– Придет время – определимся, – многозначительно произнес Президент. – И хватит о нем. Сейчас важно, как отреагируют ведущие страны мира. Особенно Президент Америки.
Молвлено это было с такой задержкой, что шеф госбезопасности даже засомневался: а последует ли ответ? Возможная реакция Президента США была той запретной темой, которой во время замысла операции "Киммерийский закат" они, по существу, не касались. Как-то само собой подразумевалось, что "американца" возьмет на себя Бессонов, поскольку это его парафия. В то же время шефу госбезопасности небезынтересно было знать, каким образом возможность подобного, "доросского", варианта развития событий была преподнесена Русаковым американскому президенту во время последнего визита заокеанского гостя в страну. Если только вообще преподносилась? И каковым окажется ее толкование впоследствии.
– Думаю, американский руководитель разберется в ситуации, – наконец изрек шеф госбезопасности. – Официальная реакция смущать вас не должна. С условием, что она окажется достаточно корректной.
– Более чем корректной, – заверил его Прораб Перестройки. – Правда, есть, знаете ли, пресса… Но ее мнение – это еще не мнение главы государства. Демократические процессы в такой стране, как наша, всегда, знаете ли, чреваты неоднозначной реакцией – и внутри государства, и за ее пределами.
Корягин почувствовал, что разговор несколько затянулся. Но уловил, что Президента это не раздражает. Хотя понятно, что нервы его сейчас напряжены не меньше, чем у них здесь, в Кремле.
– Тут обращались к моему личному врачу, – неожиданно нарушил паузу Президент. – Требовали медицинского "заключения".
– Ничего страшного. Должна же просматриваться хоть какая-то версия событий, – снисходительно объяснил ему Корягин. – Ротмистров, конечно, бульдог, что с него возьмешь? Однако старался для общего дела…
– Это же мой личный врач! Он совершенно не в курсе. И потом, какое еще может быть "заключение"?.. Вы отдаете себе отчет в том, чего добиваетесь от него?
– В том случае, если бы вы подписали указ о введении чрезвычайного положения, – неожиданно резко парировал шеф госбезопасности, – вариант с медициной отпал бы сам собой. Но вы-то указ не подписали. Почему-то…
"А вот это и есть тот главный вопрос-упрек, ради которого наш Старый Чекист решил потревожить тебя прямо посреди ночи! – тут же осенило Президента. – Но если бы ты сглупил и все-таки подписал этот указ, то уже был бы не нужен им. Весь маховик "чрезвычайки" они раскручивали бы без тебя, но прикрываясь твоим именем".
– Мы же с вами обсуждали этот вопрос, товарищ Корягин, – как можно мягче напомнил генсек-президент. – И говорили, что его нужно вынести на Верховный Совет…
– В таком случае не могу не вспомнить нашу последнюю московскую встречу, которая произошла после заседания Президиума Совета Министров. Вы ошарашили нас тогда фразой: "Я уезжаю в Крым на отдых. А вы – не теряйте времени, давайте, наводите здесь порядок…"
– И вы действительно обязаны были навести его.
– Так вот, – не позволил сбить себя с мысли Старый Чекист, – если бы не это требование "навести порядок", мы бы предположили, что вы попросту пытаетесь отсидеться вдали от центра, от важнейших для страны событий. Но поскольку оно прозвучало, сразу же стало ясно: Президент исповедует старый командный принцип – "при любых обстоятельствах первое лицо должно оставаться незапятнанным и вообще вне всяких подозрений".
– А вы находите, что он морально устарел?
– Наоборот, уверен, что это канонический принцип, рассчитанный на все времена и для всех народов, но… Как только понадобился росчерк вашего президентского пера, который бы позволил нам по-настоящему взяться за наведение порядка, вы спасовали. А коль в критический для страны момент глава государства не способен принимать судьбоносные решения, то извините. В таком случае у патриотов остается только один, причем сугубо "клинический", вариант развития событий – объявить, что Президент серьезно болен, а значит, недееспособен. Но, как только Президент выздоровеет, он тут же примет страну под свою государеву руку. Но уже совершенно другую страну.
– Вы же понимаете, что сообщение о моей болезни вызовет…
– Кстати, а как в действительности у вас со здоровьем, Владимир Андреевич? – беспардонно, причем с налетом иронии, перебил его Корягин.
– Со здоровьем у меня все в норме.
– Странно, мне доложили, что радикулит донимает. Наврали, наверное; как всегда, наврали, – улыбнулся в трубку шеф госбезопасности. – Мои волкодавы это умеют, причем профессионально.
– Да, было, прихватило слегка, после купания в море.
– Ну, слегка – это слегка. Но, в общем… Хорошо держитесь, Владимир Андреевич. Не каждому удается.
Когда Русаков объявил о намерении отправиться "на юга", Старый Чекист мысленно обронил ему вслед: "Ну и черт с тобой! Катись-ка на свои "юга", только не путайся под ногами!" Сейчас у него возникло страстное желание молвить нечто похожее, только уже вслух. И хотя прибегнуть к такому ходу Старый Чекист не решился, в практике их общения это был единственный случай, когда первым положил трубку не Президент, а шеф госбезопасности. Причем положил, не предупредив об окончании разговора и даже не попрощавшись.
Часть вторая. Киммерийский закат
1
Опустив трубку на рычаг, председатель госбезопасности снял очки, устало протер глаза, точно так же старательно прочистил бархаткой стекла и, пододвинул лист бумаги, чтобы провести на ней две пересекающиеся в одной точке линии. Это и был тот самый треугольник операции "Киммерийский закат", во главе которого стоял Президент, одновременно сотворявший правительственный переворот, отдельно с ним, отдельно с Лукашовым, официально не сводя своих сообщников за одним столом и, до поры до времени, не засвечивая их друг перед другом.
"А что тебя удивило или возмутило? – спросил себя шеф госбезопасности. – Классический пример подпольной тройки, известной еще со времен первых дворцовых заговоров".
И все же появление в числе спасителей страны Председателя Верховного Совета заставило Корягина по-иному оценивать ситуацию. Одно дело вести нить операции вдвоем, зная, что всех остальных ты можешь подставлять и использовать. Другое дело, когда оказывается, что в суть заговора посвящен третий, который к тому же обладает немалым влиянием и реальной конституционной властью.
Корягину вспомнилось совещание в ЦК партии, происходившее в то время, пока Русаков вел переговоры с "Большой семеркой" в Лондоне. Весь сценарий отстранения генсек-президента от власти тоже замыкался тогда на Лукашове. Предполагалось, что для начала на Пленуме ЦК "прораба перестройки" отлучат от портфеля руководителя партии и передадут его полномочия председателю парламента. Если бы это произошло, то уже в этой ипостаси Кремлевский Лука сосредотачивал бы в своих руках такую власть, каковой обладали далеко не все прежние руководители страны. Ведь большинство из них пост генсека соединяли всего лишь с постом премьера. Формальность, конечно, но все же… Исходя из Конституции, Председатель Верховного Совета оставался если не первым человеком в государстве, то уже вроде бы и не вторым.
Но ведь это был только первый ход в той комбинации, которую участники совещания должны были разыграть с участием руководства партии и парламента. Причем следующий уже предусматривал добровольно-принудительный уход Президента со своего поста. И тогда тоже, как и сейчас, – вводя в действие комитет то ли "по спасению Отечества", то ли "по чрезвычайному положению", – тоже предусматривалось, что вначале Русаков передаст свои полномочия Ненашеву. Которого к тому времени как политика уже никто всерьез не воспринимал.
Если бы этот сценарий сработал, Ненашеву представилась бы возможность проделать самую грязную работу: объявить чрезвычайное положение и принять на себя весь гнев народа и мирового сообщества по поводу всех тех многотысячных арестов и прочих узурпаций, которые неминуемо влекла за собой "чрезвычайка". После этого Ненашев официально должен был сослаться на состояние здоровья, или – что казалось предпочтительным для его окружения и соратников – на отсутствие опыта, и передать президентские полномочия Лукашову.
Корягин вновь нарисовал незавершенный треугольник, но в кружочке, составившем его основание, жирно вывел "Кремлевский Лука". А рядом название другой операции – "Евнух".
Операция "Евнух" отличалась тем, что в данном случае Президент оставался при своих довольно шатких полномочиях, а Лукашов – при своих, еще более неопределенных. При этом учитывалось, что некоторые республики уже вышли из состава Союза, а остальные, хотя и соглашались на подписание нового союзного договора, но склонны были рассматривать его лишь как некую конфедерацию, как временную окантовку своих суверенитетов, своего национального возрождения. Вот почему смысл операции сводился к тому, чтобы максимально сохранить административную структуру, законодательство и политические реалии Советского Союза. Ну а девиз его формулировался предельно просто: "Ратовать за реформы, ничего не реформируя; а ратуя за перемены, ничего не изменять". Не нужно было прибегать к помощи аналитиков, чтобы понимать, что для "недоперестроенной" страны такой путь неминуемо оказаться бы гибельным.
Иное дело операция "Кремлевский Лука". Тут на глазах рождался диктатор, с никогда ранее не известными стране, по существу, императорскими полномочиями, которыми, впрочем, ни один российский император не обладал. Причем шефу госбезопасности было абсолютно ясно, что на роль "калифа на час" Лукашов не согласился бы. Власть для этого человека никогда не была обременительной. Он долго и завистливо шел в паре с Русаковым, считая его совершенно недостойным быть "вечно первым", как и для себя оскорбительным – быть "вечно вторым".
Высшему руководству госбезопасности было хорошо известно, насколько Кремлевский Лука хитер и коварен; каким умением располагать к себе людей он обладал. Да и полупролетарская-получиновничья внешность нового правителя представала таковой, что просто невозможно было увидеть в нем новоявленного Пиночета нижегородского разлива. В лучшем случае перед вами представал уставший от жизни, стремящийся примирить всех и вся школьный учитель, неожиданно, на волне пролетарского народовластия, оказавшийся на гребне этого самого "…властия".
Сталин и Брежнев тоже казались простаками. Что из этого вышло, лучше всего могут порассказать диссиденты, до сих пор покаянно отмаливавшие свое политическое презрение в лагерях и психушках, устроенных для подобного люда его же, Корягина, подручными.
Шеф госбезопасности мог бы смириться с таким развитием событий, если бы уверенность, что Кремлевского Луку тоже удастся довольно быстро лишить всех этих постов. Однако уверенности такой не было. Наоборот, существовала опасность развития событий по принципу бумеранга: облачась в диктаторские полномочия, Лукашов прежде всего постарался бы убрать с дороги шефа госбезопасности, а также министров обороны и внутренних дел. Мало того, Корягин даже с уверенностью мог назвать имя человека, который готовился занять кресло председателя КГБ.
Другое дело – Русаков. Этот на серьезные перестановки сейчас не решится, иначе сразу же лишился бы своей последней поддержки и в Политбюро, и в целом, во всех более или менее влиятельных государственных структурах.
Немного отвлекшись от размышлений, Корягин по внутренней связи потребовал от полковника, сидевшего в приемной, выяснить, как обстоят дела. Не забыв поинтересоваться при этом, что слышно в Главном разведуправлении Генштаба: они там хотя бы поняли, что происходит сейчас в стране? Или пока что, как всегда, пребывают в приятном неведении?
– Будет доложено, товарищ генерал, – полусонно отчеканил полковник.
Вернувшись из Лондона, Русаков какое-то время действительно пребывал под эйфорическим воздействием встречи с руководителями западных стран. Общение с сильными мира сего для "прораба перестройки" было важно само по себе, независимо от политической ситуации, вызвавшей это общение, и его конечных результатов.
У Русакова почему-то давно сотворилась иллюзия, что он принят в этот аристократический клуб даже не как лидер страны, а сам по себе, как личность. Право встречаться с лидерами многих государств генсек-президент расценивал, как одну из вершинных возможностей той власти, которой он изначально наделен в своей собственной стране; и в то же время – как один из способов укрепления своего изрядно пошатнувшегося авторитета.
Впрочем, из аналитической записки, которую Корягину подготовили спецы по США, тоже следовало, что за океаном рейтинг русского президента значительно выше, нежели в Союзе. В ней прямо говорилось, что в администрации Джорджа Буша полагают: "Как лидер великой державы Русаков свои возможности практически исчерпал". И что в правительственных кругах ведущих стран давно пришли к выводу: настало время определиться с кандидатурой человека, способного сменить "главного прораба перестройки" на этом посту.
Да что там – за океаном?! По убеждению самого Старого Чекиста и многих его сподвижников, Русаков давно представал личностью основательно потускневшей. Больше чем на "агента влияния" областного масштаба не тянувшей. А в том, что "прораб" давно стал "агентом влияния", и, волей или неволей, действует по сценарию, задуманному всемирным еврейско-масонским центром, в этом шеф госбезопасности уже ни на минуту не сомневался.
Чтобы не потерять эту мысленную нить, Корягин тут же извлек из кейса записную книжку и пометил себе: "Русаков. Связь с масонством? До 1 октября".
Впрочем, кем там в действительности представал все эти годы Русаков и по чьему заданию действовал, – со всем этим "контора" разберется со временем. Пока же этот человек все еще был наделен властью президента страны – вот с чем приходилось считаться.
Известны ли были "прорабу перестройки" выводы того секретного совещания в ЦК партии? В деталях, очевидно, нет, ведь было оговорено, что решения этой компартийной сходки остаются совершенно секретными. Но Корягин не сомневался, что кое-что до слуха Русакова все же просочилось, поскольку через два дня после этого "благородного собрания" он вдруг занервничал, всполошился и бросился за советом к нему, председателю комитета госбезопасности.
Поначалу, наверное, рассчитывал, что шеф КГБ раскроет ему все нити "компартийного кремлевского заговора". Но Корягин на это не пошел. Ставить в этой ситуации на Русакова – значило ставить на "серую лошадку". А на "серую" в такой игре ставить было не принято, уже хотя бы из соображений престижа.
В то же время сам Русаков прекрасно понимал, что поддержки госбезопасности, единственной структуры, которая еще способна спасти его, можно добиться только покаянием, клятвой верности социалистическим ценностям и коммунистическому выбору. Тогда-то и родилась канва операции "Дорос", или, как теперь, уже в расширенном варианте, именуют ее генералы – "Киммерийский закат". В основе которой – хитромудрый заговор против Президента с использованием вполутемную самого… Президента.
2
…Впрочем, все это – голая аналитика. Реалии же представали все более суровыми; и прежде всего потому, что времени-то, времени оставалось в обрез. После возвращения с юга Русаков намеревался тут же приступать к подписанию союзного договора, пункты которого в кремлевских кругах уже, по существу, никого не устраивали. Тем более что стало ясно: прибалты договор вообще подписывать не собираются, грузины – тоже. Армянам и азербайджанцам еще можно было выкручивать руки и прочие части тела. Но даже такие меры устрашения уже не гарантировали, что подписи их руководителей в конце концов появятся.
– Товарищ генерал армии, разрешите доложить! – позвонил по внутреннему порученец.
– Только предельно кратко.
– У нас все по плану. Никаких волнений в "Аквариуме" и в других силовых структурах пока не замечено. Наши подразделения отслеживают ситуацию в столице и в республиках. Там тоже пока что все в пределах.
Корягин метнул взгляд на постепенно наливающееся предрассветной синевой окно. Время замерло. Само небо оттягивало приближающийся рассвет, который должен был взорвать не только страну, но и всю эту, как изрекал один борзописец "устоявшуюся буржуазную тину европейского благополучия". И только так! "Мы наш, мы новый мир построим…" Но, даже взбодрившись, шеф госбезопасности вдруг почувствовал себя смертником, которого как раз сегодня, на рассвете, поведут на казнь.
– Продолжать отслеживание, – приказал он полковнику.
– Есть, продолжать отслеживание.
А ведь еще неизвестно, сказал себе Корягин, как твои директивы воспримут в республиканских управлениях госбезопасности. У них ведь там свои парламенты, свои премьер-министры и свои цэкашники. Будь его воля, всю эту систему, весь порядок вещей лично он поломал бы в течение двух недель. Именно так, в течение двух. Для этого и наполеоновских "ста дней" не понадобилось бы. Но, чтобы воспользоваться властью, ее, для начала, надо было захватить.
Против Войцеха Ярузельского, вон, тоже поначалу ополчились: "польский Пиночет, сталинист, варшавский палач, диктатор!". А ни хрена! Зажал он своих "пшеков" под дулами советских автоматов, и сидят, основы марксизма-ленинизма зазубривают. Правда, они и в лучшие времена ни в политике, ни в экономике ни фига не смыслили. Но это уже другой параграф. Главное, что, невзирая ни на что, Польша все еще у ног. И политика в отношении нее может быть только одна: малейшее неповиновение – под протокол, и в расход!
Корягин опять взглянул в окно, и в сознании его вновь ожило тягостное ожидание рассвета. Словно на рассвете его и в самом деле должны были вывести из камеры. Ему почему-то вспомнилось полотно "Утро стрелецкой казни", и унылый вид Лобного места посреди Красной площади. Что-что, а "стрелецкие казни" на Руси организовывать умели. Это уж по давней традиции.
Попытавшись развеять мрачные мысли "обреченного", Старый Чекист неожиданно объявил себе: "Чего ты еще ждешь? Нужно лететь в Крым! Причем не какой-то там группе товарищей, а тебе самому, лично тебе – нужно лететь". Когда в телефонном разговоре, состоявшемся незадолго до полета "группы товарищей", Корягин предложил генсек-президенту слегка подзадержаться в своей крымской резиденции, чтобы дать еще немного времени для наведения порядка в стране, у него и самого не было четко выработанного плана "киммерийского заката".
Да, кое-какие общие моменты сформулировать он, конечно, успел, однако этого оказалось мало: ясности не было, ясности! Ни по конечной цели, ни по методам усмирения социально взъерошенной, буржуазной пропагандой расшатанной части общества! Но самое страшное, что не появилось новой кремлевской команды. Не было ее – этой самой команды! И ярко выраженного, публичного лидера тоже пока не взрастили. Каждый из тех, кто составлял и формировал "крымскую группу товарищей", – по-прежнему цеплялся за старые должности, мыслил старыми категориями и по старинке вынашивал собственные планы очередного номенклатурного восхождения.