– Заглотнули. Главное для нас с вами – придерживаться основной нити "легенды". Конечно, по ходу событий сценарий станет меняться. Но я буду держать вас в курсе. – И мысленно определил: "Временами хорошо держится. Впрочем, попробовал бы иначе. Под протокол – и в расход!"
– Кстати, что вы можете сказать о Лукашове?
– Ну, Кремлевский Лука в своем амплуа… Он в "чрезвычайку" тоже не вошел.
– Плохо.
– Никто и не спорит: плохо. Но отказ свой Лука мотивирует тем, что как глава законодательной власти должен будет утверждать и госкомитет, и это самое "чрезвычайное положение"…
– Все равно плохо.
Они помолчали. Шеф госбезопасности страны знал, что линия не "просвечивается", поэтому определенная открытость текста, как и многозначительность молчания, его не смущала.
– Владимир Андреевич, есть вопрос.
– Слушаю, – благодушно молвил генсек-президент.
– Лукашов – он что, действительно не был ознакомлен с планом введения в стране "чрезвычайки"?
– Только в самых общих чертах.
– То есть он все-таки с самого начала знал о планируемом перевороте?
– Я же сказал: в самых общих чертах.
– Что же вы не предупредили меня?! – сдержанно возмутился Корягин.
– Но я же все объяснил. Он посвящен только в саму идею, без каких-либо деталей и оперативных разработок.
– И все же, почему не предупредили? – повторил свой вопрос Корягин, и спокойствие, в которое он был облачен, не могло обмануть генсек-президента. Он знал, какие слова последуют за этой обидой: "Хорошо держитесь, товарищ Президент, но… под протокол – и в расход!". И не факт, что молвлены они будут мысленно.
– Вы же понимаете, что хоть в каких-то моментах он все же должен был ориентироваться. Это же Председатель Верховного Совета. И если бы он вдруг… то вы же понимаете… это было бы чревато…
"То есть получается, что и на сей раз Прораб Перестройки сыграл на две колоды карт, – понял шеф госбезопасности. Лукашов давно знает, что все, что происходит сейчас в Доросе, – всего лишь политический фарс, а потому держится довольно уверенно, чувствуя себя подстрахованным на все возможные варианты исхода путча".
"Самый информированный человек страны" вдруг ощутил себя преступно обделенным важнейшей информацией, а потому обиженным.
– Кто еще?
– Что?
– Я спрашиваю: кто еще ознакомлен вами с планом, о котором изначально должны были знать только два человека: я и вы? – резко наехал он на Президента. – Кто конкретно: Ненашев? Вежин?
– Петр Васильевич, мы же с вами…
– Так "да" или "нет"?!
– Нет, больше никто. – Русаков услышал, как шеф госбезопасности грозно засопел в трубку, и еще увереннее подтвердил: – В самом деле никто. Если только сам Лукашов сумел хранить молчание.
Ответом ему был ехидный, недоверчивый смешок шефа госбезопасности.
42
Женщины входят в жизнь мужчины в трех случаях: чтобы скрасить эту жизнь, взорвать ее, или же перепахать так, что она превратится в ад. Носителем какой из этих функций представала Лилиан Валмиерис, милым голоском сообщая, что их вызывают в Москву, майор Курбанов пока что не знал. Впрочем, сам вызов не удивил и не встревожил его. Не вечно же ему пребывать в этих дико-райских предгорьях, рано или поздно его должны были отозвать в столицу, чтобы уже оттуда ввергнуть в месиво очередной политической драмы, очередного правительственного хаоса, очередной армейско-политической бойни.
И что именно предстоит ему познать на сей раз, уже не имело значения, – предвидеть-то все равно невозможно. Поэтому единственное уточнение, которое он не мог не сделать: "Вызывают нас обоих?"
– Понимаю, что вам хотелось бы как можно скорее избавиться от меня, – начала было Латышский Стрелок, однако не сдержалась, сбилась с игривого тона и по-женски взволнованно произнесла: – Как это ни странно, Виктор, – слово "Виктор" она вдруг произнесла томно, на французский манер, с ударением на последнем слоге и слегка грассируя на "р". – На сей раз вам явно не везет: новые женщины, новые флирты, новые страсти… – все отпадает. – В подобных пассажах она по-прежнему оставалась верной себе.
– А цель вызова в столицу?
– Есть опасение, что эта поездка может оказаться последней нашей общей.
– Что-то не припоминаю, чтобы мы с вами вместе колесили по Европам.
– А вот этот упрек должен был исходить от меня, а не от вас, господин Курбанов. И пусть он навсегда остается для вас в качестве одного из пунктов сожаления. Все, на сборы двадцать минут, – прервала саму себя Валмиерис и положила трубку. – Машина принадлежит директрисе "Лазурного берега", сбор у центрального админкорпуса.
Курбанов взялся было укладывать спортивную сумку, но, вспомнив, что поездка грозит превратиться в деловую, отказался от неё и сбросил все необходимое в кейс, который всегда служил для него тем же, чем для гражданского командировочного – баул.
Ночевать он рассчитывал в своей комнате, в московской "разведывательной" гостинке, а все необходимое для домашнего быта в ней имелось. Переодевшись в мундир и положив на спинку стула армейский плащ, Курбанов взглянул на часы. На сборы ушло семь минут. По армейским меркам, разгильдяйство непростительное, но по гражданским… Это ж какой надо быть… женщиной, чтобы назначать на сборы двадцать минут?!
День выдался уже по-московски пасмурным. Тучи над вершинами гор проносились, как разломы льдин – над водопадом, и Курбанов с тревогой посматривал на них, на закрытое свинцовой серостью небо, побаиваясь, как бы полет не отменили по метеоусловиям.
– Поторапливайтесь, майор, поторапливайтесь, – вывел его из раздумий голос Лилиан. – Она уже сидела рядом с местом водителя, который куда-то отлучился, при открытой дверце, и наблюдала, как вместо того чтобы спешить к машине, Курбанов вальяжно прогуливается.
– Предположить не мог, что вы уже в машине, – извиняющимся тоном пробормотал он, водружаясь на свое место. – Хвалю: по-армейски.
– Я ведь не сумасшедшая. Позвонила, когда сама уже была собрана до состояния "с вещами на выход".
– Какое счастье, что армейские уставы сочинялись не женщинами. Они были бы сводом человеческого коварства.
– Но не сводом человеческой глупости, каковыми они в данное время являются.
– Если бы вы пересели на заднее сиденье, мы могли бы развить тему.
– Когда рядом с вами – женщина, вы теряете способность логически мыслить, Курбанов. Вам это противопоказано, – предельно вежливо, но твердо, объяснила ему Латышский Стрелок.
Майор давно заметил, что в подобном тоне Лилиан начинает говорить всякий раз, когда вспоминает о его отношениях с Гротовой. Но, к ее чести, до откровенных сцен ревности дело пока не доходит. Мелкие женские пакости, и не более того.
– Вам не кажется, что не мешало бы как-то, при случае, нанести визит управительнице сего заведения?
– Молите Бога, что вам не выпадало такой участи. И что у самой управительницы не хватило времени нанести визит вежливости вам.
– Ну, почему же… – попытался было Курбанов свести это к некоему подобию шутки.
– Потому что ваши взгляды на жизнь вообще, как и на жизнь в этом предгорно-голгофном раю, как-то сразу же изменились бы. Причем не в лучшую сторону. Все, Курбанов, все, появился водитель.
Майор воспринял эти слова, как своеобразное предупреждение: "С этой минуты – ни слова лишнего".
Весь путь до Симферополя он провел в полной безмятежности. Водитель молчал, Лилиан демонстративно дремала, откинув свою ржановолосую голову так, чтобы он мог наслаждаться изысканным запахом ее духов, которые всегда действовали на него наркотически, вплоть до бредней о Канарских островах и Париже. Но поскольку сейчас, сидя в машине, бредить этим было слишком опасно для нервной системы, то вскоре, прибегнув к аутотренингу, он сумел ввести себя в сугубо солдатское "ничегонедуманье", когда думать следует только о том, что обо всем, о чем ты должен был бы подумать, о тебе и за тебя подумают отцы-командиры.
Возле аэропорта Курбанов сразу же обратил внимание на человека-громадину азиатско-кавказской внешности, стоявшего у роскошной иномарки с тонированными стеклами. Не скрывая своего любопытства, этот кретин отследил их выход из машины и, поднеся к уху радиотелефон, произнес несколько слов. Когда они приблизились ко входу в зал, детина возник на пути разворачивавшейся машины, в которой они только что прибыли, и обменялся несколькими словами с водителем.
– Тебе не кажется, что за нами следят? – спросил Курбанов Лилиан.
– Во-первых, не следят, а отслеживают, – невозмутимо уточнила Латышский Стрелок. – И потом, не забывайте, что мы действуем на территории соседнего полудружественного государства. Хвала богу, что пока что обходится без виз.
Поскольку слежка эта Курбанова не взволновала, то и успокаиваться ему было нечего. Ограничиваясь грустной констатацией того, что у Лилиан на все случаи жизни есть исчерпывающие объяснения, и напомнив себе при этом, что во всех случаях жизни она права, Курбанов осмотрелся и вдруг наткнулся на того же детину.
"Да нет", – повертел он головой, – точно такого же, ибо в перенесение во времени и пространстве таких двустворчатых шкафов, каким являлись эти кавказцы, он поверить не мог. Никакие законы физики в подобных случаях недейственны. И все же этот кавказец-двойник, только чуть помельче, но тем не менее… беседуя по телефону, тоже не скрывал своего любопытства.
Теперь все логически связывалось. Тот, на воздушке, пас их, встретил и подстраховался расспросами у водителя. Этот, второй, только что принял от него доклад. Но кто они? Курбанову немало приходилось слышать о кавказской мафии в Крыму, однако смутно представлял себе, как эти парни намерены действовать прямо здесь, в здании вокзала. А главное, в чем их интерес, при его-то безденежьи и вооруженности.
– Кто-то нас должен встретить и вручить билет, – молвила тем временем Лилиан. – Не пойму только, кто и где. Посидите в соседнем зале на скамейке, а я подойду к окошку администратора.
Но не успел Курбанов разбить свой бивуак, как кавказец направился прямо к нему.
– Майор Курбанов. Только что прибыли из Приморска, – не спрашивал, а констатировал он, демонстрируя свое всезнайство, как фокусник – старый заеложенный трюк с ленточками из шляпы. – Я – Рамал. Рустем Рамал. Вам следует переодеться в гражданское. Здесь это сделать проще, чем в Москве, где у нас будет слишком мало времени.
"На арест не похоже, – успокоил себя Курбанов, следуя за ним через зал, к выходу, на взлетное поле. При этом он несколько раз оглядывался, надеясь увидеть Лилиан, но она словно бы растворилась. – Когда день начинается с мистики, – напророчествовал себе, – он и завершаться должен мистически".
* * *
Переодевался майор уже в просторном салоне самолета транспортной авиации Черноморского флота. Ни Лилиан, ни того крепыша с курчавой головой, в самолете не оказалось, что несколько противоречило законам мистики, зато там оказалась сумка с аккуратно сложенным и чудесно пошитым костюмом и модными черными штиблетами.
Курбанов еще помнил, с каким трудом ему обычно удавалось подбирать, подлаживать под свою нестандартную, разномерную фигуру брюки и пиджак, которые всегда требовались разных размеров или полуразмеров; но те, кто готовил ему данное одеяние, словно бы провели его через три примерки. Это ж кто так старался: Гротова, Валмиерис, еще кто-то третий, более искусный в портняжестве?
– Вы – крымчанин? – спросил Курбанов, вдоволь насладившись сознанием того, что ему не нужно морочиться с не влезающим в поясную часть брюк животом и распирающими пиджак плечами, и уселся рядом с Рамалом.
– Я впервые в Украине. – Жесткость в голосе каким-то странным образом сочетались в нем с истинно азиатской учтивостью. Когда даже резкое "не сметь!" звучит повежливее, чем у некоторых европейцев "…если изволите". – Киев, Харьков, Днепропетровск, Запорожье, Симферополь… Здесь есть где развернуться, пока не развернулись другие.
– То есть вы – бизнесмен?
– Поговорим об этом в Москве, господин Курбанов, – прервал его расспросы Рамал именно в ту минуту, когда пилоты начали запускать двигатели.
Контр-адмирал, два капитана первого ранга, еще несколько офицеров и двое в гражданском, которые составляли им компанию на этом военном транспортнике, уже расставили складные столики и принялись обмывать полет. Компания была шумной и дружной, так что Курбанов сразу же почувствовал, что в этой машине они с Рамалом чужаки и изгои. Правда, после второго тоста один из капитанов первого ранга подошел к ним и пригласил в компанию. Рамал вежливо, но твердо отказался сразу за двоих: "У нас дела", но у капперранга это вызвало саркастическую ухмылку: будто бы они, все остальные, маются в этом салоне от безделья и летят в Москву, чтобы развеяться!
– Я так понимаю, что Лилиан вообще не будет в Москве? – спросил Курбанов, когда на московском военном аэродроме их встретили двое парней в гражданском и предложили следовать к машине.
– Лилиан – это кто? – холодно поинтересовался Рамал. И Курбанов понял, что объяснять не имеет смысла. Да и Рамал ни на секунду не усомнился, что ответа не последует, поскольку, занявшись разговором с одним из парней, тотчас же потерял к Виктору всякий интерес.
43
Президент понимал, что он нарушил правила игры, и сейчас жалел, что не сумел скрыть своего проступка от коварного единомышленника. Но, с другой стороны, он не мог поступить иначе. Разве шеф госбезопасности не согласился с тем, что Лукашов тоже должен войти в Комитет по чрезвычайному положению, то есть, по существу, возглавить его? Во всяком случае, должность Председателя Верховного Совета этому не препятствовала. Скорее, наоборот, придавала бы временной структуре власти налет законности.
Но произошло то, чего Прораб Перестройки даже предположить не мог. Как только что выяснилось, Кремлевский Лука отказался не только возглавлять ГКЧП, но и вообще войти в него. То есть понятно было, что он решил повести свою собственную игру, чтобы со временем занять кресло Президента.
– В таком случае, еще вопрос: обо мне, о моей роли, моем участии, Лукашов, что, тоже знает? – вновь выбил Русакова из колеи общих размышлений, – которым в эти дни он предавался с особым усердием, – жесткий голос шефа госбезопасности.
– О вашей – нет. В самом деле, нет, – подтвердил Русаков, и впервые в голосе его Корягин уловил некий налет испуга.
"Лжет, душа его стукацкая! – понял он. – И держится так себе. Словом, под протокол – и в расход!".
– Поймите, Владимир Андреевич, это важно. От этого может зависеть потом весь расклад политической игры.
– Я же отвечаю за свои слова, Петр Васильевич, – обиделся Президент. – Мы же с вами, когда начали задумывать этот вариант вывода страны из глубокого политического кризиса, то вы же помните… Процессы были очень сложными, в каждой республике специфическими, а главное, неоднозначными…
И вновь Прораб Перестройки представал умопомрачительно красноречивым и убийственно многословным. О чем бы он ни начинал говорить, Корягину всегда стоило душевных усилий выслушать его тираду хотя бы до половины. И только до половины кое-как выслушивал. Однако сейчас у него не хватало мужества даже на такой подвиг.
– Так все же, знает или нет? – хрипло спросил Корягин.
– Возможно, догадывается, – неожиданно для самого себя выпалил Русаков. – Но это всего лишь его догадки. Вы же понимаете, что Лукашов – это Лукашов…
"Кремлевский Лука – тотчас же обратился Корягин к его кличке, – это действительно Кремлевский Лука". Однако вкладывал в этот афоризм совершенно иное понятие, нежели генсек-президент.
– Но вы хоть понимаете, что к постам председателя, а также генсека, который он получит на ближайшем Пленуме ЦК, Лукашов не прочь был бы присоединить еще и пост президента? – угрожающе напомнил Русакову шеф госбезопасности. – И это ваш дорогой, уважаемый Лукашов, с которым вы столько лет плечо в плечо…
– Да вижу-вижу его насквозь. Только не пора…
– Бессонов, кстати, тоже отказался. Мол, глава политического ведомства, министр иностранных дел, и все такое…
– Ну, этот-то не должен был отказываться, Петр Васильевич, – настала теперь уже очередь самого Президента упрекнуть шефа госбезопасности. – Когда даже министр иностранных дел отказывается войти в комитет по спасению Отечества, то это, знаете ли… Это чревато. Так мы, товарищи, можем далеко зайти.
– Сейчас важно, как он поведет себя дальше. Но в любом случае он остается "нашим". А нет, так… под протокол – и в расход, – в очередной раз не удержался Корягин, чтобы не плеснуть на душу свою любимую, еще от деда-чекиста наслышанную присказку.
– Это мы определим завтра, по реакции посольств. Наших и зарубежных. Тут, знаете ли, все зависит от того, как он сумеет повести разговор с дипломатическими ведомствами и журналистами. Процессы, которые происходят сейчас в центре и на периферии нашей страны, они ведь…
– Словом, к вопросу о министре иностранных дел мы еще вернемся.
Президент знал, что генерал госбезопасности не любит долгих разговоров – ни деловых, ни по душам, поэтому нутром чувствовал, что тот явно тянет время. А тянет потому, что свой главный вопрос он еще не задал. Очевидно, выжидает, выбирает момент. Многое отдал бы сейчас хозяин "Дороса", чтобы заранее выяснить, в чем его суть.
– Ну а как там вообще? Какова ситуация? Как она воспринимается москвичами, политиками? – поинтересовался Президент; с одной стороны, понимая, что разговор явно подходит к концу, а с другой – давая главному чекисту страны шанс хоть в какой-то форме, но задать этот свой вопрос.
– Все документы по нашему ведомству, а также ведомству Министерства обороны и ЦК, уже ушли на места. Все силовые службы приведены в состояние полной боевой готовности. Но, в общем, утро покажет. Да, а как быть с Вежиновым?
– Он должен оставаться вне наших планов, – жестко предупредил генсек-президент.
– Я того же мнения. Несмотря на все его старания… – молвил Корягин.
– И вот что, постоянно держите в поле зрения нынешнего главу Российской Федерации. Этот особенно опасен. Кстати, он мне звонил.
– Только что?! – встрепенулся Корягин. И тут же мысленно упрекнул своего собеседника: "Какого ж ты черта молчишь? От кого скрывать пытаешься?"
– Вчера. Но ему прямо дали понять, что позвонил явно невовремя.
Корягин злорадно рассмеялся.
– Значит, и Елагин занервничал? Не долго же он продержался. Хотя тоже небось ко всесоюзной короне примеряется.
– Угроза, которая исходит от этого "деятеля", намного серьезнее, чем может показаться на первый взгляд, – грубо намекнул Русаков на то, что пора бы уже каким-то образом изолировать его от общества.
– Примем меры, Владимир Андреевич, примем. Вы слегка погорячились: нужно было бы пообщаться с ним, прояснить его взгляды, определиться с намерениями.
Замечание Президенту явно не понравилось. Он и сам понимал, что погорячился, таких людей, как Елагин, нужно выслушивать. При любом раскладе сил и при любом настроении; да только что уж тут?..