Когда-то у Розы случился выкидыш, после этого дети у них так и не появились. И всю свою нерастраченную материнскую нежность Роза Готлиб обратила на Далгата, которого искренне считала очень смышленым и талантливым мальчиком. Его она постоянно баловала, пичкая шоколадными конфетами и радушно угощая варениками с вишней, изготовленными по особому, ей одной известному рецепту. Муж Розы, Боря Колесников, поддерживал её такое мнение, и не раз супружеская чета полушутя предлагала Шахри усыновить Далгата.
– Ты молодая, ещё можешь выйти замуж и родить детей, – говорила Роза подруге. – Отдай нам своего сына, и мы сделаем для него всё и даже больше, и ты увидишь, как будет он счастлив!
Шахри, смеясь, отмахивалась от подруги.
– Замуж я уже не выйду, – говорила она, – для меня главное, чтобы моему Далгатику было хорошо. А где гарантия, что какой-то чужой мужчина, который захочет на мне жениться, полюбит и моего сына тоже? И потом, Манапа мне никто не заменит!
– Глупенькая ты, – втолковывала ей Роза. – Только мы, женщины, всю жизнь можем хранить верность одному мужчине и никого к себе не подпускать. Думаешь, если бы, не дай Бог, ушла ты, а не твой муж, то он бы так и остался на всю жизнь вдовцом? Чепуха! Мужчины просто не могут оставаться одни и целиком и полностью посвящать себя детям. Им просто необходим кто-то, кто был бы всегда рядом…
– Ну почему же, – пыталась защитить мужчин Шахри. – Я знаю мужчин, которые, овдовев, больше так и не женились…
– Таких почти нет, а если и есть, то это как раз-таки исключение из правила! Их единицы, можешь мне поверить! Так что, отдаёшь Далгатика или нет?
– Перестань, Роза! Даже шутить не хочу об этом!
Спустя год Борис получил назначение в Ленинградскую область, и, сдав квартиру государству, они с Розой отбыли на новое место жительства.
Глава 3
Казённая мебель, несмотря на массивность, совершенно безлико смотрелась в этом служебном помещении с выкрашенными в бежевый цвет стенами, нижняя половина которых была отделана коричневыми деревянными панелями. В центре стены висел над письменным столом портрет генсека Хрущёва, вывешенный здесь, очевидно, не так давно, факт чего выдавал сравнительно свежий слой краски, на добрые четверть метра отстоявший от хрущёвского портрета.
Ясно, что висевший тут до Хрущёва портрет Иосифа Виссарионовича занимал на стене гораздо большую площадь, успела подумать Шахри, пока секретарь обкома Идрисов откашливался, собираясь начать перед нею свою речь.
– Мы пригласили вас для того, чтобы сказать вам, что ваш муж, Алибеков Манап Абдурагимович, не был ни в чём виноват перед страной и народом. К сожалению, он был несправедливо осужден, но теперь, когда полностью установлена его невиновность, мы можем сказать вам, что он не был врагом народа, а был достойнейшим сыном Дагестана и… Коммунистической партии! Вот подтверждающий документ!
Произнеся с пафосом всю тираду, чиновник умолк в ожидании ответной реакции. Её не последовало.
Прямая и неподвижная, как изваяние, Шахри сидела напротив чиновника и застывшим взглядом смотрела сквозь него. Она смотрела назад, в своё далёкое прошлое, в котором она была так недолго счастлива и которое сменилось затем пожизненным вдовством.
А чиновник в свою очередь разглядывал эту высокую седовласую женщину в строгом чёрном платье без единого украшения и думал о том, что надо побыстрее закончить эту процедуру, потому как времени мало, а государственных дел, напротив, много.
Не дождавшись ответа, он откашлялся и провозгласил торжественно:
– Хочу вас заверить, что память о вашем муже навсегда сохранится в сердцах… в сердце нашего народа!
Он вздохнул с облегчением и снова замолчал. Присутствие этой женщины его тяготило, и он уже нетерпеливо ждал, чтобы она быстрее покинула его кабинет.
– До свидания! – сказала Шахри и направилась к двери, нервно сжимая в руках врученную ей чиновником бумажку, оповещавшую мир о том, что её Манап реабилитирован посмертно.
Итак, государство спешно отмывало грехи перед своими гражданами.
Не ограничившись бумажкой, оно продолжало проявлять великодушие, и в один прекрасный день предоставило жил площадь семье Алибекова Манапа. Красивый дом в три этажа, утопавший в молодой зелени недавно разведённого сквера, был первым многоэтажным зданием в маленьком Буйнакске, чьи дома были похожи один на другой и носили характер одноэтажных частных построек. Взволнованная Шахри переступила порог новенькой двухкомнатной квартиры, пропитанной свежим запахом извести и красок, и огляделась. Квартира была залита солнечным светом, а за окном приветливо шумела листва. Женщине подумалось, что в её жизни это первое принадлежащее ей жильё. Сначала она жила в доме Ибрагим-бека, затем в казённой государственной квартире, потом судьба привела их с сыном в семью Ансара и Айши, и лишь теперь, когда большая часть жизни уже прожита, ей предстоит жить у себя дома. Что ж, по крайней мере, она может быть спокойна, что её сыну есть куда привести невесту.
Глава 4
– Малика, давай скорее, мы можем опоздать!
Зумруд уже сняла свой белый врачебный халат и ждала теперь с гримасой нетерпения, пока Малика, сосредоточенно сдвинув брови, закончит дописывать историю болезни очередного пациента.
Малику и Зумруд объединяла не только общая профессия, но и близкая семейная дружба. Нередко после работы или по выходным дням они заглядывали друг к другу "на огонёк", и тогда их домашние вечера превращались в весёлые и озорные посиделки, где муж Зумруд Халил охотно брал на себя роль тамады, исполняя её с большим остроумием и блеском.
Уютная махачкалинская квартира Юсупа и Малики славилась гостеприимством своих хозяев точно так же, как некогда она радушно распахивала двери перед многочисленными гостями покойных родителей Юсупа, Магомеда Дибировича и Зинаиды Сергеевны.
Стихи, правда, сейчас почти не звучали, зато звучала музыка, и не смолкал гомон оживлённых голосов. Друзья и соседи, коллеги и приятели запросто и с удовольствием приходили в этот дом, где царила атмосфера радушия, уважения, любви и счастья.
Обожание, которым окружил Малику её муж, было предметом неистощимых шуток со стороны мужской половины друзей дома, равно как и беззлобной зависти со стороны женской половины, то и дело указывавшей своим мужьям:
– Вон, посмотри на Юсупа, как он носится со своей женой, не то, что ты!
– Слушай, Юсуп, не горское это дело – выставлять напоказ свои чувства! Прекрати-ка носиться со своей женой, а то моя меня уже заклевала! – говорили ему друзья, а он лишь улыбался счастливой улыбкой и обращал очередной восхищённый взгляд на Малику. И от этого его обожания молодая женщина ещё более расцвела, румянец на её щеках заалел ещё ярче, а большие изумрудные глаза излучали неподдельное счастье.
"Я счастлива! – говорила она себе. – У меня чудесный муж, любимая работа и… я счастлива!"
Марата она не вспоминала. Он остался в далёком прошлом, и, рассказав о нём мужу в начале семейной жизни, Малика задвинула эту историю в самый тёмный и необитаемый уголок своей памяти.
– Ну, всё-всё, хватит! – торопила её Зумруд. – Если прямо сейчас не выйдем, то не успеем к началу.
Когда они, запыхавшись, подошли к красивому и величественному зданию Дагестанской филармонии, Юсуп с Халилом уже ждали их у нижней ступеньки лестницы, то и дело поглядывая в нетерпении на часы.
– Эти женщины могут хоть когда-нибудь приходить вовремя? – осведомился Халил, возведя глаза вверх и обращая свой вопрос к воздуху.
– Как назло, сегодня было много больных, – принялась оправдываться Зумруд, но муж, подхватив её под локоть, уже увлёк за собою по лестнице, ведущей к входу в здание, со словами:
– Ни слова о больных! Хотя бы здесь подумай о здоровых, в частности, обо мне!
Малика и Юсуп, поднимаясь следом, обменялись друг с другом взглядом, сказавшим, что оба соскучились.
Юсуп заведовал хирургическим отделением в центральной больнице города и уже успел приобрести репутацию блестящего практического хирурга, не отказывая в помощи ни одному больному, тем более прибывшему с гор. Малика также работала врачом-терапевтом в одной махачкалинской больнице, и у супругов вошло в привычку вечерами за ужином с увлечением делиться впечатлениями о прошедшем дне.
Фойе быстро заполнялось людьми, пришедшими послушать произведения дагестанских классиков. Филармония была местом, куда охотно приезжали известные певцы и музыканты, на которых не менее охотно шла дагестанская публика. Культурная жизнь Махачкалы была оживлённой и активной, и люди, отработав день, спешили после службы вкусить удовольствие на концертах, в кино, в театре, куда они отправлялись целыми компаниями или семьями.
Музыкальный Дагестан изобиловал именами успевших уже прославиться Сергея Агабабова, Готфрида Гасанова, Наби Дагирова, всё больше приобретали популярность молодые, талантливые Мурад Кажлаев и Ширвани Чалаев.
В фойе уже собрались люди, и мужчины, поглядывая по сторонам, терпеливо ждали, пока их принаряженные жёны подправят перед стоявшим у стены огромным зеркалом последнюю складку, оборку или тщательно завитой локон.
– Ой, Малика, здесь все такие нарядные, а мы с тобой даже не успели привести себя в порядок! – сказала Зумруд, с любопытством оглядывая публику.
– Да вы и без того тут самые красивые! – сказал Юсуп, смотря на жену так, что было совершенно ясно, кто именно здесь самый красивый.
Прозвучал первый звонок, приглашавший людей скорее занять свои места, и публика устремилась в зал.
– Смотрите, смотрите, вон Расул Гамзатов! – воскликнула Зумруд, показывая на группу людей, окружившую известного поэта, весело рассказывавшего что-то и поворачивавшегося время от времени к своей супруге Патимат, красивой, стройной брюнетке с гладко причёсанными волосами. – Вот бы подойти к нему!
– И что ты ему скажешь? – насмешливо спросил её Халил. – "Ой, уважаемый Расул Гамзатов, я так люблю ваши стихи, особенно те, помните: "Как живёте-можете, женщины-голубки?" А они отвечают: "Если муж хороший, плохо всё равно!"
– А что ты имеешь против его стихов? – обиделась на мужа Зайнаб.
– Да нет, мне его стихи как раз нравятся!
– Он просто ревнует тебя к Расулу Гамзатову! – сказал Юсуп и подмигнул Малике.
– Конечно, ревную, вон он какой носатый, знаменитый, куда мне до него! – сказал Халил, и в этот момент прозвучал второй, а следом и третий звонок, и в зале сразу стало тихо.
Глубокий, сильный голос Исбат Баталбековой разносился под сводами концертного зала, заполняя собой всё пространство вокруг, и все, кто сидел в зале, начиная от билетерши и кончая первым секретарём обкома партии Данияловым, забыв о каждодневной рутинной суете, зачарованно внимали этому необыкновенному голосу, обладательница которого щедро делилась сейчас с ними даром, ниспосланным ей с небес.
Когда закончился концерт и стихли долго не умолкавшие овации, публика неохотно покинула зал и плавно перетекла на улицу Уллубия Буйнакского, заполненную гуляющими, несмотря на поздний час, людьми.
Буйнакская, как все её называли, была не просто улицей, а являла собой средоточие горожан, место, где отдыхающая махачкалинская публика мирно и степенно совершала свой ежевечерний променад. Люди неторопливо прогуливались взад и вперёд по небольшому пятачку, с одной стороны которого был вход в приморский парк, где была летняя кино– и танцплощадка и где простирался посреди зелени уютный приморский бульвар, откуда открывался весьма приятный для глаза вид на Каспийское море. В самом центре Буйнакской гордо возвышалось красивое здание гостиницы "Дагестан", напротив которого располагался Русский театр, а прямо за ним небольшой улочкой можно было выйти к филармонии. А дальше было море.
Буйнакская завершалась круглой привокзальной площадью, где также было множество народу, чаще прибывавшего сюда, нежели отсюда уезжавшего. Между вокзалом и городским пляжем располагался порт, и потому остановки поездов, здесь проходящих, так и объявлялись "Махачкала-порт", тогда как под "Махачкалой-сорт" подразумевалась так называемая Махачкала-1-я, сортировочная.
Как и всегда, Буйнакская была запружена гуляющими людьми, с нескрываемым интересом глядевшими сейчас на вышедшую с концерта группу руководителей республики, среди которых особенно выделялся импозантный и интересный первый секретарь обкома Даниялов. Рядом с ним шла его супруга Хадижа, невысокая полноватая женщина с приятным лицом и острым взглядом пытливых карих глаз, к которой сопровождающие проявляли явный пиетет. Чуть позади, что-то оживлённо обсуждая, шли остальные республиканские начальники, хорошо известные дагестанцам в лицо Тахтаров, Хашаев, Амирханов, Шамхалов, и среди них поэт Гамзатов, сыпавший остротами, присущими лишь ему одному. Особый интерес у публики вызывала очень похожая на артистку Быстрицкую Роза Эльдарова, женщина такой яркой внешности, что люди, останавливаясь, провожали её восхищёнными взглядами. Белоснежное лицо Эльдаровой с огромными выразительными глазами, точёным носиком и очень женственной, но одновременно и волевой линией губ узнавали даже те, кто никогда её прежде не видел. И многие женщины, бессознательно подражая ей, гладко зачёсывали свои волосы, собирая их затем в низко скрученный валик.
Малика, бывшая после концерта в состоянии приятного возбуждения, почти не слушала того, что ей говорила шедшая рядом Зумруд, и не сразу услышала чей-то оклик, донесшийся до неё сквозь оживлённые людские голоса:
– Малика! – повторил голос из её юности, и ещё до того, как обернуться, она уже узнала его.
* * *
Перед ней стоял Марат, изменившийся и посолидневший, но всё равно реальный. Он смотрел прямо на неё, и в его взгляде сквозили восхищение и неподдельная радость, словно и не было между ними того его жалкого и трусливого предательства. Рядом с Маратом, маленькая и неказистая, стояла та самая дочь профессора Хасбулатова, на которой он когда-то под давлением родителей согласился жениться.
Малика от неожиданности растерялась, однако сразу взяла себя в руки и, коротко кивнув Марату, повернулась к стоявшему рядом с ней Юсупу. Взгляд последнего не выражал никаких эмоций, но она почувствовала, что муж прекрасно понял, что стоящий перед ним довольно известный уже в городе профессор и есть тот самый человек, о ком она ему рассказала в начале их брака.
– Малика, я очень, очень рад видеть тебя! – произнёс Марат, не замечая образовавшейся вокруг небольшой пробки.
Молодая женщина не смогла заставить себя из вежливости произнести в ответ то же самое и сказала просто:
– Познакомьтесь! Это мой муж Юсуп, а это наши друзья, Халил и Зумруд! А это… – добавила она, помедлив, – мой бывший сокурсник.
Мужчины обменялись рукопожатиями, и Марат в свою очередь представил супругу, которая, кивнув коротко, принялась осматривать всю компанию цепким и холодными взглядом.
После неловкой паузы Малика сказала:
– А теперь извините, нам пора домой. Всего вам доброго!
– Но… может, посидим где-нибудь, выпьем кофе, поедим мороженое? Всё-таки столько лет не виделись! – сказал Марат, по-прежнему не отрывая взгляда от Малики.
– Нет-нет, нам действительно нужно идти!
Она повернулась и пошла вперёд, не дожидаясь, пока остальные распрощаются. Настроение было омрачено, а концерт забыт. Весь обратный путь она была молчалива, сдержанно и коротко отвечая на реплики Халила и Зумруд.
– Малика, что это с тобой? Ты нездорова? – спросила её подруга.
– Да нет, всё хорошо! – поспешно ответила Малика и ощутила в этот момент на себе взгляд Юсупа. В его взгляде сквозило привычное обожание, и в то же время он был испытующим, будто спрашивал: "Ты в порядке? Всё по-прежнему?"
Глядя ему в глаза, Малика повторила:
– Всё в порядке! Я абсолютно здорова!
Дома Малика приготовила ужин и накрыла на стол, сделав это не на кухне, как обычно, а в гостиной и сервировав стол на двоих с такой торжественностью, как если бы встречала гостей. Затем она села напротив мужа и, обратив на него сияющий взгляд, сообщила о том, что беременна.
Услышав долгожданную весть, Юсуп вскочил и, подняв Малику на руки, закружился с ней по комнате.
Глава 5
– Верно говорят, что Буйнакск – город цветущих акаций и красивых девушек!
Абакар неохотно отвёл взгляд от проходившей мимо девушки и весело подмигнул друзьям. Субботний день клонился к вечеру, и, как всегда в этот час, центральная улица города была полна отдыхающих.
Имран с закадычными друзьями Абакаром и Даудом сидели на одной из многочисленных скамеек вдоль живописного бульвара, протянувшегося по главной улице до самой площади, и тоже предавались отдыху, неторопливо потягивая папиросы "Беломор" и разглядывая проходивших мимо девушек.
Девушек было много, но Имран, не признаваясь самому себе, нетерпеливо ждал одну. Он совершенно точно знал, в какое время она возвращается с занятий в педучилище, и ждал её появления, то и дело незаметно для остальных поглядывая в ту сторону, откуда она должна была появиться.
С того дня, когда Имран увидел её на свадьбе сестры, все его помыслы были устремлены только к ней. Фарида, некогда бывшая для него "малявкой" с соседней улицы, совершенно нежданно вторглась в его самые сокровенные мысли, заставляя их крутиться с бешеной скоростью, едва лишь он успеет о ней подумать.
Беда была в том, что девушка не удостаивала его и взглядом. Она не замечала ни самого Имрана, ни его верное окружение. Вот и сейчас, проходя мимо сидевших на скамейке парней, она и бровью не повела в ответ на тираду Абакара о девушках и акациях.
Весь его богатый опыт общения с противоположным полом не помогал Имрану и близко подойти к Фариде. Она его игнорировала, как игнорировала и остальных городских ребят. Её тёмные глаза равнодушно смотрели мимо них, а, главное, мимо Имрана, и это было нестерпимо.
По ночам, когда все в доме спали, он выходил в сад. Раскинувшись в гамаке, он курил одну папиросу за другой и всё смотрел вверх, на звёзды, ярко светившие с бездонного чёрного неба, и посреди этих звёзд ему виделось лицо Фариды с её матово-нежной, персикового оттенка кожей, красиво очерченным ртом с чуть припухшей нижней губой и большими тёмными глазами, насмешливо глядевшими на него и словно говорившими: "Не достанешь!"
"Достану!" – обещал он посреди ночного сада, раззадоренный её недосягаемостью.
В одну из таких ночей к нему внезапно пришло озарение. Он знал, что надо делать. В конце концов, они живут на Кавказе, а не в какой-то там Европе или Латинской Америке.