В голосе у нее звучала неподдельная тревога Катя стушевалась, она понимала – что это за тревога и откуда взялась, но все-таки сказала:
– Мне Митя на день рождения подарил. А что такого? Батюшки вот тоже мобильными пользуются.
– Так это батюшки! Им можно. У них духовный уровень какой!
– Но что там страшного? – Кате уже было не по себе от этой Дашиной убежденности А что если и правда что-то ужасное? С другой стороны, мама телефон одобряла, удобно…
– В этих телефонах есть всякие игрушки, к которым люди привыкают и сходят потом с ума!
– Но в игрушки можно и не играть Можно просто звонить…
Было понятно, что Дашу все равно не переубедить, впрочем, Катя и не пыталась, она просто оправдывалась. Даша на эту тему, слава Богу, разговаривать больше не стала В конце концов, и так было о чем поговорить после долгой разлуки
Оказалось, что тетя Зина с младшими детьми и мужем уехала в Оптину на три дня. Дверь девочкам открыл Леша – долговязый, нескладный, Катя его тоже давно не видела, он сильно изменился, вырос и возмужал Одно осталось прежним – длинные волосы и узорчатая ленточка вокруг головы, правда волосы были уже благочестиво собраны в хвост, что придавало ему вид типичного прихрамового юноши
Леша чистил картошку: в постоянных походах с институтскими друзьями он научился ее как-то особенно вкусно готовить, поэтому обещал накормить обедом, и вот они сидели втроем на кухне, так уютно сидели – за окном падал рождественский как будто снег. "Второе чудо, – думала Катя, – второе маленькое чудо и утешение – этот неожиданный вечер с особенно вкусной картошкой, с веселой болтовней, такой вот тебе подарок, Катя, не плачь". Леша сбегал в магазин за вафельным тортиком, хотя была пятница, Даша покачала головой, но согласилась – ради гостя можно, ладно Когда торт был съеден, а чай пили уже по десятому разу, разговор сам собой зашел о Церкви
– Все так изменилось, – сказала Даша грустно.
Катя даже вздрогнула – как, значит, ощущение тумана в Церкви не только ее, личное?
– Все стало как-то мельче, приземленней… Раньше было больше… не знаю, благодати, что ли. Раньше мы жили общиной Почти подпольной, крестик нельзя было показывать. А теперь все можно, все храмы открыты, но что-то ушло. Все друг другу чужие как будто…
– Кстати, говорят, наши батьки давно в разладе, – сказал вдруг Леша.
Катя увидела, как Даша бросила на него сердитый взгляд, но все-таки спросила:
– То есть?
– Ну, отец Маврикий с отцом Митрофаном, говорят, вроде повздорили что-то С отца Ферапонта все началось.
Вот оно! Значит, не слух?
– А в чем там было дело, из-за чего? – Она вся напряглась, чувствуя здесь какую-то тайну, но Леша ничего не знал.
– Разошлись в каких-то взглядах, подробностей не знаю
– Это все слухи! – сказала Даша сердито. – И не надо их повторять
– Не обращай внимания, Катерина, Дашка в последнее время у нас очень нервная.
– Почему? – спросила Катя, улыбаясь и не подозревая даже, о чем на самом деле идет речь.
– Сказать, Даш?
Даша опять сердито посмотрела на брата и молча начала убирать со стола.
– Ну, думаю, она лучше потом сама тебе все расскажет.
"Сплошные секреты, сплошные тайны, – думала Катя, глядя в окно на снег, который летел и летел с неба… – Ну и пусть. Все равно было хорошо!"
Хорошо было и потом, когда они сумерничали в комнате, рассматривали Лешины фотографии из походов и экспедиций с институтскими и приходскими друзьями, на некоторых оказалась и Даша – на приходском чаепитии, например. У Кати защемило сердце, захотелось вдруг тоже – какой-то вот такой праведной и одновременно веселой жизни, приходских вечеринок, смеха, друзей, радости без вечного укоренил себя за "обмирщение". Она даже робко спросила у Даши – можно ли тоже как-нибудь прийти на такой приходской вечер, Даша замялась: благословит ли отец Маврикий? Сначала надо бы все-таки к нему… Катя и сама знала про строгость и закрытость их прихода, она и не надеялась особо, но тут выручил Леша:
– У нас в следующее воскресенье после службы будет открытая беседа для молодежи, вроде бы отец Ферапонт обещал быть, ты приходи, а там посмотрим
Все так же основательно мело, все кругом стало белым, пушистым и мягким Катя ждала троллейбуса на остановке, смотрела на деревья – сказочные, рождественские уже, заснеженные, на белые мохнатые провода, думала: вот и пришла зима.
Где там моя длинная юбка, далеко ли?
Кажется, можно попробовать начать все сначала.
III
В коридоре перед залом для собраний она робко жалась в дверях, ждала Дашу Даша сказала: "Подожди здесь", сама ушла куда-то, не было и Леши нигде – один раз мелькнула вдалеке голова, обвязанная узорчатой ленточкой, но пока Катя вглядывалась, голова пропалаПо коридору время от времени пробегали сосредоточенные женщины в платках, кто с чайником, кто с тяжелыми клиросными книгами и нотами, их длинные широкие юбки хлопали, развеваясь от быстрой ходьбы. Отчетливо пахло борщом с первого этажа, где находилась трапезная, оттуда же доносился смех, звякала посуда Прогуливались, приспустив с головы платки, девочки, явно пришедшие на беседу, несколько мальчиков стояли у окна, смеялись, две девицы проявляли к ним явный интерес – ходили кругами и хихикали, но мальчики не обращали внимания на эти заигрывания
Здесь была община. Это неуловимо витало в воздухе: закрытая община, куда посторонним вход воспрещен. Катя как раз была такой вот посторонней и чувствовала себя неуютно
Даша наконец вернулась с какой-то девочкой – Катя ее тут же узнала, это была Маша, духовное чадо отца Ферапонта, с которой они познакомились как-то на Дашиных именинах. Даша с Машей что-то бурно обсуждали – какое-то собрание, которое будет завтра, какую-то Сашу Цветкову, которая, видимо, что-то натворила Но тут уже всех позвали в зал – пришли отец Маврикий и отец Ферапонт.
Беседа была о любви и влюбленности. Первым заговорил отец Ферапонт, он долго и довольно нудно разбирал, когда влюбленность грех, а когда нет, приводил примеры из русской литературы девятнадцатого века и заключил, что влюбляться, конечно, нужно один раз – в своего мужа или жену. Потом вступил отец Маврикий:
– Знаю случаи, – начал он голосом тягучим, тихим, но в то же время каким-то страшным, так что Кате стало не по себе, – когда это чувство становилось греховной страстью, когда оно вытесняло и веру, и любовь к родителям, и доверие к духовнику.
По залу прокатился легкий шепот, как ветерок, но тут же все смолкло, только Маша шепнула:
– Цветкова.
Катя проследила за Машиным взглядом – она смотрела на худенькую девушку у окна, которая сидела в обманчиво спокойной позе, глядя в пол, только рука ее напряженно сжимала длинный конец платка, приспущенного с головы, и Кате стало ее жалко – что же она натворила такого ужасного? Вспомнились сразу школьные "собрания", когда отец Митрофан при всех ругал провинившегося, Кате даже страшные сны снились после таких собраний – как ее вдруг выводят перед всеми, а отец Митрофан обличает ее во всех грехах
– Ведь может православный человек влюбиться и в человека нецерковного, – продолжал тем временем отец Маврикий таким же страшно-спокойным голосом, – влюбленность неразборчива, ее предметом может стать мерзавец и негодяй Ужасно, когда человек влюбляется не в того, кто ему предназначен Богом, а ведь как может быть предназначен Богом человек, который не разделяет с тобой твою веру?
Вердикт отца Маврикия был однозначен – о малейшей сердечной склонности нужно сообщать духовнику, потому что чувство может оказаться греховным, а вот духовник сразу скажет, есть ли воля Божия, а если нет воли Божией, то поможет преодолеть это
Заканчивал собрание отец Ферапонт, напоследок он предостерег девушек от кокетства и украшения себя (потому что кокетство и попытки понравиться привлекают только плохих юношей), а молодым людям посоветовал не оказывать девушкам знаков внимания, чтобы не вселять напрасных надежд
Когда батюшки ушли, все потянулись к выходу, Даша опять попросила Катю подождать в коридоре Катя встала у окна, глядя на заснеженную улицу С тоской подумала о борще – он был бы сейчас весьма кстати, но трапезную уже закрыли, да и как-то неловко было бы напрашиваться. Придется потерпеть до дома
– Цветкова-то какая сидела – видели? – раздался рядом чей-то голос.
Она обернулась – возле нее стояли три девушки, слишком увлеченные беседой, чтобы заметить чье-то постороннее присутствие
– Да, завтра ее конкретно пропесочат.
– А Пашка куда делся, я не поняла?
– Не знаю, может, не пустили… Ладно, пошли к Серафиме, а то она уйдет и кабинет закроет
На улице, когда Даша вместе с Машей и еще двумя другими девочками стали обсуждать какие-то свои приходские дела, Катя прибавила шаг и догнала Лешу, который шел чуть впереди
– Леш, а что натворила эта Саша Цветкова, почему про нее все говорят?
– Ну, у нас Паша есть, алтарник. А Сашка в певческом учится и в хоре поет И вроде как у них любовь, сначала вроде ничего, а потом они целовались, ну и отец Маврикий узнал. Кто-то видел, рассказал, наверное. Или сама подругам сболтнула, а там уже кто-нибудь на исповеди: "Я, батюшка, испытала такое смущение от Цветковой…" И пошло-поехало Хотя Цветкова должна была бы рассказать все на исповеди сама Народ еще шутит, что Пашку отец Маврикий хотел со своей дочкой свести, а тот, типа, заупрямился, но точно-то никто не знает… По-любому с Цветковой это вины не снимает. Завтра, в общем, собрание будет, из хора ее исключат, из певческого тоже, думаю Так уже было – когда одна девчонка в нецерковного влюбилась и не захотела расстаться, ее тоже исключили Ну, из прихода она сама уйдет, скорее всего. Потому что Пашка уже ушел – его из алтарных выгнали А встречаться они все равно продолжают.
– А целоваться прямо совсем нельзя?
Леша посмотрел на нее как на умалишенную:
– Конечно, нет Первый раз целуются после венчания, как положено У нас вообще до помолвки нельзя встречаться, только когда отец Маврикий официально после службы объявит пару, можно гулять вдвоем. Ну, многие нарушают, конечно, потихоньку, но вообще с этим строго.
Ей показалось – это все-таки слишком Как-то много строгости было у отца Маврикия, а вот душевности, теплоты и общения, которых ей так хотелось, – не было совсем Катя побывала еще на нескольких "беседах", но они оказались какими-то нудными, скучными, отец Маврикий повторял прописные истины о служении ближнему, послушании и любви, звал на социальную работу. Чаепития и неформальное общение существовали для своих, а стать "своей" здесь было очень трудно. В конце концов Даша призналась честно: если хочешь войти к "избранным", должна ходить в приход отца Маврикия и стать его духовным чадом
– Понимаешь, Кать, – сказала Даша, отводя глаза, – это просто неудобно Вот мы часто просто идем после службы куда-нибудь гулять всей компанией А ты в это время из своего храма после службы выходишь, как мы тебя позовем? Если бы ты ходила к отцу Маврикию, то другое дело
Но Катя не могла сменить приход и духовника. Она даже оскорбилась Не нужны мне ваши чаепития, я никуда не уйду от своего батюшки! Вот еще – бросаться таким батюшкой, как отец Митрофан, ради каких-то ваших тусовок. Тем более что и "тусовка" была совсем не такой, как ей хотелось: она с грустью поняла, что изменилась настолько, что общество Даши и ей подобных благочестивых девочек ей не близко – она сама уже слишком другая. Да и смириться с такими порядками, с этой закрытостью прихода, с этой общинной жизнью, где все у всех на виду и за поцелуй могут изгнать из храма, просто невозможно. А необходимость тут же сообщать о малейшей сердечной склонности? Какие-то совершенно невыполнимые условия
Катины хождения в Дашин приход сами собой сошли на нет.
Она опять стала растерянной, потерянной, несобранной. Медленно приближалась весна, и мокрый, тоскливый и холодный март с неизбежной слякотью, грязным снегом и слепящим беспощадным солнцем приводил Катю в уныние. А дополнительно углублял это уныние Великий пост.
Страстная седмица началась незаметно – как всегда, куча дел, учеба, учеба. Катя сидела за переводом, слушая, как в соседней комнате мама делает с младшими уроки, когда вдруг забежала Аня и попросила ее достать словарь Даля: что-то такое задали в школе.
Даль стоял на самой верхней полке шкафа, Катя влезла на кресло, сняла нужный том, отдала Ане, а сама осталась стоять – удивленно наблюдала Комната сверху выглядела непривычно, но зато так точно отражала ее жизнь: стол завален учебниками и тетрадями, книги громоздятся возле кровати, на стуле брошена одежда, в кресле – рисунки Крошечным православным островком выглядит маленький иконостас на стене, давным-давно не зажигавшаяся лампадка, молитвослов на полке – как редко она теперь его открывала, ограничивалась обычно "Серафимовым правилом". А где же Евангелие? Она провела рукой по верху шкафа: какие-то свечные огарки, засохшие вербочки, бумажки, а вот и оно – пыльное-пыльное, прямо стыдно, если уж не читаешь, хоть протирала бы иногда Да и держать его здесь, среди мусора, нехорошо Она смахнула пыль, открыла наугад – да, грешно, нельзя гадать по Евангелию, искушать Бога, но взгляд уже упал на страницу, и буквы тут же сложились в слова: "Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам".
Она так стремительно спрыгнула с кресла, что ударилась о ножку стола. Села, зажала рукой занывшую щиколотку
Все просто. Ее ошибка была в том, что она хотела тусовок, общения, встреч Она хотела любви и дружбы Но как-то забыла о главном, забыла о том, что уже приходило к ней тогда, давно. Надо искать не дружбы и любви, не тусовок и общения – надо искать то, что никто и никогда у тебя не отнимет, – Бога "Не надейтеся на князи, на сыны человеческия" – а именно на сынов человеческих она всегда уповала, но дом ее был построен на песке, а не на камне, а Камень же известен – во главу угла – Христос. Камень, с которого и надо было начинать, а не как она все время – с человеческого, греховного, немощного
Как бы далеко ты ни забрел, всегда можно вернуться, вот даже и повод есть – завтра Великая среда, скоро конец поста, который был временем покаяния, она, конечно, не успела начать свое покаяние с самого начала, но притчу-то о работниках она знала хорошо. Пришедшие в одиннадцатом часу получат ту же награду, что и пришедшие в первом. Богу не важно, когда ты придешь, главное, чтобы ты пришел
И она решилась.
IV
Как неожиданно, как чудесно это было.
Это – она даже не знала, как и назвать. Она и не предполагала, что все так просто – только сделай шаг, только попробуй, только начни движение навстречу.
Бог неизреченно тебя любит, Он только ждет, когда же ты пойдешь к Нему, когда же ты решишься, когда ты откроешь свое сердце
Она стояла с богослужебной книжкой в руках (чтобы следить за ходом службы), чувствуя себя совершенно растерянной и потрясенной Чудо случилось Случилось чудо Какое-то озарение на нее спустилось – внезапно она поняла, в чем вообще смысл
Она поняла, что это не просто обряд, не просто принятый "день скорби", нет, это все происходило реально Как будто Москва превратилась в древнюю Иудею, как будто и не было двух тысяч лет между ней и теми страшными днями, так близко все оказалось, так понятно.
Бог умер, Бога положили во гроб, Бога и одновременно Человека, лучшего из людей, и вот все тут собрались – те, кто скорбит, те, кто пришел отдать Ему последний долг, попрощаться с Ним, никто не притворяется, все это – правда
Каждое слово читаемого текста или спетого песнопения стало ей понятно и близко, ложилось на сердце – она скорбела вместе со всеми, как скорбят по умершим близким, она тоже была рядом с Ним в эти трудные дни, как Его ученица, наравне со всеми
Мама, наверное, тихо изумлялась – откуда у дочери вдруг взялось такое благочестивое рвение, но Катя об этом не думала Она забыла про родителей. Она забыла про учебу. Она забыла вообще про всю свою жизнь. Душой, телом, духом она была там, с Ним, со своим Богом, погребенным, но воскресшим
Да, Бог воскрес Враги торжествовали, ученики скорбели, но Он воскрес, Он победил все это зло, которое на Него ополчилось, Он вновь вернулся, Он дал надежду.
Пасха – великое чудо, теперь она это осознала, теперь она поняла, в чем дело, почему Праздников Праздник и Торжество из Торжеств, опять на каждую строчку Пасхального канона, каждое песнопение отзывалась душа – все именно так, все правильно, все это про меня
Пасха была кульминацией, логичным продолжением этого чуда, которое с ней происходило: "смертию смерть поправ", Он воскрес, Он проливал Свою неизреченную милость на всех, ликование, слепящий свет, в котором растворялось все, душа Катина просто не могла вынести этой радости.
"Где твое, смерте, жало? Где твоя, аде, победа?"
Как понятно сразу все стало, как легко было, как светло сделалось в ее жизни
Она ходила теперь на службы каждый день, забыв про университет, она ходила на всенощную и литургию, и просто не понимала – как? Почему? Почему она раньше не понимала главного смысла?
Не нужно молиться о чем-то, молитва – это благодарение, это славословие, это обращение к Богу не с просьбой, а с благодарностью, с желанием славить Его. Просто так, от избытка любви, от переполненного сердца, из которого льется через край Бесконечное "люблю", имя, заключенное в сердечки, – вот что такое молитва.
"Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков!" – возглашал в алтаре служивший по расписанию батюшка, Царские врата были открыты, свет лился из высокого решетчатого окна, красная с золотом риза сияла в лучах весеннего солнца, и Катина душа отзывалась на каждое слово службы "Аминь!" – пела она с хором, молилась со всеми, какое же счастье, какая радость, какое удивительное чудо! Христос воскресе!
Она не хотела уходить, она стояла до тех пор, пока никого уже не оставалось в храме, а уборщицы сдвигали подсвечники на середину и начинали мыть пол, но все равно Царские врата оставались открытыми – в этом было обещание нового чуда, уже сегодняшнего: в пять часов вечера она снова будет тут, снова будет смотреть в алтарь и молиться со всеми