– …А в нужное время, – завершал свою мысль Елагин, – генсек-президент вернется из Крыма, вмешается, стукнет кулаком по красному сукну, наведет порядок…
– И, таким образом, предстанет спасителем Отечества, радетелем демократии. Причем явится таковым и перед своим народом, и перед всем Западом. Тут уж за чернилами и красками журналисты не постоят.
– Но кто, в таком случае, возглавит этот путч?..
– Этого я пока не знаю, – ответил Отец Казахов.
– И когда же он может начаться?
– Порой возникает впечатление, что маховик его уже раскручивается.
Елагин вопросительно посмотрел на Кузгумбаева и долго не отводил взгляд. Вот только сам Отец Казахов в это время всматривался в лазурную глубину бассейна.
– Уже раскручивается? Есть реальные признаки?
– Мы с вами, господин Елагин, пребываем в Алма-Ате, а не в Москве. И госбезопасность подчиняется Русакову, а не нам. И не важно, что сам он в это время будет оставаться в Крыму, усиленно занимаясь своим здоровьем, которое в условиях Крыма поправлять всегда приятнее, нежели в московской суете.
– Но он не может не понимать, что ситуация выйдет из-под контроля, – вновь вернулся к размышлениям вслух Елагин.
– Не только понимает, но и сам позволит ей выйти из-под контроля. На какое-то время, естественно.
Произнеся это, Кузгумбаев исподлобья взглянул на Елагина и увидел, как тот, скептически поморщившись, качает головой.
– Русаков на это не пойдет. Существует опасность, что его попросту оттеснят, отстранят от дел, а может, и… устранят.
Поняв, что размышления зашли в тупик и выводят их на повторный круг сотворения старой версии, президенты вернулись в зал, где продолжался концерт и где стол был снова накрыт.
– Я понимаю, – мрачно осмотрел этот гастрономический рай Русский Брат, – восточное гостеприимство… красивые девушки. Зажигательные танцы… Но мне пора.
– Куда пора? Зачем?! – голосом искушенного тамады вопрошал Кузгумбаев. – Стол накрыт. Люди готовились показать искусство самому Президенту России. Зачем обижать людей? – теперь уже Елагину явственно чудился кавказский акцент. – Выпьем за новый союзный договор, за содружество народов.
Прошло еще около часа. Потеряв всякое терпение, Елагин решил игнорировать законы восточного гостеприимства и решительно поднялся. Но Кузгумбаев остался сидеть.
– Что, опять что-то не так? – устало взглянул он на русского.
– Нам пора улетать, Оралхан Изгумбекович, – как можно решительнее проговорил Елагин. – Пусть подадут машины. Мы уезжаем.
– Зачем торопиться, Владимир Андреевич?
– Оралхан Изгумбекович, я уважаю ваши традиции, но…
– Здесь дело не в традициях.
– В чем же? – насторожился русский.
– Вылет отложен.
– То есть как это "отложен"?
– Еще на два часа. Что-то там в аэропорту…
– Что… в аэропорту?! – побагровел Елагин.
– Чисто технические неполадки. Еще раз проверяют самолет.
Русский поиграл желваками и оглянулся на сидевшего за соседним столиком первого помощника.
Тот пожал плечами и скорчил такую рожу, словно уселся на жаровню.
– Я тоже не все понимаю, – сурово произнес Кузгумбаев. – Но с вылетом торопиться не надо. Самое мудрое в вашей ситуации – это ждать.
– В "моем положении"?
– Точнее, в нашем с вами положении, – спокойно уточнил Казах-Ата. И снова Елагина поразило то, с каким холодным безразличием ведет себя Кузгумбаев. Он словно бы вообще потерял интерес к своему высокопоставленному гостю: уедет ли он или останется еще на какое-то время; доволен или не доволен… В этом-то он как раз и заподозрил проявление пресловутого восточного коварства.
– Задержка… как-то связана с тем, о чем мы с вами говорили?
– С имитацией переворота? Нет, конечно, – все с тем же спокойствием, да с колкой ироничностью в голосе заверил Казах-Ата. Он твердо решил, что о требовании из Москвы задержать самолет Елагина умолчит. Не желал встревать в их "московские игры".
Еще вчера Отец Казахов представал перед главами других суверенных республик, а также перед прессой, в образе решительного сторонника "сохранения Союза во что бы то ни стало", при любых обстоятельствах. Но лишь очень узкий круг доверенных лиц знал, что, везде и всюду выступая за сохранение Союза, за подписание нового договора и незыблемости рублевого пространства, он тем не менее дал указание разрабатывать – сохраняя режим суровой секретности – образцы купюр казахской валюты – тенге.
Роль убежденного, яростного приверженца Советского Союза нужна была Кузгумбаеву по нескольким причинам: во-первых, этим он отвлекал от себя подозрения Москвы, а значит, сдерживал московских политиков и силовиков; во-вторых, успокаивал огромную массу русскоязычных, буквально наводнивших его гигантский по размерам, но слишком малолюдный Казахстан, в большинстве регионов которого казахи составляли явное меньшинство.
Если уж в Прибалтике русскоязычное меньшинство без конца провоцирует нестабильность, то можно себе представить, что произойдет, если точно так же оно будет вести себя в Казахстане, где значительные территории заняты переселенцами-целинниками, а каспийско-уральский регион давно обжит воинственным казачеством. К чему торопиться и лишний раз рисковать? Словом, до поры до времени он играл со Старшим Братом в поддавки, выигрывая время, укрепляя свое положение и в Казахстане, и во всей Средней Азии; на международной арене.
Кузгумбаев твердо решил для себя, что, даже дав согласие стать премьер-министром "обновленного" Союза, оставит в Казахстане такого наместника, который твердо будет проводить политику суверенизации республики, при поддержке, ясное дело, теперь уже союзного премьер-министра. Ну а пройдет какое-то время, и он, Кузгумбаев, Отец Казахов, вернется в свои степи, чтобы продолжить создание Великого Казахстана, будущего Среднеазиатского Дракона.
29
Президент понимал, что полковник заслуживает того, чтобы как-то отметить его старание, просто показать ему, что он замечен. Но все же, когда Буров вновь возник перед ним, от каких-либо благодарностей по-барски отказался. Вместо этого жестковато повелел:
– Выясните: "ядерный чемоданчик"… – он остался у полковника?..
– Зырянова, – подсказал Буров. – Никак нет, товарищ Президент, не остался.
– То есть? – слегка побледнел Русаков.
– Его отобрал генерал Цеханов. И увез с собой. В Москву.
– Это т-точно? – еще больше побледнело лицо Президента.
– Абсолютно точно. Полковнику было приказано, и он отдал.
– Но ведь полковник обязан был…
Буров едва заметно усмехнулся.
– По инструкции, он обязан был никому, кроме вас, или по вашему приказу, чемоданчик не отдавать и расстаться с ним имел право только вместе с жизнью.
– И только так, – едва слышно, задеревеневшими губами проговорил Русаков.
– Однако ему приказали отдать. И он отдал.
– Но ему не имели права приказывать. Никто. Кроме меня.
– Так точно: никто, кроме вас, – теперь уже откровенно передернула уголки губ полковника подковырная казарменная ухмылка. – Но приказали. Генерал-лейтенант госбезопасности Цеханов постарался.
Буров прекрасно знал, что инструкция в самом деле запрещала Зырянову отдавать этот чемоданчик кому бы то ни было. И что тот обязан был оказать вооруженное сопротивление и вызвать охрану. Но понимал и то, что в принципе "хранители кейса" не должны были ведомственно принадлежать ни к госбезопасности, ни к армейской разведке. По всей видимости, они обязаны представлять собой некую особую пропрезидентсткую структуру. Как, впрочем, и бойцы из охраны резиденции главы государства.
Русаков нервно потер рука об руку, словно они озябли. Полковник прекрасно понимал, что творилось в душе Президента, который только что, с его помощью, выяснил: его лишили главного атрибута главы ядерной сверхдержавы – "ядерного чемоданчика"!
– Но это же чревато… – растерянно пробормотал Русаков. – Они даже не представляют себе, что они сделали и какие это может иметь последствия, в мировом, так сказать, масштабе. Если только на Западе станет известно, что ядерная кнопка находится вне президентского контроля, то вы же понимаете…
– Вряд ли они решатся нажимать на эту кнопку, товарищ Президент. Не та стадия безумия, да и повода особого нет. Однако, передав ядерный чемоданчик вице-президенту Ненашеву, сразу же укрепят его позиции.
– Но вы же представляете себе, каковой будет реакция Соединенных Штатов и других государств, когда они узнают, что "ядерный чемоданчик" оказался в руках путчистов?..
– Сдержанной.
– Что? – болезненно нахмурился генсек-президент, не поняв реакции теперь уже полковника армейской разведки.
– Они могут решить, что главой государства следует считать того, кто в настоящее время реально, именно реально, обладает ядерной кнопкой.
– Но этого нельзя допускать! – с холодным ужасом в глазах пробормотал Президент. – Там попросту не должны узнать… Вам, лично вам, полковник, об исчезновении "ядерного чемоданчика", вообще о его судьбе, пока что ничего не известно. Вы поняли меня?
– Само собой разумеется, – невозмутимо заверил его Буров. – Вот только…
– Что "только"? – грубовато прервал его Президент.
– Шеф госбезопасности сам позаботится, чтобы в нужный момент на Западе узнали: чемоданчик официально передан господину вице-президенту, а ныне главе Госкомитета по чрезвычайному положению. Который де-факто является реальным гарантом этого самого чрезвычайного положения.
– Думаете, они пойдут и на такой шантаж?
– Когда почувствуют себя загнанными в угол – пойдут. Причем на двойной – шантажируя и вас, и ваших зарубежных… – полковник хотел сказать "друзей", но благоразумно сдержался, – коллег. Заполучив "ядерный чемоданчик", гэкачеписты…
– Как-как вы их назвали? – меланхолично поинтересовался Президент.
– "Гэкачепистами".
– "Гэкачепистами"? – неожиданно хохотнул Президент. – Неплохо звучит, для пропагандистского, так сказать, противостояния. А почему именно гэка?..
– Помните, я докладывал, что в "группе товарищей" говорили о необходимости создать Госкомитет по чрезвычайному положению, который бы и объявил это самое "положение" на всей территории Союза? Отсюда – аббревиатура – ГКЧП, а также термин "гэкачеписты".
По движению губ Президента полковник "вычитал", как тот повторяет про себя понравившийся термин, и объяснил:
– Гэкачеписты считают, что, завладев "ядерным чемоданчиком", они тем самым доказали: ныне действующий Президент не в состоянии контролировать ситуацию не только в стране, но и в высших эшелонах власти. И, таким образом, заставят Запад признать в качестве главы государства ту личность, которую они навяжут народу.
– Но вы же военный человек, – нервно прошелся по смотровой площадке генсек-президент, – и прекрасно понимаете, что такими вещами шутить нельзя. Мы ведь живем в цивилизованном мире, где все взаимосвязано и все под контролем мирового сообщества.
Полковник с нескрываемой тоской взглянул на дрейфующий у побережья сторожевик. Способность Президента по любому поводу впадать в отвлеченные политические рассуждения, уже давно стала притчей во языцех. Недавно, "на волне перестроечного примирения", один из разведчиков-нелегалов сумел раздобыть у своего американского коллеги "психологическую ориентировку" на представителей высшего руководства Союза. В ней оказалось столько всего "компроматного", что руководство разведки даже не решилось засвечивать этот документ перед высшими должностными лицами страны, предпочитая сразу же засекретить его в стенах своей конторы.
Так вот, о Русакове, среди прочего, было сказано: "В ответственные моменты, когда нужно прибегать к кардинальным мерам, проявляет слабоволие и, вместо немедленного принятия важных решений, пускается в общие, ни к чему не обязывающие, порой весьма сомнительные рассуждения. Политикам, которые ведут с ним переговоры, приходится, из вежливости, терпеливо выслушивать его словоизлияния".
– Нет, вы посудите сами… На фоне всех тех положительных процессов, которые наметились в центре и на местах, – словно бы подтверждал диагноз аналитиков из американского Федерального бюро расследований Русаков, – устремления этих "гэкачепистов" – это же совершенно безответственный шаг. При действующем Президенте страны, создавать какое-то "гэкачепе", ставить страну на грань гражданской войны, и при этом пытаться изолировать главу государства от внешнего мира. Причем все это – в период, когда процесс уже, по существу, пошел. И это же, товарищи, очевидно.
Уловив вырвавшееся у Президента ораторское "товарищи", Буров попытался про себя грустно улыбнуться, однако не смог – закрыл глаза и покачал головой. Полковник вдруг почувствовал, насколько ему неудобно за этого политика. Войдя в поток ораторского словоблудия, хозяин резиденции еще несколько минут предавался общим рассуждениям о "текущем политическом моменте" и коварстве высшего чиновничества, однако на самом пике цицероновского вдохновения, полковник, не боясь прослыть невежливым, резко прервал его:
– И какие в связи с этим последуют приказания?
– Какие еще… приказания? – удивленно уставился на него Русаков, запнувшись на полуслове. – Какие в таких случаях могут быть приказания?
– Для начала, в подобных случаях отстраняют от власти людей, которые посягнули на конституционные полномочия законно избранного Президента страны, и тем самым пытаются совершить государственный переворот. Кроме того, нужно создать отряд спецназа, который, не поднимая лишнего шума, станет всячески прессовать путчистов, а главное – завладеет "ядерным чемоданчиком" и вернет его законному владельцу, то есть главе государства. Понятно, что в состав этого отряда должны войти абсолютно надежные люди, которые бы взяли под охрану вашу резиденцию и наиболее важные государственные объекты. Сейчас, состоянием на сегодняшний день, у вас, товарищ Президент, такие люди есть? Хотя бы на примете?
Русаков конечно же имел право не отвечать на этот совершенно ясно и по-житейски конкретно заданный вопрос. Но было в голосе полковника что-то слишком уж решительное.
– Ну, понимаете ли, таких людей у меня нет. Да в них и не было необходимости. Как законно избранный глава государства, я всегда опирался на уже существующие силовые структуры и спецслужбы, поэтому создание каких-либо особых президентских спецподразделений – такое, знаете ли, до сих пор не предполагалось. И вообще это не моя сфера обязанностей, не мой вопрос. Президент, знаете ли, должен сосредотачиваться на вопросах общегосударственного масштаба, определяя, так сказать, генеральную линию…
– Простите, товарищ Президент, – вновь с трудом вклинился в поток его рассуждений Буров, – как офицер ГРУ, я полагаю, что под рукой у главы державы всегда должны находиться люди, готовые выполнить любой его приказ. Причем только его, и ничей другой. Прикажите – и такой отряд спецназа будет создан.
Русаков откинулся на спинку кресла и несколько мгновений удивленно смотрел на полковника. Как генсек-президента, его не могла не тронуть жертвенная преданность, с которой полковник пытался прийти ему на помощь. Но именно эта солдатская прямота и отчаянная решительность полковника настораживали и даже пугали его. Он прошел почти все основные партноменклатурные ступени восхождения, он прекрасно знал Систему, а потому отдавал себе отчет в том, с какой силой сталкивается и каким зубрам ему придется противостоять. Осознав, что, при нынешнем раскладе сил, не всемогущая "группа товарищей", а он, с этим безвестным полковником, может оказаться в роли путчистов, Президент на какое-то время впал в мрачные раздумия.
– Но это же противостояние спецслужб. А вы же знаете, что это всегда чревато… – пробубнил он, явно затягивая время.
О том, что любой решительный шаг правителя всегда оказывается чем-то чреватым, полковник внешней военной разведки знал. Как человек, получивший прекрасное образование, он, в общем-то, знал многое. Вот только по долгу службы положено ему было знать только то, что… положено. А потому счел, что дальнейший разговор на эту тему способен лишь раздражать Русакова, и ни к чему конкретному не приведет.
– В таком случае разрешите идти, товарищ Верховный главнокомандующий? – снова сабельно ранил он самолюбие главы государства, напомнив, какая могучая власть все еще находится в его руках и какая вооруженная сила хоть сегодня может оказаться в его распоряжении.
– Да-да, идите, – растерянно пробормотал генсек-президент, поднимаясь при этом из-за стола и подаваясь к двери вслед за полковником. Он в очередной раз пытался войти в столь понравившуюся ему роль державного стратега-оратора, и намерение полковника удалиться, не дослушав его, никак не объяснив этот уход и даже не попытавшись выбрать соответствующий момент, попросту выбивало его из колеи. – "Группу товарищей" я принимал в своем служебном кабинете, однако вы знаете, где расположен и мой личный, так сказать, домашний кабинет?
– Так точно.
– Находитесь в состоянии постоянно готовности, чтобы в любое время я мог воспользоваться… вашим советом, – дипломатично завершил свое словоизлеяние Русаков, уже как бы под охраной Бурова спускаясь к себе на второй этаж.