Билет до города Н., где она надеялась увидеть Гришу, лежал в кармане куртки, и до приезда поезда оставалось двадцать минут. Анна прошла на перрон, села на скамейку и стала ждать.
Было ветрено и по-осеннему зябко, сыро.
Ночью прошёл дождь, и в лужах на асфальте растекался мерцающий свет фонарей.
На привокзальную площадь въехал трактор с громыхающим прицепом, на котором синими буквами было написано: "Вода".
И вдруг он стал поливать всё вокруг, всё, мокрое от недавнего дождя, и это было грустно.
А сколько грусти было в тех изломанных годах, названных позже "лихие девяностые", когда закрывались предприятия, и многие мужчины, любящие отцы и мужья, вынуждены были уезжать на заработки.
Вначале они пристраивались где-нибудь поближе, чтобы чаще видеть семью, но большие города с заманчивыми возможностями манили.
И мужчины отрывались от семьи.
Так поступил и Гриша, хотя тянул долго, уговаривая Анну поехать вместе.
А она боялась оставлять пожилых родителей, особенно больного отца, всё надеялась:
"Скоро и мы с Марусей переберёмся, надо немного потерпеть".
В первый год Григорий приезжал часто, привозил подарки и выглядел уставшим, но радостным и от встречи с семьёй, и от того, что смог заработать.
Потом стал высылать деньги и писать короткие письма. Мобильные телефоны тогда были редкостью.
Затем письма сменились открытками с одной фразой: "Жив, здоров, не беспокойтесь", и на всех этих открытках были букеты цветов, как будто ко дню рождения или к 8 Марта. Анна, глядя на эти нарядные букеты, плакала.
В вагоне поезда она нашла своё место, тихо, чтобы не разбудить спящих пассажиров, поставила чемодан, сняла куртку, кроссовки, и как была – в джинсах и футболке, так и легла, накрывшись тонким, потрёпанным одеялом.
Уютно стучали колёса, с шумом проносились встречные поезда, мелькали фонари, платформы станций и алмазная россыпь огней незнакомых городов, исчезающих как вчерашний день, как перевёрнутая страница непрочитанной книги.
До города Н. предстояло ехать два дня.
Анна пыталась заснуть, последние дни были такие хлопотные и неожиданные.
И не просто неожиданные, а переполошившие всех в доме – пришла подруга и сказала, что в городе Н. видела Григория, который сказал, что приехал сюда недавно, всего два дня назад, и что работает на стройке самого крупного в городе торгового центра.
– Адрес узнала? Где он живёт? – с надеждой спросила Анна, весточек от мужа давно не было.
– Адрес… – подруга виновато вздохнула. – Да не печалься ты, он на самой большой стройке города, найдёшь.
И Анна, позаботившись о домашних, полетела стрелой: ах, скорее прошли бы эти несколько дней в дороге!
Сна не было ни в одном глазу.
На нижней полке напротив ворочалась старушка в тёмном платке, а на верхней похрапывал парень, он спал, положив руки под голову и сдвинув одеяло в проход так, что оно готово было вот-вот упасть.
Анна встала, поправила одеяло, села на своё место и стала глядеть в окно.
Город Н. был расположен значительно южнее небольшого северного городка, где жила Анна, поезд перемещался с севера на юг, и постепенно светлели тёмные, хвойные леса вдоль дороги, сменяясь смешанными, которые прерывались перелесками и зелёными ещё, несмотря на осень, полями.
Пассажиры просыпались, вставали, и проводница уже разносила чай в фирменных стаканах с подстаканниками, оставшимися теперь лишь в поездах.
Анна вытащила чемодан, достала приготовленные в дорогу бутерброды с сыром, пирожки с капустой да несколько варёных яиц.
Старушка напротив тоже проснулась и села за столик вместе с Анной:
– Доброе утро! Вера Семёновна, а вас как величать?
– Анна. Доброе утро!
С верхней полки слез парень, поздоровался с женщинами и, отказавшись от предложенного угощения, отправился в вагон-ресторан.
– Вера Семёновна, угощайтесь, пожалуйста, вот пирожки, вот бутерброды.
– Спасибо, милая. Сегодня среда, постный день, нельзя мне скоромное. У меня яблочки есть, хлебушек, а чай здесь возьму. Он в поездах особый, гляди какой подстаканник, разве дома попьём так! – старушка улыбнулась.
– И правда, сегодня среда, а я так закрутилась, что забыла.
– Ну тогда, если будешь среду постную соблюдать, так и пятницу тоже должна, знаешь ведь.
– Знаю. Отдам свою еду парню с верхней полки.
– Отдай, милая. Возьми, угостись моим яблочком.
– Спасибо. А вы берите пирожки, они печёные, с капустой.
– Вот и хорошо, будем завтракать.
– Говорят, ангелы в книге жизни ведут счёт постным средам и пятницам. Это так, Вера Семёновна?
– Я, милая, знаю одно, Он всё видит и всё знает. Посты нужны нам, а Ему наше послушание и смирение в радость.
На том и закончились богословские разговоры двух женщин.
Вера Семёновна была молчалива, читала Псалтирь, но больше дремала, и вся еда её была: хлеб, яблоки и чай.
Анна на остановках выходила, смотрела на пирожки, вареники, на разную вкуснятину, ничего не покупала, но на долгой остановке, последней перед городом Н., купила крупные душистые груши, такие жёлтые, словно само солнце просвечивало сквозь них.
До отхода поезда оставалось минут семь, Анна гуляла по перрону, и тут стеной – откуда только взялся! – хлынул ливень.
Его сильные, косые струи хлестали окна, вагоны, людей, стоящих на перроне, несчастных, мокрых коробейников, предлагающих своё угощение пассажирам.
Анна добежала до своего вагона, поднялась по ступенькам в тамбур и остановилась, чтобы отдышаться.
Глядя на ливень, она увидела бегущего по платформе мужчину с рюкзаком за плечами, в спортивном костюме и бейсболке, надвинутой на глаза.
Она не видела его лица, но отчего-то ей стало вдруг тревожно и беспокойно.
"Успел бы!" – подумала Анна.
Вскочив в поезд в последний момент, Григорий, тяжело дыша, прислонился к стенке тамбура.
– Ещё секунда и всё, – покачала головой проводница.
– Что всё? – переспросил он.
– Невстреча, вот что. Вы на перроне, а поезд уехал, не встретились. Но вам повезло.
Поезд тронулся.
– Показывайте ваш билет, – привычным тоном произнесла проводница и, посмотрев, спросила мягко. – Чаю хотите?
– Хочу! – отозвался Григорий.
– Хочу! – ответила Анна проводнице на её вопрос: "Чаю хотите?"
Она сидела напротив Веры Семёновны, дремавшей перед открытым Псалтирем.
Позвякивала ложечка в стакане, свирепствовал ливень за окном, где всё стало зыбко, хрупко и туманно.
Анна смотрела на стремительно летящий дождь и думала о Грише.
Никого, никого у неё не было после его отъезда, да и до встречи с ним – тоже никого, один он, единственный и любимый.
"Почему я не приехала к нему? Устроились бы как все, а дочку потом привезли, зато вместе".
Но тут же она вспоминала парализованного отца, уставшую мать, и мысли её текли уже совсем в другом направлении.
"Надо Марусю подготовить к школе, а сколько всего купить придётся: форму, учебники, портфель, обувь… Как же называется то лекарство, дорогое такое, которое выписал отцу невропатолог, сказал колоть надо, колоть лучше, чем таблетки. Ничего, я умею делать уколы, сами справимся, сами…"
Продолжался ливень, и мчался поезд.
Григорий сидел у окна и с удовольствием пил горячий чай. Ужасно хотелось есть.
– Кашу будешь? – неожиданно услышал он.
Перед ним стояла проводница.
– Я… я потом поем.
– Да нет у тебя никакой еды! Возьми вот, поешь каши, от завтрака осталась. В ресторане все сосиски ели да омлеты, а кашу никто не заказывал. Видишь, тебе приберегла, – и она протянула Григорию большую тарелку тёплой пшённой каши.
– Спасибо, я расплачусь.
– Да ладно тебе, ешь на здоровье. Есть во что переодеться? А то мокрый уж больно.
– Есть.
– Ну и хорошо, отдыхай.
От горячего, сладкого чая, от сытной каши Григорий захотел спать. Он переоделся в сухие вещи, лёг, укрылся одеялом и уснул мгновенно.
Под шум дождя ему снилось, что он ведёт дочку в первый класс, на ней белый нарядный фартук, тёмное, строгое платье и в руке букет астр, нежно-сиреневых, игольчатых, какие любит жена, а он, в хорошем костюме и светлой рубашке, несёт ранец, и дочка всё просит:
– Папа, дай я понесу!
– Подожди, успеешь ещё, – они смеются… только почему-то нет мамы, где она, Анна?
Он кричит во сне: "Аня, Аня!"
И слышит громкий голос проводницы:
– Город Н., выходим, пассажиры.
От голоса проводницы Григорий проснулся, встал и подошёл к окну.
Удаляясь от поезда, шла невысокая, хрупкая женщина под зонтом, он не видел её лица, на ней были джинсы и лёгкая куртка, а в руках чемодан.
"Таких чемоданов сейчас нет, откуда он у неё? Похож на мой, дембельский", – подумал Григорий.
Стучали колёса, стучал по окнам, стекая струйками воды, дождь.
Волга
Ледостав на Волге
Я шла вдоль знакомого берега и не могла понять, почему так непривычно, так особенно тихо вокруг.
Осенние листья опали.
Деревья, стесняясь своей обнажённости, застыли в немом безветрии.
Морозно, пустынно, светло и строго.
В тишине звонко стучал по седой осине дятел, он не замечал меня, занятый своим важным делом.
Впереди на дорожке стояла женщина, на её вытянутой ладони были семечки.
Синички садились на руку, схватывали лакомство и отлетали.
– Ци-ци-фи, ци-ци-фи, – щебетали они.
Уже стайка этих весёлых, желтогрудых птичек кружилась вокруг.
– А ты что смотришь? Чего ты ждёшь? – вдруг сказала женщина.
"Кому это она?" – подумала я и увидела, что вопрос обращен к синичке, одиноко и неподвижно стоящей на земле чуть вдали.
– Ну иди же, иди! – звала женщина.
Синичка взлетела, села на ладонь, но не сразу взяла семечку, а сперва постояла, посмотрела, будто благодарила, потом подхватила угощение и исчезла в воздухе.
Рядом суетились, ворковали голуби.
Две сороки спокойно сидели на высокой берёзе, красуясь, как фотомодели, торжественным, чёрно-белым оперением.
Я осторожно подошла ближе, чтобы сфотографировать. Нет, улетели!
И снова опустошающая тишина.
Наконец, я поняла, что не хватало звуков реки:
не слышно волн, торопливо набегающих на берег и смывающих ракушки, камешки, следы и замки из песка;
не слышно гудков барж, теплоходов, шума моторных лодок;
не слышно всплеска воды выпрыгнувшего и нырнувшего обратно леща, подлещика, а то и судака или жериха;
не купались взрослые и дети, и никто не кричал: "Илюша, не плавай далеко!", "Настя, выходи!", "Я ещё чуток!"
Река замерла, затихла, готовясь к чему-то важному и неизбежному.
В этих местах Волга широкая, около километра, и где-то вдали, посередине, там, где её пока не коснулся лёд, на воде осталась мелкая рябь.
Но вдоль берега и дальше на глубину река уже покрылась тонким слоем прозрачного, чистого льда, как стеклом – тронь и разобьётся со звоном, и разольётся неподвижная, густая вода.
Лёд ставится – ледостав.
Совсем скоро плотный, зимний лёд скует Волгу, и она уснёт до весны.
Как спящая Красавица.
На Волге тает лёд – пришла чехонь
– Говорить надо чехонь, а не чихонь и не чухонь, – объясняла женщина средних лет мальчику лет десяти.
– ЧехОнь, – повторил он, делая правильное ударение на букву О. – Бабушка, откуда взялась эта чехонь, летом мы приезжали, её не было.
Я шла по берегу Волги позади бабушки и внука и невольно слышала этот разговор, а поравнявшись с ними, поздоровалась и сказала:
– Кажется, эта рыбка – чехонь – приходит сюда, на большую Волгу, перед самым ледоходом.
– Именно так, – женщина посмотрела на меня. – Вы не рыбачка?
– Нет, – улыбнулась я. – Но летом рыбаков было намного меньше, а сейчас приезжают из Твери, из Москвы, из Конаково, не говоря уже о местных. Приезжают за чехонью, она стаями ходит, видите, как сидят рыбаки?
Мы стояли и смотрели на широкую Волгу.
Посреди реки, почти вплотную друг к другу сидели рыбаки, вытянувшись в ряд длиной приблизительно метров триста.
"Сколько же их?" – подумала я.
– Вчера было семьдесят восемь, – сказала женщина, будто прочитав мои мысли, – мне сосед сказал. Это среди недели, а на выходные ещё больше будет.
Мимо нас, звонко скрипя по снегу санками, гружёными рыболовными снастями, проходил рыбак, одетый в просторную, зимнюю куртку с капюшоном, тёплые рыбацкие брюки защитного цвета и высокие, резиновые сапоги.
– Как улов? – спросила женщина.
– Нормально, я с ночи.
– А можно посмотреть, что это за рыбка – чехонь?
– Пожалуйста, – мужчина открыл рюкзак, и мы увидели большой полиэтиленовый пакет, доверху заполненный длинной, узенькой серебристой рыбкой, очень похожей на селёдку, и сразу почувствовали запах свежей рыбы.
– Что же вы с ней делаете? – спросила я. – Наверное, костистая.
– Костистая, но жирная, её вялят в основном, под пиво хорошо.
– А вы откуда?
– Из Москвы, не первый раз здесь, – мужчина неторопливо закрыл рюкзак, попрощался с нами и пошёл, волоча за собой санки по хрустящему, льдистому снегу.
Между тем рыбаки переместились выше по течению реки и сидели всё также, вытянувшись в длинный ряд.
– Бабушка, а почему они пересели?
– Стая ушла, вот и они за ней.
– Знаете, – обратилась ко мне женщина, – мой знакомый из Москвы каждый год приезжает ловить уклейку сюда, в устье Донховки на Волге сразу после ледохода. Много лет в одно и то же место. Готовит из неё что-то типа шпрот.
– Некоторые рыбаки предпочитают именно зимнюю рыбалку, – ответила я. – Вчера вечером, уже стемнело, подморозило, иду по берегу, а посреди Волги светятся разноцветные палатки, как ёлочная гирлянда, и ночь ясная, звёздная, луна яркая. Красота!
– Красота, – повторила женщина, – только вот лёд таять начал, опасно.
Перед нами раскинулась ещё закованная в лёд, ещё не проснувшаяся, спящая красавица Волга.
Зимнее покрывало её стало серым и рыхлым, а у берегов лёд совсем истончился, став местами почти прозрачным.
Солнце плавило лёд сверху, а снизу он размывался течением реки. Скоро ледоход.
Подул лёгкий ветер, и повеяло весенними разливами, утренними туманами и первыми, трогательно нежными травинками на оттаявшей после долгой зимы земле.
Весна пришла.
Ледоход и подснежники
В первых числах апреля резко потеплело, и я застала лишь отголоски уже прошедшего ледохода.
Я шла по берегу Волги.
Волны чуть слышно набегали на песчаный берег и перемешивали ледяную крошку, которая узкой лентой, похожей на изящное, женское украшение, тянулась вдоль реки. Лучи солнца падали на осколки льда, они загорались и сверкали подобно драгоценным камням в ожерелье красавицы.
"К утру весь лёд растает", – подумала я и взялась за фотоаппарат.
Так и случилось, тёплый, ночной дождь растопил последний лёд.
Красавица река проснулась от зимнего сна и была тиха, приветлива и задумчива.
Ещё не началась навигация, ещё не было шумных отдыхающих на пляже, и почему-то не было рыбаков.
Пустынный пляж, пустынный берег, высокое небо и простор, которым не надышаться.
В маленьком заливе появилась вода, а вчера здесь торчала только прошлогодняя, засохшая трава.
Замечаю и на берегу, что уровень воды в реке поднялся. В прошлом году Волга сильно обмелела и образовалась живописная, золотая кайма из речного песка вдоль реки. Старожилы говорили, что не помнили ничего подобного за последние двадцать лет. Что будет этим летом? Сейчас пришла большая вода, ниже по течению Дубна, шлюзы… Поживём – увидим.
В огромном, сравнимом с лесом, парке рядом с Волгой – светло и сыро. Ночной дождь оставил на мокрых ветках блестящие капли, под ногами хлюпают тёмные, пожухлые листья, снег остался только на тропинках в виде небольших островков плотного, ледяного наста, тающего на глазах. Из позеленевших почек проклюнулись и просятся на свет новые листья, ели помолодели и посвежели, умывшись весенним дождем.
Но появилось в лесу нечто особенное, трогательное и мимолётное.
Весна, как вдохновенный художник, окунула кисть в небесную синь и стряхнула её миллионами синих капель, они виднелись повсюду, куда ни посмотри: вдоль дорожек, около корявых пней, вокруг деревьев, они покрывали лужайки лёгким, голубым облаком и смело, как первые космонавты, пробивались сквозь прошлые листья в свой космос.
Это были подснежники.
Выйдя из леса, я вернулась на берег Волги, шла по влажному песку и вспоминала другой ледоход – на Неве.
В первый год семейной жизни, в начале апреля я с мужем приехала на неделю в Ленинград, тогда город на Неве назывался ещё так. Чуть свет мы вышли из поезда на Московском вокзале, быстро добрались до центра и вскоре уже стояли на Дворцовом мосту.
Раннее весеннее утро, солнце, распахнутое небо, блистательная и строгая панорама Ленинграда и ледоход на Неве!
Нам казалось, что вдруг, как по волшебству, мы оказались в декорациях чудесной сказки, настолько великолепным и неожиданным открылся нам Ленинград.
Жили мы в современной, недавно построенной гостинице на берегу Невы.
Номер был просторным и холодным, с большим окном, выходящим на Неву, засыпая и просыпаясь, мы слышали ледоход.
Завтракали в кафе этажом ниже и убегали на целый день, были в музеях, театрах, соборах, просто гуляли по весеннему городу.
На набережных Невы толпился народ, наблюдая за ледоходом.
Ровный, низкий гул стоял над рекой – по всей ширине Невы плотным потоком плыли льдины, разные по величине, одни огромные, высокие, будто айсберг, другие устойчивые и надёжные как плот, а третьи рыхлые и слабые, с шапкой тёмного снега на макушке, готовые вот-вот развалиться.
В очертаниях льдин угадывались разные фигуры, они шли, как корабли к своей цели, шли упорно и настойчиво, и это движение, похожее на парад, дышало силой и неизбежностью.
На моём подоконнике стоит крохотный букетик подснежников, синеглазый, как улыбка весны.