И тут до Наташки, наконец, дошло: эта поза, это ее вечное умирание были связаны только с одним: свекровь просто не умела, не знала, как переносить большую беду, а, когда, наконец, дала волю горю, обратилась в обычную женщину – усталую и очень несчастную.
Людмила подошла и обняла ее.
– Вот и хорошо, и правильно. Ты поплачь по нему. Твои слезы дорогу найдут. Он поймет, он тебя услышит. А теперь – иди домой, вот тебе образок, – сняла с полки маленькую иконку, – помолись. И поплачь. Полегчает. И, милая, в зеркало посмотри. Ну, представь, выйдет твой Семочка, а ты его в этих огурцах встречаешь. Да он с перепугу опять в лес сбежит!
Свекровь нашла в себе силы улыбнуться, подняла руки к голове, с удивлением обнаружила там платок, встряхнулась, будто просыпаясь.
– А сейчас иди, Анечка. А мне с твоей невесткой еще пошептаться надо, – Людмила проводила ее до двери.
Наблюдали в окно, как она спустилась с крыльца и решительно двинулась к дому.
Наталья смотрела с легкой оторопью, и про себя отметила: неясно, какая Людмила колдунья, а психолог – замечательный.
А сейчас на нее глядели теплые голубые глаза.
– А ведь не зря тебя сюда занесло…
Рассказать или нет, разрывалась Наталья. Смолчать? Спросить совета? Или она и так все знает? Хотя с кем еще поделиться? Она даже свекровь сумела привести в чувство.
Людмила продолжала:
– Боли у тебя головные частые, вот здесь, – приложила ладонь себе чуть пониже затылка, показывая, – и здесь, – прикоснулась к правому виску, поморщилась, – спину часто прихватывает, пятый-седьмой позвонок, а последние месяца три у тебя еще вот тут стало тянуть, – положила ладонь себе на грудь, – и воздуху не хватает, да?
Наталья кивнула. С тех пор, как Гена ушел, несколько раз в месяц она просыпалась ночью, задыхаясь.
– К доктору тебе надо, – сказала Людмила, – обследоваться, анализы сдать, таблеточки принимать.
Наталья подняла бровь – странно смотрелось сочетание ведовства с фармакологией.
– Ну, а что ты удивляешься? У меня медицинское образование, полжизни медсестрой проработала. Да и как лечить, анатомии не зная? Головой и спиной тебе надо заняться, сходишь к эндокринологу, к мануалу, а жаба эта у тебя – показала ладонью на горло и пошевелила, сжимая и разжимая кулак, – от беды, той, что на сердце лежит.
Наташка вздрогнула – действительно, иногда она просыпалась ночью. Ей снилось, что на груди сидит огромная жаба и ухмыляется прямо в лицо.
– Гуляет твой-то?
Кивнула, сглотнув комок:
– Ушел он…
– Знаю, что ушел. Иначе тебя бы тут не было. И его сейчас по лесу мотает, дурь выветривает. Надо, чтобы он ко мне тоже пришел.
На том и расстались.
А тем временем по лесу неслась замызганная, как участница автопробега "Жижа-2010", Нива. Внутри шел ленивый разговор. К пятому дню навалилась усталость, и признаться, никто уже не верил в успешный исход предприятия. Поиски продолжались по инерции. Кроме Генки и Саши-водителя, в машине были еще Колька с Серегой, бывшие одноклассники. Они присоединились в самом начале. Рулили по очереди, в перерывах трепались, не забывая смотреть по сторонам.
– Не, главное, МЧСники хороши, – буркнул Сашка, – нету техники, нету людей. А болото, главное, есть. Чего, мол, вы от нас хотите?!
– Ну, правда, а что они могут сделать, – возразил Серый.
– Знаешь, пропади тут особо важный дед, ВИП-дед какой-нибудь, не нашему чета, прости меня, Гена, отец министра там или свекор, тут же налетели бы вертолеты и набежали все розыскные собаки северо-запада!
– Эт точно.
Справа за ветками мелькнула рябь.
– Притормози-ка, Санек, – кажись, озеро. Может, привал? Жрать охота, – напарники глянули на Генку, тот кивнул.
От усталости ли, от недосыпа, пребывал он в состоянии автопилота, когда происходящее воспринималось отстраненно, как документальный фильм, не вызывая внутри ни чувств, ни эмоций. А звуки при этом – рев ли двигателя, чирканье спичкой, шум воды или птичий гвалт слышались предельно четко и раздражали так, будто долбили прямо в барабанную перепонку.
Вышли из машины. У озерца Сашка умылся, потом, тряхнув башкой, произнес:
– Вы как хотите, а я искупнусь. Разит как от козла, а дома все-таки, – поднял указательный палец, – женщины.
Мужики поддержали идею.
После дружно сохли на берегу, жуя сухпай.
– Молодец Наталья у тебя, Генка, – сказал Николай, – подумала. Пока мы дрыхли, и завтрак сделала, и бутерброды в дорогу…
– Нелепо было бы, – отмахнулся тот, – не ей же по лесу бегать целый день…
– А мы как-то кошку в лесу оставили, – начал рассказывать Серега, – прикинь? Уезжали километров за пятьдесят за морошкой, и потеряли. Да не специально, конечно… Дочка так просила, давай, говорит, возьмем. А та от запахов ошалела – и в чащу. Девка в слезы, а что делать? Не нашли. Домой вернулись. А по зиме кошка пришла. Облезлая, тощая, орет под дверью. Мы ее впустили, дочка вся в радости, а кошка с нами потом месяц не разговаривала. Пожрет, и демонстративно спиной сядет – что ж вы, гады, так со мной…
– Кошка – не человек, – заметил Николай.
– Так собака с Семеном, не даст пропасть.
– А может, она сбежала уже давно?
– Если б сбежала – дома уже была бы. Если нету – значит, с Семеном. Либо плутает с ним, либо, – Серега замялся, – либо тело сторожит. Они такие. Пока сама не будет от голода подыхать, тело не бросит.
Генка рассеяно слушал. В первый день поисков парни легко за такие разговоры могли бы получить в рожу. Но теперь, после стольких дней бесплотных поисков, он к этим разговорам относился безо всякого суеверия.
– А все-таки повезло тебе, гаду, – сказал Николай, дожевав последний бутерброд, – вон, жена примчалась по первому звонку, и ни пилила тебя, ни слова в укор… молодец. И баба красивая. Извини, конечно, – ни тебе чета.
Генка ухмыльнулся, но свербило почему-то, что посторонние его жену расхваливают. Непорядок.
Ну да. По деревенским меркам Наталья вообще красавица. Тут пышные формы в почете. Попытался представить, как восприняли бы приятели его Маринку.
Мысленно попробовал поставить ее и Наташку рядом. Сравнить. Но рассыпалась лесу картинка, и вместо Маринки мерещилась Наташка, моложе лет на пятнадцать, и меньше на столько же килограмм.
Как он тогда ее ревновал! Бесился, чуть подушку ночами не грыз. Она умница, и повода вроде ему не давала, а злило, что на нее посторонние гады заглядываются. Как вот сейчас.
– И руки хорошие. Тарелку поставит, хлебца отрежет, – встрял Серый.
– Ну, да, ты за бутерброд готов родину продать, – отшутился Генка.
– Ну не в этом дело. Я наблюдал вчера: спокойная такая, в разговор не встрянет, знай супчик наливает.
– А этот все о супе. Заткните проглота!
Готовит Наташка, действительно, классно. Печет здорово. Только недобрую службу ей выпечка сослужила. Как ребенка родила, дома села. И ей хорошо, и ему спокойней.
Поменялась Наташка, вышла уютная. Мягкая. Генка ее Мамой Чолли звал. Это такая негритянка, толстая и добродушная. Джаз-мама. Накормит, обогреет, позаботится. Слова против не скажет, обидишь – заплачет. Господи, да почему же она все время ревет?
И чем сейчас она недовольна? Он же помочь старается, не бросает их. Что, лучше одной сына тянуть? Если Генка звонит узнать, как дела, разве трудно ответить? А вдруг проблемы? А если у парня в школе неприятности? Почему вместо этого реветь все время надо?
Вспомнилось, на контрасте, как тогда, много лет тому, глядел в пылающие Наташкины глазищи, и горела скула от пощечины, и думал – убью! А она наступала на него яростно – не смей! Никогда больше так со мной не разговаривай! И столько силы было в маленькой этой девчушке, что тогда Генка совсем и пропал…
Куда же делось все это потом? Где растворилось? Как превратилась его Наташка в Маму Чолли? И как, уж простите, мог он теперь с мамой спать? Кому еще надо плакать: ей или Генке?..
Он поднялся и скомандовал:
– Ладно. Хватит загорать. Поехали.
Домой Наталья не спешила. Визит к Людмиле опять всколыхнул старое. Что теперь? Сможет ли она помочь?
"Девочка, не стоит он ни здоровья твоего, ни слез…" – сказала бабка ей напоследок. Но, здесь, в деревеньке этой, в который раз поняла Наталья: родной он ей, не чужой! что она не так сделала?!
Они почти не ссорились. Она сглаживала острые углы. Если Генка надувался, молчал неделями. Наталья так не умела и шла мириться. Худой мир лучше. Проглатывала обиду. Понимала. Всех и всегда. Даже, чтоб лишний раз не провоцировать мужа, стала одеваться проще, чтобы поводов для ревности не давать. Хотя тот и твердил всегда – я? Ревную? Даже не надейся. Я не знаю такого слова!
Врал он. Потому что свекровь рассказала ей, как в один, совсем не прекрасный день, собрал свекор всю косметику, все украшения Анны Степановны, выкинул духи… и объявил – ша, хватит. Нечего больше хвостом вертеть!
Смирилась свекровь и стала такой, как сейчас. Зачем, спрашивала Наташка. А знаешь, как страшно, когда он кричит, отвечала свекровь. У него же глаза белые… Лучше пусть так. Спокойнее.
Если разобраться, Наталья тоже шла этим путем. Видя, какой яростью горит мужнин глаз, как зеленеет лицо, слыша обидные вещи, не спорила. Он же хороший. Просто такая наследственность…
Собралась Людмила быстро: надела брюки, ветровку, сапоги. Взяла сумку, сунула спички в карман. Вышла из дому, скоро зашагала к лесу. Медлить было некогда. Топая по тропинке, оглянулась – казалось, деревенька нахохлилась и замерла в ожидании. Людмила чувствовала – сегодня что-то произойдет.
Шла к лесу, вспоминая утренних посетительниц. Жалко было обеих, хорошие. И свекровь, и невестка. Но знала и другое: просто так ничего не бывает. Наташку хотя бы взять.
Привозил ее Генка, лет сто тому, с родителями знакомить. Людмила помнила, как сияли у молодых глаза. Закрутило их сейчас, заморочило. И ее понять можно, и, что греха таить, его тоже. Какая Наташка сейчас? Ребенка родила, изменилась.
Сама доктор, знала Людмила все женские оправдания: после родов сбился гормональный фон. Ну-ну. У одной из десятка, может быть, что и сбивается.
Не только в гормонах дело – меняется все в голове после родов. Она помнила, как, проведя неделю в роддоме, выходишь обратно совсем другой… и себе уже не принадлежишь. Ритмы, устремления, жизнь твоя вся подчинена только маленькому человечку. Не успеваешь спать, вслушиваешься – как там малыш?
А любимому ты нужна прежняя. Тебе не до него, и на себя-то времени нет…
Нормально это, и плох тот мужик, который понять не способен. Все бы ничего, но вдруг, год спустя, находишь себя в зеркале совсем другой. И замечаешь, что муж не так на тебя смотрит. Огорчаешься, и, гори все огнем, опять идешь к холодильнику…
Нырнула в лес и двинулась в чащу. На смену птичьему гомону шло полуденное затишье. Лес молчал, приглушая чужие звуки – лай собак, стук далекого поезда, крики мальчишек да гудение сверхзвукового самолета.
От пряного воздуха голова чуть кружилась. Брела, дорогу не примечая, благо не промахнешься. Выведет. Сладко пахнуло болиголовом. Здесь. Смахнула с лица паутину, раздвинула ветки.
Болото тянулось на многие километры. Сапоги были не лишними – тут водились и змеи. К ним питала Людмила атавистический страх. Разглядывать, кто перед ней – гадюка или безобидный уж, она точно не будет – рванет, не разбирая дороги.
Осторожно ступая по кочкам, двинулась вглубь. Пройдя несколько шагов, остановилась, прислонившись к деревцу. Раскрыла сумку. Извлекла ярко-зеленые стеклянные бусы. Руками развела изумрудную ряску. Образовалось бурое водяное оконце. Несколько раз хлопнула ладонью по воде, прошептав одной ей ведомые слова. Достала из сумки свечку, зажгла. Посветила огоньком над водяным оконцем, словно давая сигнал. Потом опустила украшение в воду.
Поднялась, отряхнулась. Теперь можно в обратный путь.
Вернувшись домой, Наталья обнаружила, что свекровь развила бурную, по ее меркам, деятельность. На стуле у кровати свекра появилась чистая одежда, рядом лежали полотенце, носки и бритвенные принадлежности. На тумбочке у изголовья стоял графин с морсом и журнал "Крестьянка" за прошлый месяц.
– Семен-то придет, сначала помыться захочет, побриться. Переоденется, потом приляжет отдохнуть. Тут ему и морсик. Он иногда журнал любит полистать, – пояснила свекровь.
Сама она тоже слегка изменилась: переоделась в юбку с блузой, причесалась. Выглядеть стала мило и по-домашнему, но, зная свекровь, Наталья понимала, что она оделась так, будто ждет самых высоких и дорогих гостей.
– Пойду у Таси свеклы попрошу, у меня в этом году не уродилась. Семен очень винегретик уважает, – засобиралась Анна Семеновна.
Похоже, ее бросило в другую крайность. Теперь она ждала мужа так, будто он только что ушел и вот-вот должен вернуться. Ну и пусть, рассудила Наталья. Если жив – порадуется такой встрече. А если нет… тогда свекровь еще успеет вернуться в привычное старушечье состояние.
Глава 4. Про Кощея, барбоса и большую сельскую пьянку
По обочине, пыля сапогами, брел дед. Сам едва ноги переставлял, а на руках собаку нес, вислоухую, рыжую. Ну и пара.
Грузовик притормозил, из окна глянул водитель:
– Подвезти, отец?
Рассмотрел поближе и обомлел. Кощей. Натуральный. Худой как смерть; черные круги под глазами, запавшая челюсть. Да и собака не лучше – грязная, клочкастая, в репьях. Покосилась недобро, рыкнула. Вышло тихо и неубедительно, однако намерение обозначилось. Взгляд был больной и мутный. Смирившись с неудобной позой, сидела на руках у деда и не дергалась – непонятно, как вообще дышала – скрюченные пальцы накрепко вцепились в шкуру.
– Ты откуда такой, дед? – водитель соскочил с подножки, – подвезти, может? Живешь-то где?
До ближайшего поселка верст двадцать. Кругом леса: аккурат граница новгородской и псковской области. Откуда старик вышел – непонятно.
Дед пошамкал губами, силясь ответить, но пересохшее горло не выдавило ни звука. Водитель метнулся в кабину, схватил термос, и на ходу откручивая колпачок, протянул чай:
– Держи, отец. Пей. Да отпусти ты собаку-то!
Он попробовал разжать стариковы руки. Шавка напряглась и зарычала, оскалив зубы. Дед замотал головой, всем видом показывая, что псину не отдаст.
Вот черт, свалились на мою голову, растеряно думал шофер, и куда их теперь? Довезу до райцентра, а там пусть разбираются.
– Вот что, отец. Давайте-ка оба в кабину. С ветерком прокатимся…
В окно забарабанили поздней уже ночью, когда все спали:
– Вставайте! Нашелся, кажись, ваш дед!
Вмиг поднялась суета: заголосила свекровь, рванулся к машине Генка… сшибаясь лбами, бросились на выход мужики.
– Обязанностей у меня много, а права одни. Наталь, ты поведешь, – объявил муж.
Села за руль, зевая отчаянно – такая уж неделька выдалась, что по ночам водить приходится.
Не подвело сарафанное радио! Сегодня в райцентре была Колькина жена. Оказалось, муж ее подружки подобрал старика с собакой. Дед ничего не помнит, молчит и норовит все время заснуть. Собака рычит и скулит.
– Так это же наш, – ахнула женщина, – мой Коля который день его ищет…
Гомонили мужики, Генка сидел, подавшись вперед. Не подгонял, но Наталья чуяла его посыл: что так медленно, быстрей давай…
Старалась, хоть в темноте по ухабам непросто было. Гнала от себя, не пускала мысль: а наш ли? вдруг ошибка?..
У нужного дома тормознули, высыпали. Внутрь прошли они с Геной.
Сперва Наташка деда даже не узнала. Щетиной заросшие, запавшие щеки, глаза закрыты. Закутан одеялом, на кровати лежит. Мелькнуло – да жив ли? Рядом, под койкой в ногах – собака.
– Батя! – Генка бросился к отцу.
Тот глаза открыл, глянул безучастно. Хозяин, тот самый водитель, подобравший деда, стал рассказывать, возбужденно размахивая огромными лапами: как нашел, да едва в машину запихал, как намучился с собакой…
– Еле отцепил ее, дед держал так, что пальцы свело. А псина рычит! Я ее хотел покормить – жрать хочет, да от деда отойти боится. Кинул ей колбасы – ничего, проглотила. Я вот думаю – сколько верст он по лесу отмахал? Я ж его на границе со Псковской областью выловил…
Семен, хлопая глазами, сел на койке. Беззубый, потерявший, как потом выяснилось, вставную челюсть, укутанный в просаленный ватник, он не проявлял к родным никакого интереса. Из-за двери напирали мужики.
Дальше ночь смешалась, пошла хороводом, и не упомнить всего. Вспоминалось уже потом, как они с Генкой благодарили, обнимали водилу. А мужики, наконец, вломились в избу, и моментально стало тесно.
Вдруг оказалось, что обратно поедут не все, потому что уже не влезут. Очень кстати на столе тут же булькнуло, и Колька остался гостить.
Гена укутал свекра в одеяло, и тот лишь на мгновение впал в беспокойство, глазами ища собаку. Увидел и моментально заснул.
На руках, как ребенка, понес Генка отца на выход. Все утихли, взглядами проводив его и собаку, которая, как привязанная, пошла за дедом.
А когда закрылась дверь, загомонили и пошли праздновать чудесное возвращение.
Они двинулись в обратный путь. Рулила снова Наталья, пробираясь во тьме по тем же ухабам, из пункта Б обратно в А. Стучало в висках – слава богу. Живой.
Приехали. Деда, легкого, как перышко, Генка на руках вынес из машины и уложил в постель под плач Анны Степановны. Семен на мгновенье открыл глаза, ничего не сказал и заснул снова.
И остальные тоже попадали, кто где, уже когда за окошком на небе обозначилась первая светлая полоска.
Утром Наташка проснулась от стука. Первой явилась тетя Маша. Слух о Семеновом возвращении быстро разнесся по всей округе.
Анна Степановна, в парадном халате, сновала по хозяйству. Передумала, кажись, помирать. Продравший глаза Генка сидел перед отцовской кроватью.
– Бать… Баааать… Ты как?
– Да не тронь ты его, дай человеку чаю попить, суетилась свекровь, – Семушка, а бульончик будешь?
Свекр, похоже, после суточного сна приходил в чувство. Пошарил рукой на тумбочке, нащупал очки, нацепил на нос:
– Гена? Наташа? А вы чего здесь? Почему не в городе, не на работе?..
В дверь просунулись физиономии мужиков – Генкиных напарников по лесным гонкам.
– А эти что здесь? – недовольно спросил Семен, – Ань, откуда у нас столько народу?..
После продолжительной паузы сын осторожно спросил отца:
– Папа, а ты что вчера делал?
Семен раздраженно ответил, что был в лесу, вернулся и прилег подремать. А проснувшись, обнаружил дома непонятную для него толпу.
Подала голос тетя Маша:
– Семен, а какое сегодня число, ты помнишь?
– И ты здесь! – всплеснул в досаде руками дед, – ну, двадцать четвертое. До дней рождения наших с Аней – полгода еще. Что вы все у нас делаете?
– А двадцать девятое не хочешь?! – теть Маша явно наслаждалась выпавшей ей высокой миссией, – тебя пятые сутки вся деревня ищет!
– Да иди ты! – дед досадливо махнул рукой и отвернулся к стенке, – вот пристали, отдохнуть спокойно человеку не дадут!
– И правда, дайте ему покоя, – забормотала свекровь, – Ему отдыхать надо, что навалились?