Он смотрел на этого пьянчужку и ощущал, как нечто приятное разливается в груди – то ли дешевое вино, то ли чувство, что роднее этого бродяги у него никого не осталось. Да и не было никогда! Тогда он отшвырнул пистолет подальше в воду, сел на парапет рядом со своим новым другом и больше никуда уходить не хотел…
– Как хорошо, что мы вместе! – воскликнула она.
– Мы можем находиться рядом, а вместе могут быть только они, – возразил он… – А могут и не быть…
– Все в их руках.
– Да, но не каждому это дано.
– Может быть, дано это каждому, просто не всем это удается.
– А, может, не каждый этого хочет?… Ты не замерзла? – неожиданно спросил он.
– Ты забыл – мы не можем мерзнуть, – улыбнулась она, – нам это не дано…
– А жаль…
8 января.
Старая, очень старая женщина, сидела на крыльце своего небольшого деревенского дома.
Стены его покосились и поросли мхом.
Крылечко совсем прохудилось.
Редкие капли дождя падали на седые волосы ее непокрытой головы.
Напротив, носимые осенним ветром, кружились поздним последним своим хороводом желтые листья.
Еще не пришла зима, но, устало шелестя, к концу тащилась осень.
Там, немного поодаль, шумел лес и клонился от мокрого осеннего ветра. И дорога…
Извивалась дорога между полем и лесом.
Уходила она далеко-далеко в города к людям, к их жизням.
И, наверное, эту осень сейчас замечала только она одна, сидя на своем крыльце.
А глаза ее были устремлены туда, откуда должны были приехать внуки и ее родня.
В этих глазах было ожидание и мудрость старой женщины.
Она понимала, что не всегда они могут бросить все и приехать навестить старуху.
Но помнят день ее рождения и теперь обязательно будут.
Поэтому ждала смиренно с чувством радости и любви. Какие они стали?
Сейчас вдалеке появится их машина.
Ребятня с шумом выпорхнет и разбежится по дому.
А она напекла пирогов, и все опять ненадолго будут вместе.
И, как раньше, будет праздник…
– Жалко, что они приезжают так редко, – прошептала она.
– Думаю, их здесь не было многие годы, – жестко сказал он.
– Многие годы? Но почему она ждет и почему надеется?
– Напоследок хотела попрощаться со всеми.
– И ждала их год назад?
– И два, и три года назад тоже…
– А они и сейчас не приедут?
– Нет, не приедут.
– Это значит…
– А значит это, что проживет она еще один год. И так год за годом…
А дождь и ветер, словно повторяли эти слова и не торопили ее осень, ждали, и надеялись тоже…
И снова небесная колесница увлекала их на высоту. Только скорость и ветер. То ли день, то ли ночь. Полюс или жаркий экватор. Весна или лето. Все, что угодно! Все мелькало в одном коротком мгновении. Все было подвластно им на этой планете. Но жизнь была только там, внизу…
9 января.
Большие белые чайки сидели на камнях у самого берега. Иногда, взлетая, они приближались к нему совсем близко. А мальчик бросал им кусочки хлеба, отрывая их от буханки. Птицы вежливо, без суеты, подходили, с благодарностью принимая это человеческое лакомство, потом взмахивали сильными крыльями, и возвращались на камни высоких скал. Он наблюдал за ними, а они за мальчиком. Потом птицы, на время забывая о нем, снова летали над своим морем, а мальчик любовался их свободным полетом. И так порой хотелось взмахнуть руками, на мгновение оказаться там, рядом с ними, в их небе…
– Малыш, я уезжаю! – к нему подошел отец и положил руку на плечо. Мальчик обернулся: – На службу?
– Да, на службу. Вечером буду. Пока, малыш.
– Пока… А зачем тебе ходить на службу? – вдруг спросил он. Отец остановился и, подумав, ответил:
– Ну,… чтобы работать, зарабатывать деньги….
– А зачем эти деньги?
Отец присел рядом на камень и как-то просто ответил:
– Чтобы нам было на что жить.
Чайки снова подлетели близко, собирая кусочки хлеба, брошенные мальчиком. Отец посмотрел на часы и сказал: – Скоро ты пойдешь в школу и будешь учиться. Научишься все понимать, отвечать на такие вопросы. Взрослые будут работать, а ты ходить в школу.
– А зачем учиться? – спросил мальчик.
– Чтобы стать умным, успешным, богатым. Может быть, знаменитым.
– А чайки бывают успешными?
– Успешными? Давай посмотрим.
Отец отщипнул кусочек хлеба и бросил птицам.
– Вон та чайка, которая нашла хлеб и съела его – самая успешная. Ей он достался, а остальным нет. Теперь ты понял, малыш? Кто сильнее и умнее – тот побеждает.
– Да, понял.
Отец снова взглянул на часы и встал.
– А бывают чайки богатыми? – снова спросил мальчик. Отец на мгновение задумался.
– Нет, богатыми нет. Им нужно ровно столько, чтобы себя прокормить.
– Тогда, зачем человеку быть богатым?
– Ну,… чтобы покупать себе все, что он захочет. Еду и игрушки, одежду и путешествия, машины и корабли. Представляешь – свой корабль! Ты сможет плыть на нем, куда захочешь!
– А чайки? Разве они не могут лететь, куда захотят?
Отец снова сел на камень рядом с сыном. Море плескалось у его ног, изредка касаясь лакированных ботинок. Птицы ходили, поглядывая на него, словно ожидая ответа этого взрослого человека.
– Понимаешь, малыш, они могут только есть и летать. Им не нужно больше ничего. Они ничего не умеют. А человек может все!
Сказал это громко. Так, чтобы птицы на берегу слышали и знали об этом. И, наверное, остался доволен собой.
– А чайки бывают знаменитыми? – спросил мальчик.
– Нет, они всего лишь чайки, а мы люди! – и положил ему руку на плечо. – Я пойду. До вечера. До свидания, малыш…
Он смахнул песок со своих ботинок и ушел.
– Да, мы люди, – вздохнул мальчик. – Зато они летают, а мы сидим на берегу и смотрим на них. Почему?…
Но некому было ответить на этот вопрос, а птицы, к сожалению, говорить не умели. Только взмахивали крыльями, легко отрываясь от берега, взмывали в вышину, к облакам, к небу, солнцу, и летели только туда, куда хотели. Зачем? Знали только они одни.
10 января.
Человек лежал на горячем песке, взгляд его был устремлен далеко-далеко наверх, а вокруг только горячие пески и редкие кустарники пустыни. А человек все лежал и смотрел. Ни один мускул на его лице не дрогнул, и ни единого движения. Только глаза, следящие за облаками и взгляд, уносящий мысли на бесконечную высоту. Они были широко раскрыты и жадно пытались охватить огромное пространство над бесконечной пустыней.
– Так смотрят, наверное, только дети, – прошептала она.
– Так смотрят взрослые, которые иногда становятся похожими на детей, – ответил он.
– А что потом становится с этими детьми?
– Лежат себе на песке, мечтают и думают, что когда-нибудь станут взрослыми…
– Или вовсе не думают ни о чем, просто смотрят на небо и на солнце.
– … станут взрослыми, сильными, уйдут на войну и будут всегда побеждать…
– Нет. Они не хотят воевать. Иначе они не смогут так смотреть на небо.
– И все-таки они вырастают.
– А потом… Что становится с этими взрослыми потом? – спросила она.
– Они…. – и он замолчал.
– Он смотрит на небо, как и мы! Но почему в его глазах слезы? – удивилась она.
– Не знает, сколько ему осталось.
– А те, которые в него стреляли, тоже забыли, что над ними голубое небо, облака, солнце, звезды?
– Иногда тяжело поднять голову и просто посмотреть наверх.
– Зачем он здесь?
– Им заплатили и отправили в эту пустыню друг в друга стрелять.
– Сколько ему еще осталось?
– Думаю, минуты две или три.
– И он плачет, потому что у него так мало этого неба?
– Потому что за свою короткую молодую жизнь он ни разу не посмотрел туда и ничего об этом небе не знал.
– Неужели нужно умереть, чтобы просто взглянуть наверх? – воскликнула она. – Зато теперь он счастлив!
– Ты так думаешь? И плачет от счастья?
– Да.
– Тогда не будем ему мешать.
11 января.
Люди заполняли пространство, это просторное помещение. Они медленно заходили, занимая свои места. А места строго соответствовали их положению в жизни, в их обществе. Впереди на высоких сидениях расположились граждане вполне уважаемые – в строгих, но дорогих костюмах и платьях. Дети их тоже находились рядом, они совсем не присмирели, но их одергивали и усмиряли няньки, которые были здесь и не давали устроить в этом месте площадку для игрищ. Дальше все выглядело проще – женщины в невзрачных платках, их мужья, дети. Эти тоже чего-то ждали, но были скромнее. А за ними уже совсем простая публика. Хотя, такое понятие здесь было неуместно – не публика, но действующие лица общества, в убогих одеждах, с такими же лицами (насколько лица могли быть убогими). Просто они не были отягощены почетными званиями и степенями, печатью богатства и знатности, поэтому были просто убогими. Но в этот миг все эти люди сидели и ждали, а глаза их были устремлены туда, где должно было начаться действо, ради которого они собрались. Как волнительно ждать этого и как достойно занимать свое место!
У дверей поближе к первым рядам возникло движение. Некие в черном, большие и сильные, возникнув из ниоткуда, подвинули прочих, бывших здесь и не готовых к такому. Их потеснили, но вежливо дали понять, что не место им в этих рядах. И, наконец, явились еще несколько человек – видимо, самых сильных мира сего – которых ждали в последнюю очередь, но в первых рядах. Теперь собрались все.
И началось:
Звучит музыка, волшебный голос ведет за собой, за мыслями и словами сокровенными, которые что-то значат. Видимо, значат многое для людей в первых рядах, и в последних тоже. Звуки колоколов и органа средневековым звучанием уносят души страждущих в небытие, и глаза их светятся. Убогие, нищие, известные, знаменитые и богатые – все собрались здесь, они были не вместе, но рядом, а глаза их мерцали в темноте. Мать, потерявшая сына и тот, кто забрал его жизнь. Простолюдины и те, кто отобрал у них все. И эти, в строгих, но дорогих нарядах, так умело построившие жизнь за пределами этих стен, что остальным из далеких последних рядов уже нечем было дышать и платить – за них, за себя, за прочих. А сколько еще тех "прочих"? Но орган звучал, и глаза светились.
А сверху из небольших окошек пробивались лучи яркого света. За ними в немыслимой дали, за пределом этого здания (если оно вообще имело предел) находилось бесконечное небо, космос и что-то еще. И свету этому было все равно – первые эти ряды или последние. И космосу тоже все равно было, а кому-то еще тем более. И этот свет освещал весь зал, всех людей немыслимыми яркими лучами, да так, что не оставалось места для тени. И становилось понятно – исходит он не из первых рядов, и сцены здесь нет вовсе. Сияет он сверху. И не имеет значения, в каких рядах сидишь ты, в чем одет, убогий ты или праведник. Потому что небо и космос бесконечны, они едины для всех. И теперь эти люди, может на короткое мгновение, но задумываются: – Что же будет?…
– Как странно эти стены их объединили, – вымолвила она, – наконец, они вместе.
– Да, вместе, – отвечал он. – Вспоминают, что рано или поздно придется предстать перед НИМ.
– Как прекрасно будет остаться с НИМ наедине, оказаться собою. Взять то, что смог унести – что имело смысл, достать из-за пазухи дела свои и мысли, а остальное бросить, оставить здесь навсегда, и предстать, наконец, перед НИМ…
– И что же будет тогда? – а голос его дрогнул.
– Вот и думает каждый из них – что же будет тогда?… Что будет?…
Одиннадцатое января – как вспышка мелькнуло в сознании. До 13-го осталось два дня. И снова он вспомнил обо всем. Все эти дни они находились между небом и землей, облетели планету, побывали в самых дальних уголках. Хотя почему так говорят, он не понимал. Разве бывают у шара уголки? Все это время он не думал ни о чем, а теперь стоял и размышлял. Но все когда-нибудь кончается, и их полет тоже подошел к концу, пора было спускаться на землю. Посмотрел на собравшихся людей. Где его скамейка? Какое место ему занять? В каких рядах? Этого он не знал. Для него места здесь не находилось… Да и не принадлежал он к этой религии.
– Вернемся? – произнес он.
– Хорошо, – тихо ответила она.
И снова они стояли, едва касаясь заснеженного тротуара, где им было хорошо вдвоем. А без нее он себя уже не мыслил. Снег, как когда-то, падал, наметая рождественские сугробы. Заносил улицу и машины, деревья и провода, свисающие со столбов, крыши домов и весь этот город. И весь этот мир.
– Вот и Рождество позади, конец праздникам, – пробормотал он. – Ничего не изменилось. Снег, сугробы… Захотел напоследок прийти сюда. Попрощаться с этим чертовым городом, с людьми, которые спят в теплых постелях.
– И не знают, как здесь красиво и хорошо, – сказала она.
– Да, хорошо, пока эти улицы пусты… Помнишь ту черную собаку? – воскликнула он, – ее больше на этой улице нет. Сдохла твоя собака. Теперь она совсем в другом мире – в далеком, теплом, где никогда ничего не случается, не надо искать люк, который тебя согреет. Искать еду тоже не надо. Ничего не надо.
– Значит, надо ждать, когда ты снова вернешься в этот мир, и станешь кем-то еще.
– Снова будешь бороться,… будешь побеждать! – засмеялся он.
– А если повезет – любить!
– Да уж, любить…
И тут их разговор прервало какое-то движение – огромная черная собака на длинном поводке бежала впереди девочки. Та самая черная собака! Они первыми выскочили из своего дома и бросились в снег! Играли, падали в белые сугробы, вскакивали, неслись дальше, снова падали. И им было хорошо, вот так вдвоем.
– Они нашли друг друга! – радовалась она.
– Да, этим повезло, – удивился он.
– И пока они вместе, им ничего не страшно. А может быть, это и есть та самая любовь? – воскликнула она.
– Может быть… Пока не станешь человеком, этого все равно не поймешь.
– Какой замечательный твой мир! Люди – как они красивы! Я люблю их! – воскликнула она.
– А остальное? – спросил он.
– Что остальное? Оно есть везде. Это просто жизнь, среда обитания, декорации. Как в театре, помнишь?
И она замерла, восторженно о чем-то вспоминая. Потом воскликнула:
– Знаешь, я очень хочу снова войти в этот мир, уже став человеком.
– Думаешь, сможешь что-то изменить?
– Не знаю, но хочу попробовать!
– Нельзя "попробовать". Можно броситься в эту адову реку – и будь что будет. А пока живешь – назад дороги нет.
– Все равно, я хочу быть там, хочу быть с ними.
– Чтобы войти в этот мир тебе придется закрыть глаза, забыть обо всем, потом снова открыть их уже на том берегу. И неизвестно, что будет потом, откуда продолжишь путь свой, и что у тебя получится!
– Знаю. Но все равно я постараюсь быть человеком! – тихо, но твердо ответила она. Он посмотрел на нее, перевел взгляд на заснеженный город, подумал и сказал:
– Тогда не желаю тебе счастья, потому что ты хочешь любить…
– Глупый, это и есть счастье – а больше ничего нет.
21
Она его не жалела, он видел это, поэтому с ней было легко. Он ненавидел жалость к себе, а девушка вела себя, словно ничего не случилось, и не должно было случиться. Хотя обо всем знала и помнила. Почему? На что-то надеялась? Надеяться было не на что. Ночью, сидя на крыше, с удивлением отметил, что больше не стремится отомстить. Это чувство, вернее, желание или страсть, были стерты в душе. Но было противно. Вспоминал ту женщину. Даже в мыслях избегал называть ее женой или по имени. Существо – так было бы правильнее. Раньше он называл существами тех, которые жили на крышах, но теперь видел в них людей. А Эта была существом – иначе и не назовешь. Далеко от него было дело, которым он занимался многие годы. Об этом он не думал совершенно, оставались только апатия и равнодушие ко всему. А за подарок, который сделала для него Юна, за дни их безумного скитания, был ей благодарен. Что-то дрогнуло в душе, когда посмотрел на все со стороны ее глазами, он словно излечился от многих болезней, искупался в ручье. А девушка с жадностью стремилась в его мир, она так хотела этого. Но, для себя он в нем места не находил. Не знал, что ему там делать. Да и зачем? "Зачем?" Больше этот дурацкий вопрос не преследовал его.
Пожалуй, на оставшиеся два дня нужно себя куда-то деть, – думал он. – Смотреть, как его будут убивать он не пойдет, – знал это точно. – А дальше? Что будет после тринадцатого? Там посмотрим… Может быть, вернуться к Неро? – мелькнула в сознании трусливая мысль. – Нет!
Он сидел на самом краю крыши и смотрел туда, где скоро взойдёт солнце. Завтра для него рассвет повторится в последний раз, а потом… Юна куда-то отошла, и он ненадолго остался один.
– Эй, негодяй, сидишь? – это был Ворчун. Конечно же, Ворчун.
– Это ты, зануда? Сижу.
– Давно не виделись.
– Давно.
Они немного помолчали.
– Говорят, тебе завтра Туда?
– Куда? – вздрогнул Илья, а Ворчун засмеялся.
– Так ничего и не надумал?
– А чего думать?
– Ты прав. Нечего.
– А ты что сидишь здесь? Юна сказала, что можешь всегда вернуться.
– Хорошо здесь, высоко, воздух чистый, небо близко, облака… Хочешь, мы попросим Юну, она найдет кого-нибудь, кто сможет тебе помочь, и вытащить оттуда? Переведут тебя в другую клинику, похитят, положат твое убогое тело на другую койку, а сам будешь пока здесь топтаться. Глаза мозолить. Есть у тебя там близкий человек?
– Нет, – ответил Илья, – с тоской понимая, что в той жизни у него нет никого.
– Вот и у меня нет никого, – признался Ворчун.
– А где ты валяешься?
– В коридоре одной районки.
– А что потом?
– Потом придет техничка, – спокойно ответил Ворчун. Он философски относился к этому вопросу.
– А еще потом?
– Отмоюсь… И снова когда-нибудь туда. Деваться нам некуда. Придется побороться. Искупить этой жизнью предыдущую – смысл реинкарнации. От себя не денешься никуда.
– А если человек не хочет ничего искупать – хочет жить. Просто жить. Сегодня. Сейчас.
– Кто же тебя спрашивает? Человек! Ха! Бери то, что заслужил, с этим и живи. Но помни, карты ты себе раздал в прошлой жизни, как в покере, за каждый кон придется отвечать.
– Не лучше ли сразу сказать – "пас", – пробормотал Илья.
– Это решать тебе.
– А если завести ребенка? – вдруг спросил Илья.
– Заводятся тараканы!… Ну, допустим. А что дальше? Вырастишь его таким же, как ты сам.
– А чем я плох?
– А чем ты хорош? Чем вы все хороши?
– Ты говоришь страшные вещи.
– А вы их делаете…
– Я больше ничего не делаю…