Глава 18
Кузьма Петрович уже несколько дней страдал от неистовой ярости Лупикова. Люди не спешили писать заявления о вступлении в колхоз. Большинство малоимущих крестьян без колебаний дали добровольное согласие, но у них либо совсем нечего было взять, либо они имели незначительные наделы. Иван Михайлович чуть ли не ежедневно собирал совещания, на которых песочил своих коллег, упрекая за бездеятельность. Кузьма Петрович ходил от хаты к хате, уговаривая вступать в колхоз, но люди не спешили. Более рассудительные молча выслушивали, кивали головами, но все еще воздерживались. Иногда его просто гнали со двора, покрывая грязными ругательствами. Были такие, что прямо его избегали: едва заметив на улице, закрывались в хате. Кузьма Петрович был сторонником постепенного решения проблем, потому что знал: в селе нахрапом ничего не сделаешь. Но время проходило, а коллективизация притормозилась, и этот факт он признавал. Кое в чем Лупиков был прав, ведь планы партии и задачи государства именно они должны выполнять на местах, а все шло не так гладко, как хотелось.
Бессонными ночами Кузьма Петрович анализировал каждый прожитый день, прокручивал в памяти все разговоры с людьми. Он пытался понять, где ошибся, что сделал не так. Возможно, Лупиков прав, упрекая его в мягкотелости? Может, и действительно надо нажать на кого-то? И начинать нужно с Черножуковых, пришел он к выводу. Если пойдет в колхоз Павел Серафимович, за ним потянется значительная часть крестьян – это было ясно, как то, что день светлый, а ночь темная. Но как заставить расстаться с землей человека, который всем нутром прирос к ней за долгие годы? Еще ждать? Нет времени. Прижать? Можно нарваться на сопротивление и протест. Как бы там ни было, но надо с ним еще раз поговорить. И не важно, что он – названый брат. Речь идет о дальнейшей жизни страны, ее будущем, поэтому о панибратстве следует забыть. С такими намерениями Кузьма Петрович встал рано утром.
– Завтракать будешь? – спросила жена, хозяйничавшая у плиты.
– Что-то не хочется, – буркнул он, одеваясь.
– Опять идешь на целый день, ничего не поев, – беззлобно сказала женщина, – а придешь, как всегда, в полночь, – продолжала она, но муж уже не слышал ее. Он схватил шапку и кожух и выскочил из хаты.
Село уже выдавало свою симфонию звуков: где-то звякнуло возле колодца ведро, одиноко стукнул топор, кое-где залаяли замерзшие за ночь собаки, замычали коровы. Под ногами Щербака весело поскрипывал снег, когда он решительно направился на улицу, где жил Павел Серафимович. Кузьма Петрович шел с намерением поставить вопрос ребром.
Черножуковы уже сновали по двору, как муравьи. Еще бы! Большое хозяйство нуждалось в немалых хлопотах.
– Можно к вам? – спросил Кузьма Петрович, приотворив калитку.
– О! Кто к нам пожаловал? – улыбнулся Павел Серафимович, идя навстречу. – Замолчи, Туман! – бросил он собаке и обратился к жене: – Иди накрой стол, у нас гости.
Мужчины поздоровались, пожали руки.
– Не надо ничего, – возразил Кузьма Петрович. – Я к тебе ненадолго.
Павел Серафимович отметил, что мужчина не сказал привычного "брат", следовательно, разговор будет не из приятных.
– Поговорим? – спросил Кузьма Петрович.
– Во дворе?
– Да.
– Поговорим, – согласился Павел Серафимович.
– Не буду тянуть кота за хвост, – начал решительно Кузьма Петрович, – начну сразу.
– Начинай, брат, – спокойно сказал Павел Серафимович. – Почему же не начать?
– Почему ты не хочешь понять, что жить по-старому уже никто не будет?
– Это я хорошо понимаю.
– За колхозами будущее нашего государства.
– Бог в помощь!
– Ты мне Бога туда не лепи! – повысил голос Кузьма Петрович.
– Прости, – сказал мужчина, – забыл, что ты коммунист и у вас Бога нет.
– Вот только не нужно меня поучать!
– Так и ты мне лекцию на атеистическую тему не читай. – Павел Серафимович сказал это уравновешенно. – Для меня Бог есть и на небе, и в душе. Так что ты хотел сказать?
– Хватит дурака клеить, Павел. Запишись добровольно в коммуну.
– И что меня там ждет?
– Новая жизнь! Труд на благо родной страны! – с пафосом, словами чекиста сказал Кузьма Петрович.
– Работа на своей же земле, но в колхозе? – В голосе прозвучала легкая ирония.
– Да! Потому что колхозы будут созданы, хочешь ты этого или нет. Мы заставим всех до одного записаться.
– Допустим, я запишусь. И что дальше?
– Тебя не оставят без земли. Наделы будут у каждого, чтобы могли вести домашнее хозяйство. Мы заберем только лишнюю землю.
– Лишнюю? – улыбнулся мужчина. – Бывает ли земля лишней? – Павел Серафимович придирчиво посмотрел на названого брата. Тот мужественно выдержал тяжелый взгляд.
– Пойми, – уже мягче сказал Кузьма Петрович, – в колхозе тебе будет лучше. Не придется горбатиться с утра до ночи.
– А я уже привык.
– Хватит изо дня в день гнуть спину, – продолжил гость. – Придешь на работу, тебя там бесплатно накормят, вернешься домой – вечер свободный! Не нужно думать, где взять борону, чтобы засеять поле, не нужно зерно, поскольку получишь хлеб в колхозе. Что тебе еще нужно? Живи и радуйся!
– Говорил барин, кожух дам, да слово его теплое.
– Поле тракторами будем пахать, это же будет облегчение, – продолжал Кузьма Петрович. – Жатками будем косить, тогда труд для всех станет в радость!
Павел Серафимович улыбнулся уголками губ. В его глазах Кузьма Петрович заметил нескрываемое презрение.
– Вот твой сын, в отличие от тебя, быстро понял преимущества общественного хозяйства, – напомнил Кузьма Петрович.
– Мой сын? – хмыкнул мужчина. – Михаил ничего не умеет делать, кроме как играть на гармошке. Такие, как он, сразу пошли за тобой.
– И ты тоже пойдешь!
– А если нет?
– Отберем силой! – громко, как на собрании, ответил он. – Вот завтра опять всех нас вызывают на совещание в район, на следующий день – в область. Получим указания относительно дальнейших действий. Думаю, что будут требовать прибегать к радикальным мерам по отношению к таким, как ты.
– Так вас не будет несколько дней? – думая о чем-то своем, спросил Павел Серафимович.
– Да, – подтвердил Кузьма Петрович. – Нас повезут в недавно созданные образцовые колхозы, так что посмотрим своими глазами, какая там хорошая жизнь.
– Так вы надолго? – повторил вопрос Черножуков.
– Скорее всего, на неделю, не меньше. Поэтому у тебя есть время еще раз хорошо подумать. Не забывай, что все равно тебя заставят вступить в коммуну. Поэтому прислушайся к моему совету: сделай все добровольно.
– Я подумаю над твоим предложением, – сказал Павел Серафимович, поглаживая бороду. – И тебе кое-что скажу. Запомни: коня можно привести к водопою, но напиться он должен сам.
Глава 19
Варя заметила, что отец последние дни был чем-то очень озабочен и даже невнимателен. Она его таким еще не видела. Порой Павел Серафимович был слишком возбужден и неестественно весел. Иногда он садился на свое любимое место за столом и долго сидел неподвижно, погрузившись в раздумья. На столе стыла в миске еда, но ни Варя, ни мать не осмеливались прервать его мысли.
Однажды вечером перед сном Варя увидела, как отец понес в хату большущий камень, который всегда лежал у них в кладовой. Если совершал какую-нибудь ошибку или что-то забывал, Павел Серафимович всегда доставал камень и клал его себе в постель вместо подушки. Так и спал, положив голову на камень, а под ноги подкладывал подушку. Когда Варя была ребенком, однажды спросила отца:
– Папа, зачем вы положили подушку в ноги, а камень под голову?
– Когда голова глупа и все забывает, – объяснил он, – придется бедным ножкам вдвое больше топать. Поэтому пусть ноги отдохнут, а голова помучается, чтобы в дальнейшем лучше думала и ничего не забывала.
Тогда Варе было непонятно чудачество отца. Уже позже она поняла его философию. Иногда он спал на камне, когда нужно было принять какое-то важное решение.
– Так лучше думается, – объяснил отец.
– Да какие же мысли могут прийти в голову, когда так давит? – спросила Варя.
– Правильные мысли. Придет ли на ум что-нибудь путевое, если мягкая подушка сон насылает?
Была еще одна странность у Павла Серафимовича. Едва сходил с земли снег, он снимал обувь и прятал ее до самых морозов. Так и ходил босой и по пахоте, и по стерне, и по лужам. И бесполезно было с ним спорить – как решил, так и сделает.
– Заболеешь же, обуйся! – иногда говорила мать, хотя знала: к ее словам муж не прислушивается.
– Не заболею, – отвечал он. – А если болезнь зацепит, то земля вылечит лучше любого врача.
И правда, Павел Серафимович никогда не простужался. Однако обувь он иногда доставал, чтобы сходить в ней в церковь. Вышел оттуда – сразу же разулся. Односельчане порой насмехались над такой прихотью Павла Серафимовича, называя его скрягой. Однако мужчина лишь шутил, мол, сапоги дорого стоят.
И вот опять сон на камне. Варя понимала: отец что-то замыслил, но что именно? Спросила мать, та лишь пожала плечами.
– Откуда мне знать, что у него на уме? – сказала мать. – Если надо человеку собраться с мыслями, не нужно лезть ему в душу.
Павел Серафимович два дня куда-то ходил, общался наедине с Ольгой. Варя уже стала нервничать от такой таинственности. Все раскрылось однажды, когда Павел Серафимович поднялся рано-ранехонько. Он был в хорошем настроении, шутил, улыбался в усы и все поглядывал в окно.
– Мы кого-то ждем? – спросила его жена.
– Да! – потирая руки от удовольствия, ответил он. – Вот и дождались!
Жена увидела, как во двор зашли Ступак и Жабьяк. Председатель сельсовета держал в руках деревянный полевой циркуль-сажень.
– Что они хотят делать? – встревожилась женщина и выбежала на улицу вслед за мужем.
– Все хорошо, – успокоил он ее. – Иди в хату, топи печь.
Варя пошла к родительскому дому. Она была удивлена не меньше матери. Им оставалось лишь ждать возвращения Павла Серафимовича. Вскоре мужчины вернулись в хату.
– Надя, налей нам по чарке, – сказал Павел Серафимович довольным голосом. – На улице мороз трещит, людям нужно согреться.
Пока мать доставала из кладовой водку, Варя положила на стол буханку хлеба, порезала тоненькими кусочками замороженное сало, выставила миску с квашеной капустой. Мужчины долго не рассиживались. Они приняли по чарке, занюхали хлебом и быстро ушли. На Павла Серафимовича смотрели две пары любопытных глаз.
– Вот! Держи, дочка. – Отец торжественно протянул Варе какие-то бумаги.
– Что это? – спросила растерянная девушка.
– Документы! Бумаги на твою с Василием землю! – улыбнулся мужчина.
– Не понимаю.
– А что тут понимать?! Законные бумаги, скрепленные печатью, где указано, что вы теперь владеете наделом земли в семь гектаров, – объяснил отец. – То есть мы с матерью дали тебе в приданое часть нашей земли. Разделили ее, как научил Данила. Все измерено, колышками отмечено, так что весной сделаем межу между наделами, и все!
– Но… Зачем? – Варя хлопала глазами.
– Придет Лупиков землю отбирать, а ее у меня уже наполовину меньше. Теперь понятно?
– А если скажут, что и этой земли много? – тихо спросила мать.
– Как это много?! У нас осталось восемь гектаров. Это много, что ли?! Если даже и будут отбирать, то все же им достанется меньше, – пояснил Павел Серафимович.
– Я одного не понимаю, – сказала мать, – как тебе удалось все провернуть?
– Дождался благоприятного момента, когда Лупикова и Щербака не будет в селе, договорился с Жабьяком и Ступаком – вот и все! Я закона не нарушал, раздел земли и передача дочке не запрещены.
– И как они согласились на твою просьбу?
– Заплатил! – понизив голос, ответил мужчина. – Оказались падкими на деньги, и я дал каждому по царскому червонцу. Только вы об этом никому! Понятно?
Женщины кивнули головами.
– А вот Федор хотел отписать часть земли на кума, а тот не согласился. Испугался, – сказал Павел Серафимович. – Оно и понятно. Кто знает, что дальше будет?
– Одному Всевышнему известно, – вздохнула мать и перекрестилась.
– Есть еще одна новость, – серьезно сказал Павел Серафимович. – Даже не знаю, хорошая она или плохая.
– Да говори уже! – подогнала его мать.
– Оля свою часть земли, которую мы ей дали в приданое, тоже отписывает.
– На кого же?
– На дочку Олесю.
– А как это?
– Сразу скажу: это было решение Ольги, не мое, – предупредил муж. – Потому прошу меня не обвинять. Оля выдает замуж Олесю и свои два гектара дарит на свадьбу дочке.
– Замуж?! – оторопела Варя. – Так она же еще ребенок!
– Вот я и говорю, что Оля сама так решила.
– И за кого же?
– Чтобы быть уверенной, что землю не отберут, она отдает… Будь он неладен! – Павел Серафимович раздраженно заходил по комнате. – За нашего соседа, за Осипа.
– Что?! – в один голос переспросили удивленные женщины.
– Она что, совсем спятила?! – вскрикнула Варя. – Все абсолютно помешались на этой земле!
Девушка бросила на стол бумаги, начала быстро одеваться.
– Варя, – остановил ее отец, – не лезь в чужую семью. Это только их дела, а не твои.
– Я хочу с ней поговорить! – твердо заявила Варя. Она схватила платок и быстро выбежала на улицу.
Варя была возмущена до предела, потому не шла, а бежала по улице. Навстречу ей шла Ганнуся. Она заметила взволнованную и раскрасневшуюся бывшую подругу, которая мчалась куда-то расхристанная, платок у нее сполз с головы, косы рассыпались по плечам. Ганнуся намеревалась остановить Варю, но та пробежала мимо как сумасшедшая. Девушка посмотрела ей вслед, покрутила пальцем у виска.
Варя, тяжело дыша, влетела в хату, впустив за собой морозный дух. Олеся сидела на скамье напротив матери. Было видно, что девушка плакала: глаза красные, подпухшие, сама грустная, как с креста снятая.
– Олеся, выйди, нам надо поговорить! – с порога вместо приветствия велела Варя. Девушка покорно вышла, опустив голову. – Это правда?! – разгневанно спросила Варя.
– Ты имеешь в виду…
– Да! Именно это!
– Правда, – ответила Ольга.
– Ты что? Совсем спятила?! – набросилась на нее Варя. – Куда ей замуж?! Она еще ребенок!
– Не такая она и маленькая девочка. Ей уже исполнилось семнадцать, – спокойно сказала сестра.
– Ну и что из этого? Ты посмотри на нее! Маленькая ростом, худющая, зеленющая, хилая, болезненная.
– Да что, я виновата, что она часто болеет? – возмутилась Ольга. – Я уже ее не раз посылала ходить по ивановской росе – все напрасно!
– Тем более. Куда ей такой идти замуж?!
– А еще учти, что она вся обварена. Ты видела ее обожженные ноги? Живот? Кому она такая нужна? Ты что, думаешь, найдется для нее порядочный парень? – Ольга повела плечами. – А что ростом не вышла, так она уже и не вырастет. Я виновата, что ли, что она такая родилась? Худая, ну и что из этого? Одна я в тело пошла. Ты тоже не толстая.
– Что ты сравниваешь? Сколько мне лет, а сколько Олесе? Какая из нее будет жена, мать? У нее даже груди нет, – уже спокойнее сказала Варя.
– Есть. Маленькая. Ребенка родит, будет кормить, и увеличится.
– Господи! Какой ребенок?! Оля, что ты городишь? Ты хотя бы спросила у нее, нравится ли ей этот Осип?
– Что она сейчас понимает в мужчинах? Тогда полюбит, когда познает мужчину.
– А если не полюбит?
– Привыкнет – так и полюбит. Ты тоже, насколько я знаю, не за любимого пошла, – заметила Ольга.
– Откуда ты знаешь? – Щеки Вари еще больше покраснели.
– Да я разве одна? Спроси свою подружку Ганьку, она языком треплет возле каждого колодца о тебе и Андрее.
– Вот свинья! Я ей патлы повыдираю!
– Делай что хочешь, а в наши дела не суй свой нос.
– Оля, давай не ссориться, – попросила Варя. – Мы же с тобой родные сестры. Только скажи мне: зачем?
– Наши старики обеими руками за колхозы, а Иван – тряпка, повинуется родителям. А кто ко мне здесь прислушивается? Невестка – в горле кость. Почему я должна свою землю, которую приобрели мои родители, кому-то отдавать? Отпишу на Олесю и Осипа, пусть пользуются. Сейчас братья Петуховы в почете, вступили в комсомол, выступают на собраниях, гляди, в люди выбьются. И кто посмеет у них надел отобрать? Да и что там забирать, когда у них небольшой лоскут земли около хаты, и все.
– Неужели тебе кусок земли дороже счастья родной дочки? – Варя с надеждой посмотрела на сестру.
– Вот потому и отдаю замуж, что забочусь о ее счастье, – ответила Ольга. – И не смей меня упрекать тем, что я плохая мать. Я – хорошая мать. Вот так!
– И когда же свадьба? – грустно спросила Варя.
– Какая там свадьба?! Завтра распишутся в сельсовете, оформлю документы на землю, а в воскресенье посидим с родственниками дома по-домашнему. Придешь?
– А венчание когда?
– Венчания не будет – Осип же комсомолец!
– Как-то все не по-людски.
– И сама жизнь неправильная, – прибавила Ольга. Она поднялась и вышла в другую комнату, давая понять, что разговор окончен.
Глава 20
Варя как никто понимала Олесю. Сердце ее разрывалось, когда несчастную девочку повели в сельсовет. Олеся была похожа на перепуганного маленького щенка, которого забрали от теплого тела матери. Она смотрела вокруг себя глазами, полными ужаса, будто чувствовала что-то страшное и неминуемое, но еще не совсем понимала, что с ней должно случиться. Варя как могла поддерживала несчастную невесту, но ни подарки родственников, ни переписанная на нее и Осипа земля, ни слова утешения тети Вари не могли успокоить Олесю. Иногда из ее больших грустных глаз безудержно катились слезы. Тогда жених дергал ее за руку – и слезы, как по команде, замирали на бледном лице. Варя, которая уже начала привыкать к своему замужеству, будто опять пережила весь ужас собственной свадьбы и ощущение беспомощности. Павел Серафимович пытался шутить и улыбаться, но в глазах его тоже была печаль. Лишь Ольга оставалась спокойной и невозмутимой. Варе она показалась даже довольной тем, что избавилась от дочки. Словно прочитав мысли сестры, Ольга тихо сказала Варе:
– Ты ошибаешься. Я – хорошая мать. Будут свои дети, тогда ты меня поймешь.
Варя на это ничего не ответила, но была уверена, что никогда, ни при каких обстоятельствах не отдаст свою дочку за нелюбимого. Она, как и Олеся, как многие сельские девушки, не могла ослушаться родителей, но хорошо знала, как жить телом с одним, а мыслями – с другим.
На следующий день Варя утром начала выглядывать в окно.
– Что ты там высматриваешь? – спросил ее Василий.
– Хочу увидеть Олесю, – ответила Варя.
– Теперь она замужняя женщина, у нее своя семья, есть муж, свекровь, так что не суй свой нос, куда не просят, – заметил он.
– А ты мне не указывай, что делать.