Кончились не только запасы еды и товаров, думал Майбах, кончились запасы веры в будущее, надежды на успешные реформы, просто запасы молодой энергии, в конце концов. Сквозь закрытую дверь кабинета Крокодила Гены он слышал, как плакала Таня, умоляя Семина хоть как-нибудь помочь ей вынуть деньги из "СБС-Агро". Паша Безуглов мрачно ходил из угла в угол, будто не замечая происходящего. Аля обнимала заплаканную Таню и говорила:
– Да не переживай, мы новые заработаем. Квартиры теперь наверняка подешевеют.
Света раскладывала таро, всем желающим предлагая узнать свою судьбу. Вадим с независимым видом подошел к столу и сказал, что несколько лет назад тоже увлекался таро. Денис знал, что в свое время Абросимов увлекался всем на свете: Кастанедой, холотропным дыханием, направленными ЛСД-трипами, картами таро, сатанизмом, старообрядчеством, растафарианством и Дипаком Чопрой. Последнее, кажется, пригодилось ему в работе, хотя Абросимов и утверждал, что основы своего подхода к клиентам почерпнул во время одного из кислотных путешествий. Денис не верил, но понимал, что, раз в полгода с неофитским восторгом принимая новый способ решения всех проблем, Вадим старается поддерживать свой странный, на обе ноги хромающий оптимизм. Он прошел через все увлечения - чтобы прийти к безнадежной любви. Может быть, думал Денис, глядя на Абросимова и Свету, это и есть пять лет разницы. Может быть, через пять лет я снова почувствую себя подростком. Может быть, это и есть история жизни: психоделия как второе детство, несчастная любовь как вторая юность, и все вместе - как обретение единственной зрелости, мне пока еще недоступной?
– Нет, - сказала Света, - мужчины не могут хорошо гадать на таро. Это женское дело, Вадик.
– А вот ты, Маша, умеешь гадать на таро?
– К стыду своему, нет, - ответила Маша. - Но если бы я хотела выпендриться, ответила бы, что гадаю только на своей колоде, а ее оставила в Израиле.
– Кстати, об Израиле, - спросил Абросимов Машу, - У евреев есть своя магия?
– Есть, - ответила Маша, - но гоям мы о ней не рассказываем.
Майбах улыбнулся, а Маша продолжила:
– Но вот Свете, как девочка девочке, могу сказать о магических словах, отпугивающих мужчин.
– Тебе нужно отпугивать мужчин, Светка? - спросил Денис. Было бы неплохо, чтобы она раз и навсегда отпугнула Абросимова, подумал он.
Майбах совершенно неприлично переживал за друга. Светка всегда ему нравилась, но чем больше Вадим говорил о ней, тем сильнее она раздражала Дениса. Почему, в самом деле, его друг полюбил именно эту женщину - и полюбил именно так?
– То, что происходит у меня со Светой, - отвечал Абросимов, - это не любовь в привычном тебе и мне смысле слова. Это такие ворота, знаешь, the doors of perception, Джим Моррисон, Олдос Хаксли. Такая психоделия - через другого человека видишь что-то внутри себя, о чем и не подозревал. Заглядываешь на другую сторону, как мы говорили когда-то.
– Не знаю, - ответил Денис, - мне даже под кислотой не удавалось открыть в себе что-то, о чем я не подозревал. В лучшем случае, я обнаруживал то, о чем всегда знал, но временно забыл. Такое припоминание… не очень понимаю, как такое может случиться от любви к женщине.
Две недели назад Денис пришел в ГАИ за справкой о разбитом стекле своего "ниссана". Там на стене он обнаружил старый, советских времен, агитационный плакат. На одной картинке рядом с Купидоном примостился мальчик, натягивающий тетиву на луке, с горящей спичкой вместо стрелы. Сбоку стишок:
Стреляют метко оба сорванца
Знать, выросли без окрика отца,
Но если радость дарит Купидон
Стрела второго всем несет урон.
Прочитав шедевр неизвестного автора, Майбах забился в экстатическом восторге. Прямо из ГАИ он позвонил Абросимову и зачитал стихотворение:
– Радость дарит, ты слышишь, Вадим? - буйствовал Денис, к удивлению очереди. - Радость! А ты что думал? Радоваться тебе надо, слышишь?
Потом Майбах сочинил продолжение, что-то типа "Причина матерьяльного урона / Огонь. Но хуже стрелы Купидона". Впрочем, в глубине души он был уверен, что неведомый поэт прав: ему самому любовь всегда несла только радость. Рецепт был прост: Майбах никогда не позволял себе влюбляться без взаимности, ожидать от возлюбленной больше, чем она может дать, и отказывать себе в том, что могло доставить удовольствие. Он поддерживал многолетние отношения с двумя-тремя подругами - иногда звал их к себе, иногда оставался у них ночевать. Одна девушка была счастливо замужем последние три года, и Денис всегда с удовольствием расспрашивал про мужа и интересовался, когда же крестить детей. Абросимов говорил, что это все - не любовь, в лучшем случае дружеский секс. Денис не согласился.
– Нет, я их очень люблю, - объяснял он. - Даже просто люблю, без "очень". Мне прямо сейчас становится тепло от мысли, что они существуют. Поверь, каждая из моих женщин прекрасна по-своему. Они для меня - воплощение восхитительного разнообразия мира. Ты будешь смеяться, но любовь делает меня счастливым. И дарит радость - прямо как в стишке.
Именно эту радость испытывал Денис, глядя на Машу Манейлис. Ему нравился голос, мягкий и певучий, нравился легкий акцент, нравились крупные черты лица и черные вьющиеся волосы, которые она то и дело теребила. Вот и сейчас, откинувшись на спинку крутящегося стула, Майбах слушал Машину историю, больше наблюдая за тем, как шевелятся ее губы, чем вслушиваясь в слова.
А Маша рассказывала, что, когда семь лет назад приехала в Израиль, совсем не знала иврита. Первым местом ее работы стал ночной боулинг на Цомет Кирьят-Ата, где главной задачей было не столько разносить напитки, сколько отбиваться от разгоряченных игрой мужиков. Тогда-то коллега научила Машу волшебным словам лё роца, лё царих, миштара - "Не хочу, не надо, полиция". Слова не раз выручали Машу, но в их магическую силу она поверила, когда из Питера к Марику приехала старая приятельница Наташа. Через пару дней она решила съездить в Иерусалим - скорее туристкой, чем паломницей. Город так потряс ее, что она заблудилась - по счастью, в еврейской части Старого Города. Какой-то старый хрен, у которого она спросила дорогу к Стене Плача, увязался за ней, предлагая beautiful night of sex[4]. Наташка сначала вежливо ответила "no, thank you"[5], потом сказала "you are old dirty pig"[6], потом прибавила "fuck off, asshole"[7] - но слова будто падали в бездонный колодец, не вызывая даже ряби на лоснящемся лице непрошеного спутника, бубнившего про найт оф секс, будто других слов и не знал. Потом уже девушки шутили, что, может, его запас английского в самом деле ограничивался фразой про бьютифул найт, но тогда Наташке было не до шуток и наконец, уже на площади перед Стеной Плача, пустынной в это время суток, она в отчаянии вспомнила хоть что-то на иврите. Лё роца, лё царих, миштара, - сказала она и человек исчез. Обернувшись, Наташка не увидела даже спины, будто он растворился в воздухе. Никакой страх перед полицией не мог объяснить такого стремительного исчезновения. Ничто его не объясняло, и, значит, три слова были магическим заклинанием, от которого рассасывались демоны похоти. По крайней мере - демоны еврейской похоти около Стены Плача.
– А это были первые слова, которые ты выучила в Израиле? - спросил Иван.
– Нет, - ответила Маша, - первым словом было масриах.
– Что это значит?
– Воняет, - пояснила Маша и вспомнила ряды караванов-времянок, в одном из которых жила по приезде в Израиль. - В караване была такая вонища.
И она сморщилась, зажимая нос над чашкой чая "Липтон".
Так проходило время - в байках, слезах и анекдотах. Информация в газетах устаревала быстрее, чем их успевали купить, телевизору никто не верил, и выяснилось, что единственный надежный источник - никому не известная еще месяц назад лента новостей РосБизнесКонсалтинга в Интернете.
В один из этих суматошных дней Маша отозвала Свету в сторонку и спросила:
– Послушай, а твоя Вика может найти какую-нибудь вещь, если тот, кто ее спрятал, уже умер?
– Конечно, - ответила Света, - почему нет? Ведь и мертвые, и живые существуют в одном и том же сакральном пространстве - надо просто уметь в него войти.
– Понятно, - кивнула Маша, не слишком верившая в сакральные пространства. - А можно мы с Лизой Парфеновой к твоей Вике сходим?
– Без проблем, - сказала Света, доставая мобильный. - Мы же сестры с Лизой, как я могу ей не помочь? Позвоню сейчас Вике и запишу вас.
– Погоди, - удержала ее Маша. - Я ее спрошу сначала.
Эту неделю Лиза едва ли не единственная продолжала работать. Когда-то она в шутку говорила, что финансиста кормят ноги - как волка и проститутку. Высокая, худая, она ветром проносилась по офису, подписывала бумаги и снова исчезала. Как отмечал еще Питкунов, ноги у Лизы были красивые, но последнюю неделю что-то болели вены, и вообще хотелось лечь и отдохнуть, но как раз этого и нельзя: надо спешить заработать хотя бы часть этих страшных тридцати тысяч. Лиза не появлялась у мамы, не отрывала мобильного от уха, назначала деловые встречи и отклоняла все приглашения на ужин от друзей-мужчин, какой тут ужин, не говоря уж об остальном, когда она спит по три-четыре часа в день! Она говорила себе, что должна смириться с мыслью, что тридцать тысяч долларов исчезли навсегда, словно их и не было, - и потому предложение Маши сходить к ведьме, "или, если угодно, экстрасенсу", изрядно ее развеселило.
– Я в это не верю, - сказала Лиза. - Я позитивистка. Не может человек, который не знал Волкова, понять, куда он спрятал деньги, если даже их не унес убийца.
Она рассмеялась и вдруг неожиданно для себя прибавила: "А ладно, давай попробуем", - терять нечего, ведьма так ведьма.
24
Отпуск все-таки удался. Здесь, в Израиле, впервые за два с лишним года Горский жил, не задумываясь о том, что сделает завтра. Он бродил на Нордау, выбирал редкие записи в "Третьем ухе", пробовал медитировать в "Ган а-псалим" рядом с бахайским храмом. По вечерам Женя возвращался с работы, они шли в какой-нибудь ресторан на набережной или ужинали дома. Горскому было совсем нечем себя занять. Он как-то совсем расслабился и даже размышления о том, кто же убил Сережу Волкова, не омрачали его безоблачного настроения.
Москва, куда он так и не добрался, напоминала о себе Машиными звонками. Сейчас уже трудно было представить этот безумный город, где Горский провел почти всю жизнь. Москва советская, перестроечная, кооперативная, рейверская, карнавально-революционная, и расстрельно-бунтарская… и вот теперь - кризисная. Кто убил Сережу Волкова, куда пропали кредиты МВФ? Горский разговаривал с Машей, покупал русские и американские газеты, смотрел по телевизору на опустевшие полки магазинов - и Москва не становилась реальней, зато Калифорния как-то плавно растворялась в жарком израильском воздухе. Подшучивая над собой, Горский спрашивал, вспомнит ли, вернувшись, английский.
Силиконовая долина напомнила о себе письмом Йена, бывшего коллеги, какое-то время назад свалившего из "Sun Microsystems" искать удачу и создавать старт-ап: с тех пор как "Netscape" в августе 1995 года с потрясающим успехом выпустил в открытую продажу свои акции, только ленивый в Силиконовой долине не мечтал сделать свой интернет-проект и заработать несколько миллионов. Сам Йен, впрочем, апеллировал не к "Netscape", а к "Yahoo!", приводя в пример Джерри Янга и Дэвида Файло, стэнфордских студентов, в одночасье ставших миллиардерами. "Надо делать свой старт-ап", - повторял Йен, словно призывая из ближайших гаражей духи Билла Хьюлетта, Дэвида Паккарда, Стива Джобса и Стива Возняка.
И вот теперь Йен писал, что у него все на мази, есть опытный менеджер по финансам, есть несколько революционных идей, которые он изложит при встрече, есть инвестор, который на первых порах дает деньги. Сейчас Йен набирает команду и будет очень рад видеть в ней своего old crazy Russian friend[8].
Горский вспомнил, что именно так все начиналось десять лет назад в Москве: шапочные знакомые и старые друзья сбивались в стайки, делали первые кооперативы, учились платить взятки и откатывать с кредитов. Сам он не принимал в этом участия - но, может, пора рискнуть? Большинство пионеров русского бизнеса в конце концов остались на бобах - но Америка все-таки не Россия, по крайней мере не убьют, хотя на миллионы Горский не надеялся. Дай бог, чтобы за несколько лет удалось скопить тысяч шестьдесят, взять кредит - без всякого отката! - и купить себе аппартмент где-нибудь в Саннивейле. Если, конечно, Горский останется в Калифорнии, а не вернется в Москву, где, судя по Машиным рассказам, творится что-то совсем невероятное.
– Помнишь, Женька, мы говорили с тобой про распад Союза и травму? - рассказывал Горский вечером. - Маша нашла в Москве прекрасную иллюстрацию на эту тему. Ее новые друзья верят, что Крокодил Гена был мессия.
– Напоминает Маркуса Гарви, - сказал Женя. - Эти гои вечно все путают. То у них эфиопы подлинные иудеи, то крокодилы у них машиах.
– Нет, не просто крокодилы, - сказал Горский. - Именно крокодил из сказки. Это я и называю "выходом в трансценденцию", когда человек, чтобы пережить потерю, пытается уверить себя, что ничего и потерять нельзя, потому что самое ценное как раз неподвластно времени. Старики так поступают с Лениным и марксизмом, а молодые - со сказками. Как если бы после развода родителей ребенок принялся бы убеждать себя, что важнее всего - набор оловянных солдатиков, а они вот, при нем, а значит, с мамой и папой тоже все в порядке.
Четыре года назад Горский узнал о девушке Жене, верившей в магическую силу стихов из сказки Катаева про цветик-семицветик - и теперь обожествление сказочных персонажей его не слишком удивляло.
– А твой Денис верит, что эти сказки помогут ему найти убийцу? - спросил он Машу.
– Нет, - ответила Маша. - Он верит, что сказки могут доказать: убийцы вообще не было. Во всяком случае - среди его знакомых.
Маша изумлялась: двух недель хватило, чтобы забыть о том, как умер Сережа Волков. Его вспоминали, оплакивали и даже любили по-прежнему, но все вели себя так, будто Волков умер от какой-то болезни, или в крайнем случае попал под машину. Трагическая случайность, никто не виноват.
– Они что, не видят мотивов? - спрашивал Горский.
– Мотивов полно, - отвечала Маша. - Ревность, любовь, деньги, в конце концов. Но, понимаешь, они ведут себя не так, как мои знакомые. Может, потому, что жизнь в России была нелегкая. Они оберегают друг друга, стараются быть, очень, как бы это сказать, предупредительными, даже заботливыми.
– Ну да, - сказал Горский. - Кризис, понятно. Надо держаться вместе.
– Нет, - ответила Маша, - не в кризисе дело. Мне кажется, они и раньше такими были. Может, им даже легче сейчас, хотя бы понятно, что происходит. А так они каждый день на работе видели, как друзья тихо едут крышей - от любви, от отчаяния - и делали вид, будто все нормально.
– Ну, так положено себя вести, - сказал Горский. - В смысле - в любом офисе так.
– Я раньше тоже думала, что это лицемерие, формальная вежливость, офисная культура. Ну, когда ты каждые десять минут спрашиваешь, не обидел ли собеседника, говоришь "отлично" на вопрос "как дела?" и улыбаешься при встрече. А сейчас думаю, что все это - единственная защита, которая у них была. В Москве, чтобы улыбаться и отвечать "отлично", нужно особое мужество. И вот они сидят в своем офисе…
– По-моему, - перебил Горский, - офисы здесь не при чем. Может, твои друзья просто хорошие люди, и поэтому, когда они улыбаются и говорят "fine" на наше "how are you", это получается у них выстрадано и искренне? А в любой другой страховой конторе все живут как пауки в банке? Что мы с тобой знаем про русский офис? Ничего. А израильские и американские офисы к этому отношения не имеют. Я после трех лет в Калифорнии могу тебе твердо сказать: Россия не Америка до такой степени, что всерьез говорить об американизации - все равно, что думать, что если на полюс привести два десятка пальм в кадках, то там лед растает и начнется потоп.
– Но ведь Россия действительно американизируется… - начала Маша.
– Да какое американизируется, - раздраженно сказал Горский. - Мексика, она у Штатов под боком, и та не похожа на Америку, а Россия и подавно не будет похожа. Как говорится, от осинки не родятся апельсинки. Уж не знаю, хорошо это или плохо.
– Так или иначе, - сказала Маша, - мне иногда кажется, что все они знают, кто убийца, но молчат из деликатности, что ли. Ну, убил человек. Это же несчастье, с каждым может случится.
– Давай все-таки попробуем разобраться, - сказал Горский. - Ты сказала "ревность, любовь, деньги". Мы уже об этом говорили, но сейчас важно другое: убийца знал, что в этот день у Волкова дома будет шестьдесят тысяч. Он пришел к нему в гости, убил и ограбил. И по крайней мере странно предполагать, что это мог быть посторонний человек, а не кто-то из сотрудников этого "Нашего дома"… дурацкое, кстати, название.
– А откуда пистолет?
– Смешной вопрос, - ответил Горский. - Еще когда я жил в Москве, пистолет достать было проще простого. Сейчас, небось, ими должны в ларьке у метро торговать. И, кстати, это может быть не "он", а "она": скажем, Таня, или Света, или Лиза. Лиза, кстати, точно знала, что Сережа получил деньги. Ты держи с ней ухо востро, мало ли что…
25
Субботним утром Лизе нездоровилось: подташнивало, словно перед экзаменом, морщинки казались заметнее, за ночь отекли руки, и теперь палец вздувался пузырем вокруг единственного кольца. Она подняла руку и потрясла, чтобы отлила кровь. Вот так, подумала Лиза, и приходит старость. Через два года - сорок лет, а до сих пор у нее никого нет, кроме мамы. Институтские подруги повыходили замуж и нарожали детей, а она всего-то и наработала две квартиры в центре, одну из которых скоро продавать.
Детский сад, где практиковала Вика, находился где-то на шоссе Энтузиастов. Мягко подмяукивал Илья Лагутенко, Света сидела на переднем сиденье, то и дело заглядывала в карту и говорила, куда ехать. Из нее бы получился хороший руководитель, думала Лиза, с ее-то напором. Если бы не кризис, через пару лет сделала бы хорошую карьеру. Конечно, пришлось бы отказаться от вечного маскарада, пристрастия к черному цвету и пентаграммы на шее. Надо ей, кстати, сказать: все эти игры хороши для богемы, для артистов-художников, а мы все-таки занимаемся нормальным бизнесом, страхуем имущество и жизни, мол, твой готический карнавал здесь довольно неуместен. К тому же у нас работают и православные люди, им, должно быть, неприятно, надо же уважать их взгляды. Сама Лиза считала, что не верит ни в Бога, ни в черта, но почему-то сегодня волновалась. В самом деле, Бог Богом, а ведьмы-то вполне могут существовать на самом деле.
– А я не стала менять имя. Знаешь почему? - объясняла тем временем Света, перегнувшись через спинку сиденья к Маше. - Потому что Светлана - реальное люциферианское имя.
– Что? - удивилась Маша.