– Ну, пятьдесят седьмой никак не может быть, дядя Барцилав! Тогда бы вам было сейчас сто лет, а вы на сто лет никак не выглядите!
– Не знаю, не знаю… Моя мать говорила, что в тот год было в горах восстание.
– Восстание? Тогда выходит, вы родились в тысяча восемьсот семьдесят седьмом, и вам сейчас где-то за семьдесят, а точнее, семьдесят три.
– Выходит, что так.
– А в паспорте у вас как записано?
– А я и не знаю толком, какой он, этот паспорт. Нету их у нас…
– Нет паспорта? Это как?
– А вот так. У меня-то его никогда и не было, а вот у детей моих и у других сельчан паспорта все забрали… чтобы не уезжали, говорят, из колхозов… Мне-то куда уже уезжать, сам подумай, а вот Хасбулат мой, может, и уехал бы, да только без паспорта ведь никак!
– А давайте, дядя Барцилав, я вас осмотрю!
– Да чего тут смотреть, сынок! Ходить хожу, кушать кушаю, спать сплю… Только вот работать не могу, сил нету!
– Ну, вы уже достаточно поработали на своём веку, теперь отдыхайте, а поработают пускай другие!
– Так-то оно так, сынок! Да только совсем без работы какая же радость? Отдых, он ведь тоже надоедает!
– Дам-ка я вам витаминов!
– Это ещё для чего? – подозрительно спросил Барцилав.
– Ну, чтобы силы у вас прибавились, настроение улучшилось…
– Нет, не хочу я твоих витаминов, уважаемый дохтур! Отдай их какому-нибудь слабаку вроде моего соседа Абусупьяна! Ему уж они точно пригодятся… для настроения… а то который день ходит хмурый… говорит, что ему трудодни неправильно посчитали. Вот и дай ему витаминов! Ну, а я пойду, надо ещё починить кое-что. Просто мимо проходил, вот и заглянул… Будь здоров, многоуважаемый дохтур! Тебе тоже уже жениться давно пора…
С этими словами старик покинул кабинет врача.
Глава 15
В начале весны неожиданно пришло сообщение, что Малику открепляют от места распределения и переводят на работу в Буйнакск. При мысли о том, что она скоро увидит маму и остальных, девушку захлестнула волна счастья. Она не знала ещё, что это Исаак Израилевич вместе с доктором Князевым, лечившим от хвори старую Жарият, употребили все свои связи и хлопотали за неё, пока наконец их старания не увенчались успехом.
Малика стала собираться в дорогу. Она обошла всех своих юных пациентов и наказала их родителям бить тревогу при первых же признаках болезней, самыми грозными из которых по-прежнему оставались дифтерия и брюшной тиф, а самой частой – дизентерия. Дав последние наставления о пользе гигиены, Малика вернулась в больницу.
Главврач был на месте, и девушка, вдруг ощутив непонятную грусть, в последний раз переступила порог его кабинета.
При появлении Малики Юсуп резко встал и порывисто шагнул ей навстречу, но тут же и остановился в смущении. Повисло молчание, которое оба нарушили одновременным:
– Ну вот!
Они рассмеялись и тут же вновь умолкли, а затем главврач сказал:
– Ну что ж, позвольте вам пожелать счастливого пути и… и… счастливой дальнейшей жизни!
– Спасибо! – ответила Малика и добавила с горячностью: – Спасибо вам за всё, что вы для меня сделали!
– Я сделал? Да ничего я не сделал… и вообще… Я уже не ваш главврач, так что можете звать меня просто по имени!
– Конечно, Юсуп Магомедович… ой, то есть Юсуп… Я должна привыкнуть…
И вновь наступила пауза, пока он, наконец, не решился:
– Малика… вы уезжаете, и неизвестно, увидимся ли мы когда-нибудь ещё! Впрочем… здесь всё зависит от вас, потому что… потому что я… люблю вас! – на одном вдохе выпалил он.
– Ох! – только и смогла произнести девушка.
– Погодите! Я должен был сказать это вам давно, но никак не мог решиться! А теперь… теперь вы уезжаете, и я… я просто не могу вас отпустить вот так… без правды!
Выплеснув, наконец, своё чувство, он замолчал, одновременно ощущая и лёгкость, и невыразимое волнение. Ошеломлённая Малика тоже молчала, не зная, что ответить этому человеку, который стал ей близок и которого она не могла и не хотела обманывать.
– Юсуп Магомедович… Юсуп… я… никак не ожидала услышать такого и хочу сказать, что я… что вы… один из лучших людей, которые были и есть в моей жизни…
Она в растерянности подбирала слова, теряясь от того, что этот большой, мужественный человек стоит сейчас перед ней и, словно ребёнок, моляще смотрит на неё в ожидании ответных слов.
– Вы очень… очень достойный человек и… о таком муже, как вы, мечтает каждая девушка… но… я не хочу вас обманывать, потому что… не люблю вас! Простите меня!
Казалось, что в наступившей после этих слов тишине отчётливо слышен стук их бьющихся сердец, а молчание не кончится никогда. Но вот Юсуп, овладев собою, мягко произнёс:
– Вы кого-то любите?
– Да… то есть нет… Уже нет! Простите, но мне не хочется говорить об этом!
– Но… если уже нет… значит… у меня есть всё-таки шанс? Возможно, когда-нибудь…
Она молчала.
– Могу ли я надеяться, что когда-нибудь… вы захотите стать моей женой? Я готов ждать сколько угодно!
– Я… я не знаю… – Девушка избегала смотреть на него. – Всё это так неожиданно…
– Но вы позволите писать вам иногда? И потом… я ведь в любой момент могу вернуться в город… Одно ваше слово!
– Сейчас я ничего не могу сказать! – твёрдо ответила девушка. – Я должна поехать домой и… подумать!
– Я буду ждать вашего ответа хоть всю жизнь, потому что… потому что я люблю тебя, Малика, и хочу, чтобы ты всегда помнила об этом!
Разговор не выходил у неё из головы, когда Малика, в последний раз обнявшись с тётушкой Баху, села в старенький автобус, который, натужно громыхая, повёз её знакомой уже горной дорогой прямо в Буйнакск.
Автобус был переполнен людьми, ехавшими в райцентр кто за чем. Путь был неблизким, и девушка, устроившись поудобнее на жёстком деревянном сиденье, устремила свой взгляд в окно, где горы, меняя окраску от зелёно-жёлтых до чёрно-серых, сопровождали её на всём пути до райцентра.
Юсуп Магомедович любит её. Он так сказал. И он не из тех, кто говорит не то, что думает. Ей нравился этот человек, большой, сильный, умный и уверенный в себе. А самое главное, рядом с ним было спокойно и надёжно. Таким надёжным и должен быть спутник жизни, подумалось девушке. Но… после того, как Марат так низко повёл себя, может ли она кому-то верить? Правда… Марат не идёт ни в какое сравнение с её главврачом. Она даже улыбнулась, представив их рядом. Но Марата она любила… Да, любила, ну и что? Судьба посылает ей достойного человека, который искренне любит её и готов ждать сколько угодно. Как ей быть?
В конце концов Малика решила обо всём рассказать матери. Мама даст ей верный совет! При мысли о том, что скоро она увидит родных, девушка заулыбалась под удивлёнными взглядами пассажиров.
Глава 16
Айша и Шахри сидели в гостиной, уютно освещаемой старинной золотистого цвета лампой, и молчали. За долгие годы жизни они привыкли к такому молчанию, связывавшему их больше любых слов. Каждая из них знала, о чём думает другая. Тайн у них друг от друга не было, переживания и радости были общими, так что женщины молчали, занимаясь каждая своим рукоделием, благо, навыки, привитые им ещё в доме Ибрагим-бека, не позабылись.
Сегодня в доме была радость. Вернулась Малика, и теперь, когда дочь была дома, Айша, наконец, пребывала в относительном спокойствии.
Осталось дождаться Ансара и… О Аллах, ну когда же придут хоть какие-то известия о родителях?!
– Надо подумать о её замужестве! – нарушила вдруг молчание Шахри.
– Только и думаю об этом последние два года! – отозвалась Айша. – Да только что поделать, если девчонка об этом слышать не хочет!
– Надо как-то убедить её! Чувствую, придётся мне самой взяться за дело!
– Давай-давай, берись! Вот только не вздумай ей советовать убегать с кем-либо!
– Ну, начнём с того, что я не советовала убегать, а советовала похитить. Согласись, это немного разные вещи! А во-вторых, что, разве совет был плохой? Ну и жила бы ты сейчас с этим Султаном, который, говорят, сильно опустился и пьёт, и жена его вечно ходит с синяками…
– Астафирулла! Бог меня спас от этого брака… твоими руками!
– Вот то-то! – расплылась в улыбке Шахри.
Женщины вновь замолкли, думая каждая о своём. Из соседней комнаты послышался глухой кашель старой Жарият, а ещё через минуту в гостиную заглянула Малика.
– Вы что это тут делаете без меня, а? – весело спросила она. – О чём секретничаете?
– Да сидим вот и сплетничаем о тебе! – в тон ей отозвалась Шахри.
– И что же вы обо мне тут наговорили, признавайтесь?
– Говорили, какая ты красивая, хорошая и… упрямая, как осёл! Вернее, ослица…
– Ну, спасибо, дорогие мои, на добром слове, – сказала с притворной обидой в голосе Малика. – Схожу-ка я лучше к своей бабушке, по крайней мере, она меня хоть любит!
С этими словами девушка удалилась, и тишина дома тут же была нарушена мелодичным тембром её звонкого голоса:
– Дадэй, я иду к тебе! Приготовь мне какую-нибудь интересную историю!
* * *
Жарият скрывала от всей семьи, как сильно она скучает по Кумуху и как ей хочется поехать туда, посетить могилу мужа и поплакать на ней обо всём, о чём тоскует душа. Только внуки могли отвлечь её от горьких мыслей, и старая женщина, не чая души в обоих, а особенно в Имране, то и дело баловала своего любимца ласковым словом и припрятанными специально для него пряниками или халвой.
Малика выросла без её участия, и теперь её бабка навёрстывала упущенное время, общаясь с выросшей внучкой и щедро наделяя её как назидательными советами, так и всевозможными историями древней Лакии.
– Расскажи мне что-нибудь, дадэй! – говорила Малика, опускаясь на коврик перед креслом, где обычно сидела Жарият.
– Ну, что тебе рассказать, милая, я уже и не помню, чего я тебе ещё не рассказывала, – отвечала та и надолго задумывалась, а Малика молча ждала, зная, что вот-вот последует продолжение. Ей нравились все эти истории, и ей сейчас пришло вдруг в голову, что когда-то и она сама будет рассказывать своим внукам слышанные от бабушки истории. Правда, это будет не скоро…
– Не помню, рассказывала я тебе о том, что когда-то наши земли простирались аж до самого Цудахарского моста, и по одну сторону границы располагался лакский аул, а по другую – даргинский. Жители обоих аулов не жаловали друг друга, каждый считая другого чересчур высокомерным. Случилось так, что парень из даргинского аула полюбил девушку из лакского, и она, в свою очередь, полюбила его. Уж и не знаю, каким образом и где они познакомились, но оба влюбились и решили, что должны быть вместе. Девушка оставила свой родной аул и стала жить с даргинцем в его ауле, из-за чего её сельчане перестали с ней разговаривать. Но она всё равно время от времени приходила тихонько в свой аул, чтобы навестить свою мать, которая не могла отказаться от дочери и втайне от всех изредка с ней виделась. И вот однажды цудахарцы решили совершить набег на соседнее село, чтобы проучить этих спесивых лакцев и заодно поживиться их добром. Совершенно случайно молодая женщина услышала, как её муж обсуждает это с другими сельчанами, и очень взволновалась. Не думая долго, она потихоньку побежала в своё село и, приблизившись к годекану, стала громко, словно обращаясь к самой себе, говорить: "Завтра рано утром на вас нападут! Утром на вас нападут!" Но мужчины демонстративно не обращали на неё никакого внимания, хотя и слышали прекрасно эти её слова. Когда девушка, повторив их несколько раз, ушла обратно в аул мужа, сидевшие на годекане мужчины стали размышлять, почему она так говорила, и, посоветовавшись друг с другом, решили, что лучше им на всякий случай хорошенько вооружиться и пободрствовать эту ночку. Так они и сделали. Под утро, когда цудахарцы ворвались в их аул, они были встречены вооружёнными мужчинами, и в ходе столкновения многие из цудахарцев погибли. Это дело получило огласку, и царская администрация в наказание отдала лакские земли в пользование семьям убитых цудахарцев. Вот так граница Лакии и была передвинута, – завершила свой рассказ Жарият.
– Ну, а девушка? Что стало с ней? – взволнованно спросила Малика.
– А девушка рассказала честно своему мужу о том, что это она предупредила своих земляков о готовящемся нападении.
– И что же? Он её за это убил?
– Да нет, не убил, хотя мог. Просто после этого они уже не могли жить вместе, и она вернулась в своё село к матери.
– А сельчане её потом простили?
– Ну, конечно, простили. Она же доказала своим поступком, что родина главнее.
– Наверное, и я поступила бы так же, – прошептала Малика.
– Как бы ты ни любил кого-то, но родную землю всегда любишь больше! – произнесла назидательно Жарият и, помолчав, добавила: – А теперь, дочка, дай мне, пожалуйста, какое-нибудь лекарство от головы, и я постараюсь уснуть.
– Дадэй, а давай мы тебя обследуем! – сказала Малика. – Что-то мне не нравятся эти твои постоянные головные боли!
– Нет-нет, ничего не нужно, – решительно запротестовала Жарият. – Просто полежу немного, и всё пройдёт.
– Дадэй, а это правда, что когда-то возле Кумуха находился настоящий вулкан?
– Ну-у, не знаю, вулкан – не вулкан, зато с детства помню множество разбросанных по земле необычных, круглой формы, серых камушков и как мамина мать рассказывала, что эти камешки сначала были извергнутой с вершины горы кипящей жидкостью, а потом затвердели и превратились в такие вот камешки… Ну, а теперь иди, милая, что-то я притомилась!
Как ни мечтала старая Жарият дождаться сына, но она умерла, не увидев его и не успев вернуться в родной Кумух. Её похоронили на буйнакском кладбище, и в течение семи дней дом Ансара был полон родни, включая двух дочек покойной, спешно прибывших на родину, чтобы оплакать свою мать и проводить её в последний путь.
Всё, что положено делать в таких случаях, Айша сделала, включая омовение усопшей и её отпевание с помощью священнослужителей из местной мечети.
Всё это время она думала о том, что Ансар находится где-то там, очень далеко, и даже не знает, что его матери уже нет в живых. И она, Айша, тоже не знает, жива ли её мать и жив ли её отец, и вопросы, в великом множестве возникавшие у неё к Всевышнему, пока не получали ответов.
Часть V
(1952–1959)
Возвращение
Глава 1
Буйнакская весна была в самом разгаре, и тёплый, насыщенный солнцем день уступил место мягким и спокойным сумеркам. Постепенно рассеиваясь, дневная суета освобождала пространство для пронзительного до нестерпимости аромата многочисленных акаций, чьи белые цветущие гроздья, зазывно пышнея на ветках, притягивали к себе взгляды очарованных весною людей.
Стоя под акацией, Имран потянулся, сорвал небольшую гроздь и, не глядя, поднёс её к своим губам. Нежные лепестки издавали дразнящий аромат, но, занятый своими мыслями, парень не чувствовал его и, автоматически сорвав лепестки губами, отправил их в рот, как привык это делать с детства и как это обычно делала буйнакская детвора.
Затем, сделав пару шагов в сторону играющих в "классики" девчушек, он негромко и властно обратился к семилетней Фариде:
– Поди-ка сюда!
Фарида неохотно оторвалась от игры и подошла к Имрану. Имран был старшим мальчиком с соседней улицы, их родители поддерживали добрососедские отношения, и девочка никогда бы не посмела ослушаться его зова, хотя примерно и догадывалась, для чего она могла понадобиться этому высокомерному типу.
– Сбегай во-о-н в тот дом и передай записку девушке, которая откроет тебе дверь. Но только сперва уточни, что это Зоя, а не кто-то другая!
Имран как можно незаметней вручил девчушке вырванный из тетради и свёрнутый множество раз лист и вразвалочку перешёл на противоположный угол, где расположился под тенистым деревом в ожидании, пока Фарида исполнит его поручение.
В свои семнадцать с небольшим Имран уже успел изведать если не все, то многие прелести юношеской свободы. Отца посадили, когда он был ещё несмышлёным мальчуганом, и отрочество его, как позднее и юношеское становление, протекало без участия мужского авторитета.
Мать его обожала. Когда забрали Ансара, Айша, как сложилось в горах, отвела сыну главное место в доме и, хотя он был совсем ещё юн, обращалась с ним, как с наследным принцем, шлёпая его, правда, в отдельных нерядовых случаях.
Со своей стороны, Ансар тоже любил мать, и уважал её, и жалел, но, сколько бы она ни увещевала, дома ему не сиделось. Его манила к себе улица. Там были друзья, развлечения в виде танцплощадки в городском саду, был кинотеатр, куда завозились трофейные фильмы, а когда не завозились, то крутились никогда не надоедавшие свои. На улице были девушки. Имран провожал взглядом каждую из них, а после с удовольствием говорил о них с ребятами. В принципе, все эти девушки были своими, буйнакскими, а незнакомыми были лишь приезжие, но смотреть на них было одинаково интересно. В каждой было что-то волнующее, будь то походка, или осанка, или ноги, или грудь, и тот интерес, который они вызывали в Имране, походил на азарт начинающего охотника.
И тогда бродившие в нём соки юности заставляли его, позабыв обо всём на свете, кидаться в водоворот очередного чувства, казавшегося ему самым настоящим и самым главным.
Игравшим в "классики" девчушкам не раз приходилось передавать от Имрана записки той или другой девушке, бывшей на тот момент очередным объектом его юношеского интереса.
Вот и сейчас Фарида, с неохотой оторвавшись от любимой игры, отправилась выполнять поручение соседского парня, что выглядело вполне естественным, ибо не было принято в Буйнакске подходить напрямую к девушке и приглашать её на свидание.
При том, что Имран с детства был дома барчуком, работать ему нравилось. С увлечением постигая секреты фотографического искусства, он не уставал любоваться изображениями человеческих лиц, проступавших из негативов, помещённых в специальные ванночки.
От клиентов отбоя не было. Мир ли в стране или война, а люди во все времена фотографируются весьма охотно, и Имрану нравилось преподносить им их фотографические изображения, тщательно подретушированные и сводившие к самому минимуму недостатки их лиц. Такая работа доставляла творческое удовлетворение, да ещё и приносила неплохие деньги, которых вполне хватало и на собственные нужды, и на помощь матери.
С увлечением отработав день в фотомастерской, он с не меньшим удовольствием отправлялся к друзьям, вместе с которыми весь вечер потом неспешно прогуливался по Сталинской, украдкой посматривая на встречавшихся по пути девушек, или шёл в кино, в расположенный прямо на буйнакской площади "Ударник" либо в горсад на танцы, где было много симпатичных девушек, с которыми можно было потанцевать вальс, фокстрот или танго, а заодно и познакомиться.