Эта фраза показалось ей очень туманной и потому полной мудрости. Надо ее запомнить. Когда-нибудь она ей обязательно пригодится.
- Хорошо, я постараюсь.
- У тебя получится, - улыбнулась Эмма, довольная тем, что смогла дать мудрый совет неопытной подруге.
Девочки подошли к автобусной остановке. Обычно они возвращались домой пешком, но сегодня был не лучший день для прогулок. При каждом шаге Лючия чувствовала болезненную пульсацию в мышцах, а ее спина, казалось, окаменела.
Они остановились у столба с расписанием автобусов.
- Прежде всего мне надо обзавестись собственным велосипедом! - торжественно подытожила Лючия. - Тогда в следующий раз, вместо того чтобы сидеть на раме, я сделаю так… чтобы меня добивались.
- Правильно! - одобрила Эмма.
- Нет, знаешь что?
- Ну?
- Я лучше закончу ремонтировать тот велосипед, что мы отнесли в веломастерскую.
Улыбка слетела с лица Эммы, едва Лючия закончила фразу.
- Ты чего?
- Ничего.
Лючия помолчала. Она догадывалась, о чем думает Эмма, но не знала, что сказать.
- Ты боишься снова встретить тех парней на мотоциклах? - наконец спросила она, сложив губы в грустную гримасу.
Это был не страх. Это было более тонкое и глубокое чувство - словно порез от золотой цепочки, которую сорвали с ее шеи. Порез никуда не делся. Он жег, давая понять, что заживет не скоро. Эмме очень хотелось, чтобы он исчез бесследно. Как будто ничего не было, как будто ее никогда не касались руки того мотоциклиста. Желание было настолько сильным, что оно вдруг смело неприязненное воспоминание о нападении, оставив на его месте чувство холода и пустоты. В эту ледяную пустоту была направлена презрительная и гордая ухмылка. Лючия никогда прежде не видела такого выражения на лице Эммы, и оно ей совсем не понравилось.
- Нет, что ты, - солгала Эмма. - Просто я не смогу пойти с тобой. Мама записала меня на Пилатес, и я бы не хотела пропускать первые занятия.
Лючия все смотрела на это новое выражение лица и не могла найти ключ к его разгадке. Было такое ощущение, будто ее подруга исчезла и на ее месте сейчас был кто-то другой с маской Эммы Килдэр на лице.
- Твой автобус, - сказала маска, повернувшись к дороге.
Автобус подъехал к остановке и открыл двери.
- Да, я поехала, - отозвалась Лючия и поднялась по ступенькам задом наперед, будто не хотела поворачиваться к Эмме спиной.
Эмма сама отвернулась от нее и быстро пошла домой - в облаке рыжих волос, чеканя ритм длинными белыми ногами.
Знак
В двенадцать часов десять минут безветренного дня Гвидо вышел из дверей гигантского магазина электротоваров с большой картонной коробкой. Он выбирал ее два часа, и это были не самые приятные часы. Гвидо никогда не понимал, как люди могут проводить в таких местах целый день, бродя между полок, уставленных пластиком и нержавеющей сталью, залитых искусственным светом, замкнутых в четырех стенах без неба. Он не любил торговые центры, ему не нравились новые вещи. Вещи, которые не надо было чинить, чистить, возвращать к жизни после нескольких лет забвения. Новые вещи были просто предметами, им нечего было ему рассказать, у них не было истории. Только любовь к музыке могла заставить его войти в лес упорядоченных полок.
- Через эти колонки ты услышишь даже дыхание пианиста, - убеждал его Шагалыч.
Гвидо вспомнил старое радио. Оно передавало музыку по-своему. Басы опускались в мутный омут, приглушенные пылью и глубиной; высокие ноты взмывали ввысь и медленно испарялись в эфире ультразвуков. Дыхания пианиста не было вовсе. Как будто музыка звучала сама по себе, без музыкантов. Но этого радио больше нет. Его разбили неизвестные, те же, что разгромили мастерскую. Полиция не собиралась их искать, но Гвидо и так знал, кто это сделал, знал имена этих ребят, мог бы найти их на улицах Корвиале, поговорить с ними - но это было бы неправильно. Эта зубчатая передача должна работать по-другому: большие колеса должны передавать движение маленьким, заставляя их крутиться.
Он, Гвидо, был большим колесом, хулиганы - маленькими колесами, справедливость была движением. Они были мелким хулиганьем, и их буйное движение могло разрушить весь механизм, если большая шестеренка ему поддается.
Гвидо же умел только строить, он построил это мирное место в неспокойном районе города. И зубчатая передача сработала. Его мастерская теперь была в Корвиале. А это что-то да значило. Достаточно было посмотреть на этих двоих, что ждали его у входа. Два счастливых человека, которым приятно было бывать в мастерской, которые ничего не хотели разрушать - наоборот, хотели чинить и строить. Им только нужно было время, правильный ритм между дыханием и движением, как на велосипеде, как в музыке. И чтобы снова слушать музыку, Гвидо развернул свою коробку.
- Новое радио! - обрадовался Шагалыч. - Ты купил именно то, что я советовал.
Он сказал это с гордостью, благодарностью и удивлением.
- Хочу слышать дыхание пианиста, - кивнул Гвидо.
- Как это? - спросила Лючия.
- Пока и сам не знаю, - улыбнулся Гвидо в свои черно-белые усы.
Он достал приемник из коробки и стоял, не зная, куда его пристроить. Шагалыч подхватил коробку и поставил ее рядом с вишневым диваном - единственным предметом обстановки в гостиной для усталых велосипедистов.
- Я сделаю тебе какую-нибудь подставку, - пообещал художник.
Гвидо кивнул и устало поставил радио на коробку. Потом он исчез в поисках удлинителя, а Лючия и Шагалыч совершили вокруг нового приемника круг почета.
- Я думал, ты больше никогда не придешь, - сказал Шагалыч, не сводя глаз с ручки громкости.
- Я… мне… у меня не было времени, - солгала Лючия, вспомнив наставления Эммы "надо, чтоб тебя добивались". Но у нее тоже не хватило смелости поднять глаза.
- Хочешь посмотреть на свой велосипед?
Да, лучше про велосипед.
- Я отчистил его от ржавчины, пока тебя не было.
Как мило. Для нее никто никогда ничего такого не делал. Разве что папа, но это не в счет.
- А-бал-деть! - вырвалось у Лючии.
Это слово будто придало ей смелости, и она подняла глаза.
- Осталось только решить, как его покрасить, - сказал Шагалыч, заглядывая в эти глаза. - У меня тут была пара идей, но если тебе ни одна из них не понравится, ты скажи, ладно? Я подумал - может, нарисовать шарики… я могу нарисовать кучу шариков… всяких разных цветов… но, может, ты предпочитаешь цветы… но тогда какие цветы… розы, ромашки, фиалки?..
- Мне нравится! - успела прервать его Лючия, прежде чем две идеи превратились в две тысячи идей.
- Что именно: шары или цветы?
- И то и другое.
- Шары и цветы… - задумался художник.
Он посмотрел на локоны своей музы, и в ее черных кудрях распустились легкие, как пух, лепестки, венком обвив всю голову. Тонкие ветки с лепестками спускались вниз, едва касаясь круглого лица, и ложились на белую шею набухшими почками. Он уже где-то видел эту картину. Кто-то написал это видение раньше, чем его глаза прочертили его на лице Лючии.
- Альфонс Муха, - вспомнил Шагалыч.
- Что?
Он не отвечал и все смотрел на нее, восхищенный капризом своей фантазии.
- Увидишь!
- Что увижу?
- Я сделаю тебе велосипед либерти!
У музы на месте бровей появились вопросительные знаки.
- Ну, либерти… понимаешь?
Она не понимала.
- Там везде цветы, цветы. Шаров, правда, нет. Все больше цветы.
На лбу - вопросительные знаки вместо бровей, в голове - волна подозрения. Не нравилось ей это либерти.
- И еще девушки вроде тебя.
- То есть?
Шагалыч сложил ладони чашей и изобразил большой шар.
Понятно. Изогнутые брови распрямились. Волна подозрения вылилась в возмущенное выражение на лице. Уголки рта задрожали.
- Я хотел сказать… - забормотал смущенный художник. Потом сделал глубокий вдох и выпалил: - Совершенный овал, маленький рот, прозрачная кожа, сахарные глаза.
На совершенном прозрачном овале нарисовалась широкая улыбка:
- Мне нравится это либерти.
- Мне тоже, - облегченно вздохнул Шагалыч. - Очень.
Он все не сводил глаз с маленького рта и с глаз, в которых и в самом деле заплескалось сахарное море. Сейчас бы следовало ее поцеловать.
Да. Прямо сейчас. Надо ее поцеловать.
Поцеловать, а не идти ко дну моря.
Откуда-то издалека, как голос ангела, зазвучало сопрано. Шагалыч решил, что сопрано - тоже часть либерти, как цветы и сахарноглазые девушки. Но это была Мария Каллас.
Fior di giaggiolo,
gli angeli belli stanno a mille nel cielo,
ma bello come lui ce n’è uno solo.
- "Сельская честь"! - ликовал Гвидо, заглядывая в глаза художнику-велосипедисту.
Он нашел удлинитель и включил свое новое радио. Первым через колонки прорвался голос его богини. Звуки рассыпались как роса, которая ложится на траву, предвещая чудесный приход голубого утра. Гвидо застыл, вслушиваясь в чистейшие ноты. Он знал оперу Масканьи почти наизусть, мог как дирижер задавать ритм любому инструменту, но сегодня различил обертоны, которых никогда прежде не улавливал, услышал кристальное звучание голосов, которое терялось в мешанине призвуков его старого радио. Гвидо заново узнавал свою любимую оперу.
Лючии казалось, что и она узнала эту мелодию, хотя никогда раньше ее не слышала. Девочку переполняли чувства, и она не могла их сдержать.
- Это знак! - воскликнула Лючия, глядя на Гвидо счастливыми глазами.
- Какой знак? Знак чего? - спросил Шагалыч.
- Ангелы!
Гвидо бросил на них суровый взгляд, призывающий замолчать, причем немедленно. Лючия поняла, что сейчас лучше слушать, чем говорить. Но ее друг был менее догадливым:
- Хочешь, чтобы я нарисовал ангелов на твоем велосипеде?
- Да, хочу…
- Вместе с цветами и шарами?
- Да! Да!
- А это не будет перебор?
- Это будет шедевр…
Польщенный Шагалыч широко улыбнулся и стал по стойке "смирно", как послушный новобранец. Потом браво зашагал к своему войску из кисточек и красок и тут же принялся за работу.
Лючия мгновенно оказалась рядом.
Мария Каллас сделала быстрый глубокий вдох перед тем, как в последний раз призвать своего ангела, самого красивого из тысячи небесных ангелов. И Гвидо услышал, как ее прозрачное дыхание растаяло в воздухе.
- Эмма, ты должна мне помочь.
Голос Греты звучал приглушенно и мягко, как голос маленькой робкой девочки.
- Только если ты мне расскажешь, что вы натворили с Ансельмо в тот вечер, - ответила Эмма, делая громче звук в телефоне, чтобы не пропустить ни малейшей подробности. - Ты так внезапно исчезла. Так нельзя. Это не очень вежливо. Это бестактно, чтобы не сказать хуже…
Тактичность не относилась к числу достоинств, которые Грета Бианки ставила на первое место. Что же до вежливости…
- Я ничего тебе не расскажу, - отрезала она по обыкновению резко и четко. Но потом ее голос снова изменился: - Может, как-нибудь потом… не сейчас.
- Грета, у тебя все хорошо?
Вздох. Короткое молчание.
- Да. То есть нет. Не знаю.
- Что-то случилось?
- Нет, ничего. Пока ничего.
В ее словах слышалось что-то странное. Хрупкое и нежное.
- Давай встретимся? Хочешь?
- Да. Я приеду к тебе.
- На велосипеде?
- Нет, на ковре-самолете.
Похоже, все не так плохо, если Грета способна на свои обычные штучки.
- Я буду у тебя через полчаса.
- Хорошо. Моих нет, никто не нарушит наше privacy.
Грета подумала, что в огромной квартире ее подруги намного труднее увидеть кого-то, чем избежать встречи.
- До скорого, darling.
Darling нажала на красную кнопку, не сказав больше ни слова, и с тяжелым сердцем начала быстро крутить педали. Эмма была ее последней надеждой. Именно Эмма, сыпавшая словами вроде "privacy", "shopping" и с недавнего времени еще этот "darling". Они предательски врывались в ее речь, как чих посреди фразы. Эмма произносила их постоянно, как будто это и в самом деле был какой-то вирус. Только-только Лючия начала забывать свое "абалдеть", так теперь к Эмме привязался "darling". Грету это раздражало. Все эти словечки вызывали неожиданную и необъяснимую досаду. Она бы не смогла объяснить, почему так злилась. Просто злилась, и все. В таком состоянии она знала только один способ не сорваться: сесть на Мерлина и перемалывать словесные наваждения подруг молчаливыми мышечными усилиями. Сегодня не помогало и это. Сколько она ни крутила педали, дыхание обрывалось в груди и мысли все проворачивались на одном и том же месте, как велосипедная цепь. Ей надо было с кем-то поговорить. Ей надо было помочь что-то сделать? Но что именно? Она понятия не имела. Ей нужен был план. Ей нужна была Эмма.
- Ну, что у тебя стряслось? - с порога спросила подруга, встретив Грету в просторном коридоре.
Грета опустила обычный при встрече обмен любезностями и перешла сразу к делу:
- Ансельмо заключил договор с Эмилиано, и я боюсь, что с ним что-нибудь случится.
- Это надо обсудить, - сказала Эмма с полуулыбкой.
Грета кивнула и последовала за ней на кухню, продолжая тараторить:
- Если Ансельмо хочет получить свой дневник, он должен сказать Эмилиано, где он нашел пакет, который вручил ему у Колизея.
- Хочешь йогурт? - спросила Эмма, открыв холодильник и осматривая запасы био- и экопровизии.
- Нет.
Эмма закрыла холодильник и открыла морозилку:
- Мороженое?
- Нет. Проблема в том, что Ансельмо ничего об этом пакете не знает. Он даже не знал, что в нем было. Я уверена. Когда Эмилиано ему это сказал, у Ансельмо было такое лицо…
- А что было в этом пакете? - спросила Эмма, на секунду отвлекшись от баночек с мороженым без холестерина.
- Булавка.
- Красивая?
- Не знаю.
- М-да, - разочарованно потянула Эмма, возвращаясь к сложному выбору мороженого. - Проблема в том, что у ванили тот же вкус, что у полистирола, а шоколад сильно отдает картоном. А, постой, на этот раз мама и фисташковое взяла. Отличный выбор - все равно что ложками глотать моющее средство… Ты точно не хочешь фисташковое?
Грета ударила ладонью по дверце морозилки и захлопнула ее.
- Ну ты что? - от неожиданности подпрыгнула Эмма.
- Ты меня не слушаешь.
- Да слушаю я тебя, только не могу понять, чего ты от меня хочешь. Я помогла тебе заполучить Ансельмо, не могу же я сделать и все остальное.
- Эмма, что с тобой?
- Ничего.
- Неправда.
- Слушай, мы знакомы два месяца. Не думай, что ты лучше меня знаешь, что со мной.
- Это были не совсем обычные два месяца.
Эмма замолчала, подыскивая слова, чтобы закончить разговор.
Слова не находились.
Грета села рядом:
- Они были труднее других, да?
Молчание.
- Слушай, я не прошу тебя возвращаться в мастерскую, я знаю, что ты не хочешь.
Эмма с удивлением посмотрела на Грету: она не ожидала, что подруга так вот с ходу угадает ее мысли.
- Я только прошу тебя помочь мне раскопать историю этой булавки. Это единственный способ вернуть дневник, а я не знаю, с чего начать.
И снова полуулыбка. Но уже другая. Замедленная.
- С автобуса, ясное дело, - процедила Эмма почти с презрением. Грета решила не обращать внимания на мелочи:
- В смысле?
- В автобусах, насколько я знаю, установлены камеры, так?
- Так.
- Если ты найдешь запись, сделанную в тот день, узнаешь, кто потерял пакет.
В голове Эммы события того дня обратились вороньем, слетевшимся клевать черными клювами ее солнце. Рука сама по себе потянулась к шее, на которой когда-то висела сорванная цепочка.
- Хорошо, но как я запись-то найду?
- Не знаю, Грета. Представь себе, я тоже не все знаю, - сорвалась Эмма.
Она встала со стула и нервными шагами заспешила подальше от подруги и от воспоминаний.
- Эмма?
Молчание.
- Эмма?!
Эмма остановилась на пороге кухни и посмотрела на Грету с вежливой улыбкой:
- Мне надо собрать сумку для пилатеса.
- Да, но…
- Извини, уже поздно, мне скоро выходить.
Грета грустно улыбнулась в ответ, растянув губы в горизонтальную линию.
- Не буду тебе мешать, - процедила она и пошла к выходу.
- Ты куда?
- Не твое дело, - гулко отозвался голос Греты из коридора.
Эмма подумала, что, наверное, стоит остановить ее, попросить прощения и променять первое занятие пилатесом на порцию мороженого с полистиролом и картоном в компании этой вредины.
Но она не стала этого делать.
Шагалыч снял с себя футболку, перепачканную красками, и надел чистую.
- Что скажешь, Ханс? - спросил он, опустив голову к своему новому творению. - Скажи, красиво!
Ансельмо отложил английский ключ и посмотрел на футболку, не зная, что сказать. Сюжет был все тот же, на велосипедную тему, художник тоже не изменился, но всякий раз, когда Ансельмо думал, что он уже видел самый ужасный опус Шагалыча, его другу удавалось нарисовать нечто еще более невообразимое в еще более отвратительных тонах.
Новое произведение было в желто-коричневую полоску. На этом фоне красовалась морковка с двумя колесами: она занимала всю грудь творца и чуть деформировалась на его круглом животе.
На велосипеде-морковке восседал мужчина, переодетый розовым кроликом с двумя выступающими передними зубами. Мужчина-кролик размахивал флагом с надписью "NO OIL".
- Нравится?
- Я не уверен, что понял суть…
- Ты и не можешь понять - у тебя нет представления о целостной картине. Это целая серия.
- Серия?
- Ну да, овощей-то много: артишоки, баклажаны, грибы… главное, чтобы все было родное, не заморское.
Заметив, что его собеседник по-прежнему не улавливает сути, специалист по овощам-велосипедистам продолжил лекцию:
- Ешь выращенное на соседней грядке, не вези за тыщу километров, не трать бензин, не засоряй воздух. No oil, чистая планета, здоровый образ жизни, овощи, велосипеды. Дошло?
Ансельмо неуверенно кивнул.
- Понятно, не дошло. Это потому, что ты не видел артишок в виде велосипеда. На нем едет коза. Гриб тоже вышел неплохо. Он красный в шариках. У меня, видишь ли, шариковый период.
Друг улыбнулся.