, зажимает бедную девочку, и когда она уже не может бежать, начинает шевелить волосами и понемногу всю ее съедает, сначала ногу, потом руку, и другую ногу, и толстую попку. А к повозке с лошадьми привязана Шерли Темпл. Но я не плохая рыбка, а хорошая, я отвязываю веревку, и Шерли Темпл убегает. Потому что я буду хороший, как Шерли. Окна в школе высоко, но я скажу маме, чтобы она, когда пойдет в магазин, встала на цыпочки, тогда она дотянется и увидит меня на уроке, только пусть ходит каждый день, заставлю ее поклясться, а сам пообещаю вести себя хорошо, и она будет забирать меня из школы. На мой день рождения купим торт, а после пойдем смотреть кино про танцы, и если я захочу писать, мама отведет меня в женскую уборную, ой, я уже сказал неправду! – что ходил в мужскую уборную, и тогда мне нельзя будет в женскую, потому что у меня вырастет хвостик, хорошо только, что дети могут писать во дворе кино и никто ничего им не говорит, хотя струйка делает в земле ямочки и во дворе остаются грязные лужи, и мама смотрит, куда наступает, и не ставит ногу в грязь, а я начинаю писать… если рядом нет большой девочки в жестком платье, которое царапается… она плохая… и может взять грязь из лужиц и измазать мне лицо черным… но я спрячусь в женской уборной, а девочка меня догонит и напялит на меня юбочку в наказание за то, что я забрался в женскую уборную… мама! кино уже началось и в зале темно? мама будет ждать меня внутри, сидя в кресле, и тогда я закричу, чтобы она пришла и спасла меня! "кто эта девочка-негритянка, чего она кричит? вчера кричала сбежавшая рыбка, и пришел хозяин и кинул ее в банку, а теперь уводят сбежавшую девочку-негритянку, она должна идти сторожить рыбку, и обе будут плакать всю ночь напролет, лучше я закрою окно, а то они разбудят Берто, он ведь не выносит шума". Девочку-негритянку и рыбку заперли в загоне у цыгана. Они черные от земли, грязи и конских волос из хвостов. Ворота закрыты на ключ и засов. А кино про танцы уже начинается, и маме грустно, потому что я его пропущу, первый номер еще не самый красивый, просто чечетка, самый роскошный номер будет в конце, какой он будет, самый роскошный номер из всех? Поднимается занавес, а за ним еще один, сверкающий, и он тоже поднимается, и остается последний занавес, а значит, сейчас начнется самый роскошный номер из всех, и я его не пропущу: такой сильный ветер! он открывает одну половинку ворот, и девочка-негритянка с рыбкой убегают, какое счастье! они бегут быстро-быстро, потому что цыган гонится за ними, и девочка с рыбкой должны перепрыгнуть широкий пруд в городском парке, с черной грязной водой, но они маленькие и не допрыгивают и падают в пруд, цыган их не видит, потому что они упали под черную воду, а цыган бежит и бежит, не останавливаясь, и его больше нет. Когда все балерины уже стоят в ряд – это начало последнего номера, все будет нарисовано на картинках, и получится самое роскошное кино в моей коллекции, но мама выходит из кино грустная, потому что меня нет. Мама плакала однажды, когда мы шли вдвоем по улице, но я не помню почему. Когда? Мамочка, почему ты плачешь? она не говорит, но девочка-негритянка и рыбка плавают мертвые в пруду, и хорошо, что, когда самолет разбивается, Джинджер Роджерс и Фред Астер танцуют прозрачные в воспоминании и никто их больше не разлучит – ни война, ничто; когда мама встанет после сиесты, скажу ей, что я не шумел и вел себя хорошо. Фелиса больше ни разу меня не ударила, потому что я веду себя хорошо. После смерти рыбка и девочка-негритянка сделаются прозрачные и попадут на небо, только не хочу, чтобы мама рисовала их на картинках, прозрачные они получатся некрасивые, все такие грязные, птичка красивее? умерла какая-нибудь птичка? канарейка мальчика из дома напротив? нет! мама ее не нарисует! другая птичка – в воспоминании, она будет прозрачная на небе, тогда мама поймет, что она мертвая, и каждый день после кино мы будем глядеть вверх мимо груш и рассказывать ей, какое кино смотрели, кто там в ролях и какие были номера с танцами, чтобы птичке было не так скучно: с высоты облаков все в Вальехосе кажется крошечным, и цыгана больше нет в загоне. Лучше всего улететь на облака к Джинджериным птичкам, мы играем целый день, а внизу учительница с указкой в школе, такая крошечная, а Поча на кухне с тетей. До облаков долетают только птички, они едят большие крошки от торта, которые бросает им Фелиса, и больше никто туда не долетает? никто, потому что черных птиц, огромных, как коты, и чтобы клюв крючком, не бывает, пусть мама поклянется в этом.
IV. Разговор Чоли с Митой. 1941 год
– Мита, мальчик у тебя – просто загляденье. Славный до невозможности.
–
– Нет, уверяю тебя. Поди, подрос и подурнел, думала я, и лицо грубое стало, как у мужчины.
–
– Вот и я того же боялась! Думала, обязательно подурнеет, ему ведь скоро восемь, а он все такой же славненький. "Мамочка, пойдем к Чоли, у которой дом с лестницей", в этом мерзком городишке ему моя лестница, верно, казалась как во дворце.
–
– Бабушкин дом! он ведь гостил у бабушки и теток в Ла-Плате. Но я же не такая старая, как твоя бабушка, или старая? Смотришь, как растут дети, и невольно задумываешься о возрасте.
–
– Помолодела лет на десять, потому что слежу за собой.
–
– Ты права, дело не в этом. Он и не думал умирать так скоро.
–
– Вот бы рассердился, что я крашу глаза и хожу с распущенными волосами. Все они сволочи.
–
– Это тебе повезло, их ведь на тысячу один порядочный.
–
– …Ты же ему ни в чем не перечишь. Я, как подумаю, что целых двенадцать лет прожила с этим подлецом, в отчаяние прихожу.
–
– Только ради мальчика, а так двенадцать лет – коту под хвост.
–
– А что в этом плохого – с утра болтать? Хауреги, бывало, и не слушал меня.
–
– Битый час втолковывала ему, что испортила пиджак. Дырку прожгла, когда пятно выводила: он пиджак просит и собирался надеть в таком виде, не знал, что там дырка.
–
– И как ты могла терпеть его ревность? Длинные рукава в летнюю жару, понятно, он-то никогда не посмотрит на другую, а вот Хауреги на всех женщин пялился. Он под конец был страшнее некуда, к пятидесяти годам.
–
– Можно весь день ходить неприбранной, но к вечеру я сажала малыша за уроки, обязательно принимала ванну и переодевалась, а потом шла посидеть на балконе.
–
– Тебе все равно, как ты выглядишь, потому что Берто не хочет, чтобы ты была слишком привлекательной.
–
– Знаешь, что он у тебя домашний, сидит под боком на своем складе и оттуда ни на шаг, да и куда ему ходить в Вальехосе?
–
– Нет, я больше тосковала в Буэнос-Айресе, на первых порах мерзко быть продавщицей, даже в заведении высшего разряда.
– Сколько ты там уже не была?
–
– Ну а твоя мама?
–
– Но его тоже в кино не затащишь, верно? В кино-то мог бы с тобой разок сходить.
–
– Снотворное! Ты же училась, должна знать лучше моего. Вечно читать газету до поздней ночи, может, он от этого такой нервный, зачем ты его балуешь? не читай ему вслух газету! – чем зарабатывать столько денег и гробить себя, лучше бы сходил с тобой разок в кино, а то вечно ты одна с Тото таскаешься.
–
– Зато на улице меня неприбранной не увидишь, конечно, тут нет интересных людей, с кем можно поговорить. А после, когда шла на кухню готовить ужин, я всегда переодевалась или повязывала голову косынкой и набрасывала халат, а то одежда портится и запах пристает. Стоило мне чуть принарядиться, он смеялся, как бы говорил "чего ради?".
–
– Но в поездках ни один не мог удержаться, чтобы не сказать: "какая вы интересная, Чоли".
–
– Интересная – чтобы люди думали: "кто она?"
–
– Из-за теней на глазах, правда?
–
– Такие ради мужчины готовы на что угодно, воруют, крадут драгоценности, на границе становятся контрабандистками, а шпионки? – и вряд ли все это из-за денег, кто-то их попросит, они и впутываются.
–
– С тюрбаном. В темном тюрбане я такая загадочная, конечно, теперь я работаю агентом в "Голливуд косметике" и в моем распоряжении любая косметика даром, вожу с собой кучу бесплатных образцов, так что могу подбирать, что мне лучше подходит.
–
– Такая, чтобы накраситься и быть элегантной.
–
– При твоих скромных туалетах нельзя сильно краситься: твой тип – женщина с образованием. У каждой свой тип.
–
– Нет, но если бы ты сказала, что ты в Вальехосе самая эффектная, я бы с тобой раздружилась.
–
– Хорошо еще, что на этот раз я в Вальехосе проездом.
–
– Их это бесит. Хотели посадить меня под замок, всю в трауре.
–
– Правда? Просто я теперь понимаю в элегантности. И язык у меня подвешен, скажешь, нет? Хоть и не училась, да? Мы с тобой ладим, Мита, потому что ты независтливая, красишь одни губы и пудришься немного, но ты сама знаешь, эти местные никогда не любили нас за то, что мы чужачки.
–
– У тебя свой дом. И Берто в двух шагах на складе, ты его не видишь, только когда ходишь в кино, с шести до восьми, достаточно тебе один раз вернуться с середины фильма, если что заподозришь, хотя не думаю, чтобы Берто тебе такую пакость устроил.
–
– Что? Да стоит ему глазом повести, как любая из старых знакомых мигом прибежит, ты здешних тихонь не знаешь.
–
– Когда я ему возразила, что ты училась и поэтому он должен всегда к тебе прислушиваться. Ах, как бы я хотела учиться!
–
– Почему нельзя ему сказать?
–
– Он против меня настроился с тех пор, как я защищала женщин, которые красятся.
–
– Взяла мальчика в последнее воскресенье, что провела в Буэнос-Айресе. Ему пришлось захватить из школы учебник повторить географию, ты бы видела, как он знает карту Европы.
–
– Мне так лучше, я ведь очень высокая, у меня тип американки.
–
– В поездках.
–
– Темные очки в белой оправе, а волосы осветленные под цвет меди и гладкие.
–
– Шеф "Голливуд косметике". Говорить-де следует мало, держаться с достоинством, великолепно одеваться и не очень церемониться с клиентом.
–
– "Берите пример с американки, которая приезжала из фирмы в прошлом году, она никому не доверяла" – еще бы, она все больше молчала, потому что по-испански почти не говорила. А я взяла это на вооружение, тем более у меня тип американки, и теперь ни с кем не церемонюсь.
–
– В костюмах из недорогой чесучи, свободного покроя, типа спортивных, с туго затянутым красивым поясом, чтобы подчеркнуть талию, и волосы хорошенько расчесаны щеткой, кажется, вся копна прямо шелковая, и когда танцуешь в ночном кафе, откинешь голову, а волосы так и струятся водопадом на плечи, очень соблазнительно, а если едешь провожать кого-то в аэропорт, они развеваются на ветру, это всегда волнует. Ну и сохранять их шелковистыми тоже надо уметь, если никогда не мыть, станут жирные, а мыть часто, делаются сухие и секутся.
–
– На лицо хороший слой крема и почти без румян (чем бледнее, тем интереснее), а на глаза побольше теней, чтобы взгляд был загадочный, и черная тушь на ресницы. Знаешь, мне идут все прически Мечи Ортис. Ни одна артистка мне так не нравится, из аргентинских.
–
– Это надо видеть, какую прическу себе ни сделает, все ей идут. Представляю, до чего нахальный был у нее муж, она ведь вдова, а ты не знала?
–
– С длинными волосами она бесподобна, длинные такие и спереди высоко зачесаны. Вот интересная женщина!
–
– Это от страданий, и ведь чтобы сыграть такие сильные роли, ей, наверное, много в жизни пришлось пережить, видно, что у нее идет из души. Она в актрисы пошла, сразу как овдовела.
–
– А в фильме, когда она влюбляется, прямо чувствуешь, как она умирает от любви к этому человеку, все ей нипочем, она жертвует всем, чтобы уехать с ним.
–
– В Буэнос-Айресе их навалом, на часок поболтать, и все. Не знаю, смогла бы я, как она, но для этого надо влюбиться по-настоящему, безумно влюбиться. Я уже ничего не жду, понимаешь? Ничего.
–
– Не могу.
–
– Он всегда был красавец, киноартист.
–
– Из деревни в город и обратно, но его никогда не видели с девушкой, вечно ходил один с каким-нибудь другом, с девушками не гулял. Но все равно то и дело разносился слух, что кто-то от него без ума и собирается покончить с собой или уйти в монастырь, даже из тех, у кого жених…
–
– Он же у тебя на привязи – никуда не ходит и по горло в делах.
–
– Не хочешь знать с кем, не буду говорить. Сколько лет прошло: я до свадьбы с Хауреги еще о чем-то мечтала.
–
– Разница в годах. Но он меня тогда во всем ублажал: приедет, бывало, ко мне в Брагадо и каждый день водит в кафе, я там выпивала немного пива, а то братьям не нравилось, если я пила вермут. А Хауреги был большой молчун.
–
– Что он станет рассказывать о своих делах, когда мы поженимся и сблизимся.
–
– Я и губы-то почти не красила, ты меня понимаешь?
–
– Зимой. Когда мы приехали в Вальехос, стояли безумные холода, у нас была печурка, так она едва нагревала комнату. До чего холодно было раздеваться! Хауреги только того и ждал, сразу набросился, а я стою, ничего не знаю, как ангелочек.
–
– Ты при сестрах раздевалась?
–
– Я ни разу.
–
– Он до свадьбы всю меня трогал, но только под одеждой, другое дело, когда тебя без всего трогают. Так противно голой, сразу видны все дефекты.
–
– С выключенным светом. Но я такая белая, что меня всю видно, и когда он сдернул простыни, я прикрылась руками, а он как схватит за руки, и ничего нельзя было поделать, да еще раздеваться пришлось в комнате с мужчиной, и унять его не было никакой возможности, никогда не видела, чтобы человек так терял над собой контроль. Хауреги я целовала до свадьбы, целовала и больше ничего, знаешь, как коты, когда их окатишь водой, прямо сходят с ума, и шерсть у них встает дыбом. Хауреги было не узнать, такой он стал весь взлохмаченный.
–
– Ты ему ни в чем не перечишь, потому что он обещал отпустить тебя в Ла-Плату.
–
– А на свадьбу твоей сестры?
–
– Ладно, на этот раз тебя не отпустили в больнице, но все другие разы ты не ездила из-за Берто, потому что сеньору Берто так хотелось.
–
– Из-за наследства Хауреги, там вышла заминка с бумагами.
–
– Взял и умер, а меня сколько ни спрашивай про его дела, я бы ничего не сумела ответить, разве только, что понаставил мне рогов, я каждый раз, как узнавала про его шашни… благодарила небо. Откуда мне было взять эти сведения, которые просил адвокат?
– Расспросить обо всем золовку в письме, так она все поняла наоборот, и как я не догадалась про кассиршу? с каких это пор надо каждый вечер по целому часу снимать кассу? Я ужинала с сыном, а после подогревала ему, хоть он и дулся, что еда перестоялась.
–
– Нет, ты бы не пережила.
–
– Придет не в духе, а ты терпи это. Я все равно приводила себя в порядок, снимала косынку с головы и передник и под вечер шла к тебе пить мате – шикарно одетая, по высшему классу, а ты, как сейчас помню, встаешь после сиесты такая счастливая, с опухшими со сна глазами.
–
– Вот была новость – что Берто отпускает тебя в Ла-Плату зимой!
–
– Меня в дрожь раньше тебя бросало, поверь.
–
– Так никогда не поссоришься, а я не могла промолчать с Хауреги, всегда отвечала.
–
– Ты в больнице больше получала, чем в аптеке?
–
– Про все меня расспрашивали, знали, что я разбираюсь, ведь если женщина безлобая или с длинным лицом, тюрбан ей как нельзя кстати.
–
– Сколько тебе исполнилось?
–
– А что он тебе подарил?
–
– Почему?
–
– Нет, в ателье мало кто заходил, разве что Рамос, агент по тканям, до чего милый человек. И еще его подручный, который ткани носил, увалень, он мне напоминал Хауреги.
–
– Молчал потому что.
–
– Мита, как я увлеклась Рамосом…
–
– Несколько молод для меня, но такой изысканный, такой воспитанный, а манеры… что у твоей девочки. И все-то он знал! В модах разбирался почище любой в ателье и про последние новинки нам рассказывал.
–
– Сразу же. Описывал, что он там видел в театре "Колон" божественные классические танцы.
–
– Сдуру не пошла, хотела обновить черный бархатный костюм, да так и не сшила его. Говорил, находит меня очень интересной, хотел, чтобы я все ему рассказала.
–
– Про Хауреги, все-все, в подробностях.
–
– С первого же вечера. И про привычки Хауреги. Видно, хотел меня возбудить, потому что на другой день просил все повторить сначала… тут я подумала, что он воспользуется и начнет меня уламывать, и мне уже стало противно… только ничего подобного, не знаю, что там с ним случилось. Я никогда не говорила с мужчиной о таких вещах.
–
– Я сама, однажды в магазине. Взяла его за руку. А в "Колон" я все равно бы пошла, даже без бархатного костюма, пошла бы в чем есть.
–
– Не выдернул, но и мою не пожал. Мне его подручный Хауреги напоминал, а хозяйка заметила и вздумала пошутить как-то утром, когда увалень заносил ткани внутрь, принялась рассказывать, что мне нравится Рамос.
–
– С ним хоть можно было поговорить.
–
– До того уставала, что ноги отваливались.
–