"Образца офицерских батальонов Белой гвардии, – понимающе кивнул Ярчук. – Мы могли бы удивить мир хотя бы этим. Вот только… вам, по тем же каналам Главполитуправления, не поведали, сколько среди этих этнических офицеров-украинцев действительно… украинцев? То есть настоящих, национально сознательных".
"Значительно больше, чем нам с вами кажется. Настанет время, и они проявят себя так, что и в самом деле удивят мир. Словом, что решаем? Берем армию в свои руки?"
Ярчук тогда иронично ухмыльнулся и нервно передернул подбородком.
"Это значит – идти по одному из сценариев военного переворота, давно отработанных "банановыми республиками". Но Украина – не банановая республика, а Советский Союз – не та империя, в пределах которой стоит затевать гражданскую войну. Так что на переворот я никогда не пойду".
Да, тогда Ярчук ответил именно так. Но теперь он уже не был уверен в своей правоте. В конце концов, речь ведь шла не о военном, а о конституционном перевороте, обозначенном уже самим провозглашением суверенитета.
"Что ж, – зубами почесал Михалыч верхнюю губу, завершая теперешний разговор с Вожженко, – по крайней мере один генерал-штабист в резерве у тебя, как крапленая карта – в рукаве, все же имеется".
13
Шеф госбезопасности сидел в своем кабинете – угрюмый и фанатично решительный.
Выставив на стол два крепко сжатых кулака, он встречал входящих друг за другом заместителей и начальников управлений кагэбэ с таким видом, словно руки его покоились на рукоятях "максима", и он лишь ждал момента, чтобы нажать на гашетку. В дни, предшествовавшие путчу, Корягин занимался в основном тем, что разрабатывал план смещения Президента, "утрясал" кандидатуры лиц, которые должны были составить Госкомитет по чрезвычайному положению, да пытался координировать действия причастных к путчу "силовых контор". При этом Старый Чекист не сомневался, что в самом его ведомстве каждый беспрекословно выполнит все, что ему будет приказано.
Однако теперь, глядя, как неуверенно, настороженно входят в его огромный кабинет начальник Седьмого главного управления генерал-майор Петюнин, Третьего главного управления недавно назначенный полковник Волков и Главного управления защиты конституционного строя генерал Ведренко, шеф госбезопасности уже не был уверен в этом.
Подчиненные давно расселись – каждый на свое, давно облюбованное место. А Корягин все еще сидел, ссутуленно набычившись, и пристально всматривался куда-то в пространство между дверью и заставленным трудами классиков марксизма да мемуарами шефов разведок и контрразведок мира книжным шкафом. Когда же он наконец вышел из состояния этой кагэбистской нирваны и вернулся к реальной действительности, каждый из сотрудников госбезопасности, кто попадал в сектор обстрела его свинцовых очков, чувствовал себя, как отступник – под судным снайперским прицелом.
– Сегодня по всей стране, по всему Союзу Советских Социалистических Республик, – уточнил он негромким, вкрадчивым, совершенно не похожим на радиоофициоз Левитана голосом, – вводится чрезвычайное положение. Оно вводится по всему Советскому Союзу, – повторил генерал армии Корягин, и каждый из присутствовавших чинов прекрасно понимал, что́ за этим сообщением стоит и что за ним последует.
Управленцы самоотреченно молчали. Ни одному из величайших актеров мира не позволительно было держать такую сценическую паузу, как шефу госбезопасности, и ни в одном театре мира не нашлось бы столь почтительно внемлющей его путчистской паузе массовки.
– Генерал Гусин.
– Слушаю вас, – вздрогнул заместитель Председателя КГБ и, поднявшись, исподлобья уставился на Корягина.
"А ведь хреново держится, – ухмыльнулся про себя шеф госбезопасности. – Одно дело – подвластно утюжить свой народ, зная, что за тобой огромная имперская машина, мощная имперская власть, и тогда плевать на законы, на Конституцию, на то, что скажут за бугром. Совершенно другое – идти против власти, пусть даже такой рыхлой, как нынешняя.
– Здесь списки лиц, – положил Корягин на край стола багровую, под цвет крови, папочку, – за которыми нужно немедленно установить наблюдение и которых, как только последует приказ, надлежит сразу же арестовать.
Гусин попытался подойти к столу четко, по-военному, но от шефа госбезопасности не скрылось, что ноги его подчиненного одеревенели и шаг получился не офицерский, а ходульно-холопский. Каким обычно подходили к трибуне мелкие провинциальные сошки, которым по дикой случайности выпадало держать речь на съездах партии да пленумах ЦК.
Вернувшись на свое место, Гусин открыл папку, прошелся взглядом по первым фамилиям и до крови прокусил нижнюю губу. Э, нет, это уже были не "писатели-отщепенцы" и не "продавшиеся западу художники-абстракционисты", на преследовании которых чекисты поднаторели со времен Ягоды, Ежова и Берии и которых можно было тысячами загонять в коммунистические концлагеря.
На сей раз в перечне лиц, которых следовало изолировать в первую очередь, оказались мэры крупных городов, нынешние и бывшие министры; главы союзных республик, а ныне уже и полунезависимых государств. А еще – политические деятели, только недавно, в июле, выступившие с обращением к народу с призывом создать "движение демократических реформ", но, что самое разительное, здесь перечислялась масса высших должностных лиц России, включая и самого Президента Федерации Елагина.
"Да они там, в своем ГКЧП, что, совсем оборзели?!" – ужаснулся Гусин, четко представляя себе, что последует за арестом любого из этих политиков; каковой будет реакция в республиках, за рубежом, во всем этом дерьмократическом перестроечном бедламе.
Нет, в том, что "дерьмократов" следует давить, причем давить решительно и безжалостно, зампред комитета госбезопасности никогда и не сомневался. Но времена такие, что давить можно только сверху, под указующим перстом генсек-президента страны, парламента, но уж никак не под прикрытием группы пока еще высокопоставленных, но уже вовсю презираемых народом путчистов.
– Седьмое главное управление, – взглядом отыскал шеф госбезопасности генерала Петюнина. – Срочно направьте группу оперативников в район поселка Ведино. Выяснить обстановку, блокировать подступы к даче Президента России; постоянно держать в готовности группу захвата. Посылать исключительно надежных людей.
– Есть установить и держать… – в свойственной ему манере ответил Петюнин.
В этом, напропалую "своем", человеке шеф госбезопасности не сомневался. Гусин – другое дело. Тот уже струсил, уже прокручивает варианты, при которых приказ можно или вообще не выполнять, или же выполнить, но так, чтобы не замараться: дело-то попахивает сразу несколькими конституционными, а значит, и уголовными статьями. Нет, Петюнин иного склада характера. Этот – истинный служака. Из всех мыслимых законов, которые когда-либо провозглашались в этой, ими же всеми пропитой, стране, он признавал только один – закон приказа. А что, хорошо держится. Не каждому удается.
– Подчеркиваю: в группе оперативников должны оказаться самые стойкие, исключительно проверенные и надежные люди, – как можно жестче проговорил обер-кагэбист.
– Других не держим-с, – мрачно ответствовал начальник Главного управления.
Шеф госбезопасности снисходительно ухмыльнулся. Этого багроволицего здоровяка он знал уже лет двадцать, со времен его оперативного полулегального бдения в должности одного из замов начальника секретного объекта в Сибири. И знал, что всякий раз в негатив Петюнину вплеталось некое поклонение… образу русского офицерства, "напускной белогвардейщине" и всем прочим в этом роде. Но всякий раз об этом говорилось, как о его пристрастии к некоей браваде, то есть всерьез его "белогвардейщину" как бы никто и не воспринимал.
Однако дело даже не в восприятии. Просто Петюнину повезло, что времена были не сталинские, а те, когда "белогвардейщина" рассматривалась всего лишь, как "перехлест великорусской державности", а не как "пораженческое настроение потерявшего революционную бдительность чекиста". Вот если бы он был замечен в мелкобуржуазном подражании Западу, или, как всякий инородец, в буржуазном национализме – тогда уж по нему прошлись бы со всей суровостью советских законов.
– Не то время, генерал, – поморщился Корягин. – Ситуация не та. Поэтому, когда я говорю: "особо надежные и проверенные…", то это значит, что должны быть люди, преданные лично вам и проверенные лично вами… Кстати, вас, Управление защиты конституционного строя и Третье главное управление, – обратился к Волкову и Ведренко, – это тоже касается. Срочно сформировать группы особого назначения, которые будут готовы отправиться в республики Прибалтики. Только учтите уроки кровавых январских событий в Вильнюсе. Действовать следует аккуратнее, и в то же время – решительнее.
– И только так, – по-бычьи склонил голову Петюнин, хотя энтузиазма в его словах явно поубавилось.
Корягин знал, что наставлений типа "действовать аккуратнее, и в то же время – решительнее" Петюнин попросту не воспринимает: что значит "аккуратнее", когда речь идет о каких-то там, на корню продавшихся, нацменах-прибалтах? Будь у него побольше раскованности и наглости, он конечно же потребовал бы от своего шефа четкого армейского приказа: "Занять. Удерживать. Патронов не жалеть…"
Петюнин вообще не мог понять, почему его, обычного армейского офицера, судьбе угодно было забросить в политическую полицию многонациональной империи. Поэтому в мирное время с ним пришлось повозиться. Однако "мирные дни миновали, час искупленья пробил". Так что именно такие люди, "люди приказа", как раз и могли понадобиться сейчас гэкачепе. Когда обнаружится, что в полудемократические бредни играть уже некогда да и не с кем, вот тогда им, офицерам госбезопасности, придется отдавать приказы распропагандированному армейскому офицерству, но уже с сугубо армейской прямотой.
– Хочу напомнить, что в июне в Вильнюсе состоялось заседание Совета балтийских государств, – Корягин опять выдержал паузу и, поскольку на сей раз взгляд его остановился на генерале Волкове, тот, не меняя позы и почти не открывая рта, как провинциальный чревовещатель, подтвердил:
– Именно так.
– Насколько прибалты зарвались, можно судить по тому, что оба документа были недружественны по отношению к Советскому Союзу и, в частности, к России. Они даже приняли документ "О действиях СССР против балтийских стран и народов", заявив тем самым на весь мир, что сами себя частью Союза уже не считают, и, по существу, объявляют себя в состоянии войны с Москвой.
– Совсем страх потеряли, – проворчал Петюнин. – Нацмены – они и есть нацмены.
– Не менее наглым предстает и второй принятый ими документ, в котором прибалты заявляют о намерении вести переговоры с СССР. Уже не с отдельными республиками Союза, а именно с СССР, и даже наметили координацию общих действий и политических усилий. Причем между строчками явно улавливаются мероприятия по силовому противостоянию Москве.
– В Украине ситуация не легче, – напомнил начальник Второго главного управления Аристархов, представавший еще и в роли аналитика и чьи реплики обычно раздражали шефа госбезопасности. Правда, на сей раз реплику Аристархова он попросту "не уловил".
Отдав еще несколько распоряжений по поводу того, как следует информировать и активизировать структуры КГБ в союзных республиках, Корягин хлопнул ладонью по черной объемистой папке, всегда, на всех совещаниях лежащей под его правой рукой, словно Библия, или свод законов – под рукой у судьи. И это было сигналом к тому, что совещание завершено. Но когда управленцы поднялись, Корягин, ухмыляясь, сквозь зубы проговорил:
– Кстати, замечу, что Украина – вопрос особый. Украину мы в любом случае расчленим на Западную и Юго-Восточную, вернув к довоенному состоянию. А вот прибалтов расчленить не удастся. Этих надо давить основательно. К слову, генерал армии Банников сейчас в Киеве. Это человек гэкачепе, а значит, "наш человек".
14
Отпустив подчиненных, шеф госбезопасности какое-то время сидел за своим массивным столом, пребывая в состоянии полной отрешенности. Это был апофеоз бездумия, который через несколько минут умственного ничегонеделания обычно позволял снова вернуться к реальности. Уже самой по себе отрешенной от привычного, устоявшегося в сознании "обер-кагэбиста", – как в последнее время, с легкой руки некоего немецкого журналиста, начали называть Корягина западные радиостанции, – представления.
Однако долго так продолжаться не могло. Вырвавшись из своей отрешенности, как из сладкого предутреннего сна, обер-кагэбист взглянул на залитое солнечным светом окно: шел двенадцатый час дня. Путч был в разгаре. Там, за этим ажурно зарешеченным окном, страна, тоже ажурно зарешеченная, медленно втягивалась в гражданскую войну.
Корягин потер о ребро стола вспотевшие ладони, как потирал их всякий раз, когда ощущал, что подступает к опасной черте, и открыл черную папку в потертом кожаном переплете, без каких-либо надписей и тиснений. Только он один знал, что досталась ему эта папка еще от Берии. В ней Кровавый Лаврентий накапливал досье на самых высокопоставленных членов партии. Всякий, чье имя оказывалось в этой папке, уже был обречен. Он захлопывал ее, словно накрывал крышкой гроба, и барабанная дробь его пальцев отбивалась на судьбе приговоренного ударами гробовщика.
Однако нынешний преемник Берии начал чтение все же с другой папки, на которой красным фломастером было начертано "Оперативная информация".
"12 января 1991 года. Напряженная ситуация в Вильнюсе. Спецподразделения МВД заняли здание Дома печати (литовского издательства ЦК КПСС). Перестрелка. Из мирных – двое тяжело раненных. Толпа на площади Независимости".
Из заметок самого Корягина на полях: "Почему только Дом печати? Решили брать столицу Литвы, значит, нужно было брать!"
"12 января… Радиостанция в Вильнюсе… Каждые полчаса звучат призывы к литовцам немедленно прибыть в столицу для защиты Дома правительства, телецентра и других важных государственных объектов. Образован Комитет национального спасения Литвы, который парламентом Литвы объявлен незаконным".
Из заметок на полях: "Список членов комитета нацспасения? Нет ли теневого списка, ушедших в подполье? Досье на руководителей комитета? Компромат…"
"14 января… Вильнюс. Траур. Нагнетание атмосферы националами. По уточненным данным погибло 14 человек… По сведениям минздрава Литвы, в больницах много тяжелораненых…"
"14 января… и погибло четырнадцать человек?!" – бросилось в глаза обер-кагэбисту. Слишком "режутся" цифры, что всегда вызывает подозрение. Только поэтому на полях появилось уточняющее: "Сколько именно составляет это "много"? Однако дать точную цифру шефу КГБ так никто и не удосужился. Впрочем, в ней и не было необходимости; какая, собственно, разница?!"
"14 января. В Вильнюсе делегация Совета Федерации СССР. Военным приказано от боевых действий воздерживаться. Заявление министра внутренних дел СССР: "Вся вина за человеческие жертвы ложится на руководство Литвы". Еще бы! Президент СССР: "О случившемся я узнал только рано утром. У меня состоялась беседа с руководителями Литвы. Стремления к диалогу не обнаружено"".
– Вот так-то: не обнаружено! – воинственно осклабился обер-кагэбист. – А это уже важно. Вряд ли этот "прораб перестройки, по чьей вине как раз и рушится вся страна, представляет себе, какой аргумент, какой факт предоставил он в руки его, Корягина, стаи.
"23 мая. Нападение Рижского ОМОНа МВД СССР на таможенные посты Латвии на границе с Литвой и Эстонией".
Из заметки на полях. "Уточнить количество постов. Кто отдал приказ о нападении?"
"24 мая. Из Генпрокуратуры… Указание Генпрокурора СССР: возбудить уголовное дело в отношении сотрудников рижского ОМОНа "в целях установления правомерности его самовольных действий по ликвидации незаконно возведенных постов таможенной службы по признаку превышения власти"".
"Самовольные действия, – вновь ухмыльнулся шеф КГБ, – по ликвидации незаконно возведенных постов…" Неувядающие соломоны-мудрецы из Генпрокуратуры! Если сама Генпрокуратура признавала, что посты на границах созданы незаконно, тогда – всякое обвинение в адрес ОМОНа уже не имеет смысла. Неужели возможно еще какое-то толкование? Впрочем, эти сволочные адвокаты способны вывернуть сей казус и так и эдак.
Заметки на полях: "Кто отдал приказ?" Ответа напротив этого сообщения не последовало. Хотя не мешало бы заполучить его…
"24 мая, – перешел он к следующей записи. – МВД. Министр внутренних дел Пугач заявил корреспондентам, что отряды милиции особого назначения никакого отношения к событиям на границах Латвии не имеют".
– Идиот! Какой же он идиот! – вслух взорвался шеф КГБ, брезгливо отодвигая от себя папку, по записям в которой мог чуть ли не по часам восстановить все события "на просторах одной шестой суши", начиная с января; и устало помассажировал лицо.
До сих пор на амбразуры бросали спецотряды милиции. Омоновцев теперь уже называли "мабутовцами", по аналогии с каким-то африканским идеологическим пугалом времен Хрущева, а то и "эсэсовцами", и даже "власовцами". И уже всем было ясно, что не пройдет и двух-трех месяцев, как министром внутренних дел пожертвуют, сдав его прессе, а возможно, и прокуратуре, как сдают жертвенного барана.
Тем временем Корягин прекрасно понимал, что в его личной судьбе сегодняшний день – переломный. С нынешнего дня требовать на полях своего досье уточнений: "Кто отдал приказ?" ему уже не придется. Этого будут требовать другие. Ибо отныне создавать "пожарные" отряды коммандос и отдавать приказы придется ему самому.
– Товарищ генерал армии, – появился в проеме двери помощник Корягина. – Расшифровка записей бесед Президента России и прочая оперативная информация.
– При докладе имен и должностей не упоминать, – сквозь сжатые зубы процедил шеф госбезопасности, пристально глядя на порученца-полковника.
Тот запнулся на полуслове, дернулся всем туловищем, словно только что из уст офицера расстрельного отделения прозвучала команда "пли!" и, проглотив комок страха и разочарования в самом себе, с трудом произнес: