Осенний дождь
В собесе Наталье Николаевне предложили путёвку в подмосковный санаторий.
Октябрь, не сезон, непогода, дожди, но она, недолго думая, согласилась.
А ещё домашние:
– Бабушка, езжай, отдохни, мы тут сами.
"Ну так что же, сами, так сами", – решила Наталья Николаевна.
Через неделю она гуляла в заброшенном, живописном парке, окружавшем несколько старинных зданий с колоннами – на месте санатория когда-то давно была дворянская усадьба.
За парком начинались чахлые перелески, потом поля, за которыми, на горизонте тянулась тёмная, зубчатая кромка леса.
Наталья Николаевна дальше парка не ходила, она с молодости плохо ориентировалась в лесу, да и леса боялась.
А тут ещё опята рядом, в парке, одни говорили осенние, другие зимние, но до того много! – на пнях, на стволах замшелых елей и берёз, а больше на земле, среди пожухлых, пряно пахнувших, опавших листьев.
Отдыхающие, с разрешения администрации санатория, собранные грибы слегка отваривали для уменьшения объёма и, остудив, раскладывали по пакетам и хранили в морозильнике, радуясь постепенно растущему грибному запасу к зиме.
Было свежо и прохладно, но после обеда небо туманилось, становясь серым и белёсым, как застиранная простыня, и почти ежедневно, часто вплоть до самого утра, шёл дождь, задумчивый, безропотный и беспросветно грустный.
По вечерам народ тянулся в клуб – то приедут певцы с русскими романсами, то вдохновят, бренча струнами гитар, барды, и защемит сердце, и вспомнится "милая моя, солнышко лесное", или пройдут незатейливые выставки, на которые привезут расписные палехские подносы или очаровательные шкатулки из Федоскино, или павлово-посадские платки несказанной красоты, не купить которые просто невозможно.
Каждый день, с восьми до десяти вечера в санатории были танцы.
И отдыхающие, утомлённые затянувшимися дождями, спешили в клуб, все – и желающие потанцевать, подвигаться, и те, кто, отсиживаясь в стороне, хотел послушать музыку, посмотреть на других или просто поболтать о чём-либо более приятном, чем болячки.
Опытная администрация, учитывая немолодой возраст отдыхающих, крутила в основном ретро – советскую эстраду.
Наталья Николаевна под заводную, быструю музыку вставала в общий круг вместе со всеми и танцевала простенько.
В остальное время она сидела и слушала старые песни, с удовольствием негромко подпевая известным исполнителям.
Она облюбовала для себя уголок зала справа от входной двери, вдали от эстрады, здесь и музыка гремела потише, и было не так душно, да и танцующих здесь не было.
Не было, за исключением одного.
Он появился через день после того, как Наталья Николаевна впервые пришла в клуб.
Это был мужчина лет шестидесяти, маленького роста, с приятным, добрым лицом и взлохмаченными седыми волосами.
Одетый в клетчатую рубашку и тёмные брюки с подтяжками, он был пухленький и круглый, и был похож на Карлсона из детской книжки, только на взрослого, вернее, на постаревшего Карлсона.
Танцевал он самозабвенно, с каким-то весёлым азартом и невозмутимым выражением лица, один, в стороне, и только быстрые танцы, а все медленные пропускал, отсиживаясь в закутке.
Женщин, желающих пригласить его на белый танец, было много, но всем он вежливо отказывал.
Он ни с кем не разговаривал и не общался, но появлялся каждый вечер, продолжая свой одинокий танец.
"Почему он так странно себя ведёт? – думала Наталья Николаевна, наблюдая за мужчиной. Она назвала его про себя "одинокий танцор". – Вспоминает что-то? Кого-то? Или хочет забыться и расслабиться вот так, в танце, под старую, знакомую мелодию, но один, почему-то принципиально один".
В тот день с утра зарядил тоскливый, мелкий как бисер дождь, но после обеда, словно извиняясь за унылую монотонность, он прекратился, и между разорвавшимися тучами выглянуло робкое солнце, осветив всё вокруг неярким, осенним светом.
Наталья Николаевна, прогуливаясь, проходила мимо соседнего корпуса, вдруг дверь отворилась, и появился "одинокий танцор".
Под руку с ним шла, точнее, еле передвигалась, с трудом волоча по асфальту правую ногу, чрезвычайно худая женщина в берете и сером пальто, висевшем на ней как мешок, настолько велико оно было.
Её лицо было бледным и измождённым, с тёмными кругами вокруг глаз, но сами глаза, живые и ясные, вспыхнули, увидев Наталью Николаевну, и женщина улыбнулась.
И от этой, подаренной ей, застенчивой улыбки, схожей со слабым, солнечным лучом, пробившимся в глухое ненастье сквозь тучи, сердце Натальи Николаевны сжалось и заныло.
Она хотела было помочь мужчине и подхватить больную с другой стороны, а в том, что бедная женщина тяжело больна, сомнений не было, но "одинокий танцор" посмотрел на Наталью Николаевну и смущённо, и так выразительно, что она остановилась.
Пара медленно подошла к скамейке, стоящей недалеко от входа в корпус, и бережно, очень бережно, мужчина помог бедной женщине сесть.
"Почему она не в инвалидной коляске?" – удивилась Наталья Николаевна.
Удостоверившись, что её помощь не требуется, она продолжила прогулку.
"Сколько ей лет? Сейчас из-за болезни трудно сказать, но скорее всего, они ровесники, и она – жена "одинокого танцора", – рассуждала про себя Наталья Николаевна. – Так вот почему он танцевал один, а она… она отпускала. Боже мой, как грустно!"
В последующие два дня после этой встречи "одинокий танцор" не появился в клубе, но гуляя под вечер по главной аллее, засаженной молодыми берёзками, Наталья Николаевна увидела его.
Он толкал перед собой инвалидную коляску, в которой сидела больная жена, заботливо укутанная тёплым одеялом.
А ещё через день Наталья Николаевна увидела скорую, стоящую у распахнутой двери соседнего корпуса, из которой на носилках выносили кого-то, с головой покрытого белой простынёй.
Рядом, опустив голову, шёл "одинокий танцор".
Нахлынувшая волна печали заставила Наталью Николаевну остановиться.
Она вспомнила ту недавнюю, тёплую и чуть смущённую улыбку больной женщины, адресованную ей, и также, как тогда, свинцовый обруч сковал сердце.
Наталья Николаевна достала из кармана пальто лекарство, положила под язык маленькую, сладковатую таблетку и прислонилась к раскидистой, высокой иве, склонившей к земле оголённые, мокрые ветви.
Мимо неё, прервав разговор, прошли две женщины с корзинами, полными грибов, пробежал, подпрыгивая на одной ножке, весёлый озорной мальчуган, прошлёпала старушка в заношенном плаще и допотопных резиновых галошах, проплыли, держась вместе за один зонт, парень с девушкой.
Наталья Николаевна смотрела вслед скорой, медленно отъезжающей по тёмному, блестящему асфальту дороги.
Моросил и шептал что-то бесконечно грустное долгий, осенний дождь.
Ледяной дождь
– Договорились? – голос в трубке звучал умоляюще. – Светик, ведь интересно будет! Представляешь, Москва-река во льду, теплоход у берега…
– Подруга моя дорогая, что я там забыла? Никого не знаю, в этих самых речных круизах, как ты, не была, говорить мне не с кем и не о чем, понимаешь?
– Понимаю. Ничего, других послушаешь. Светик, жаль мне, если билет пропадёт, ну кто знал, что я под самый Новый год так разболеюсь.
– Вот, вот, а мне зачем эта встреча с незнакомыми людьми?
– Там концерт будет, самодеятельный правда, потом стол с угощениями, потом конкурсы, танцы, Дед Мороз со Снегурочкой…
– Анюта, уступаю тебе только потому, что ты больна, – со вздохом согласилась Света.
На теплоходе, стоящем у берега Москвы-реки на Северном Речном вокзале и превратившимся в оригинальный ресторан, собирались старые знакомые – участники речных круизов по Волге, Оке, Каме, по Ладожскому и Онежскому озёрам, по водохранилищам, шлюзам и каналам, вплоть до Беломорканала и Соловков.
Многие из них не один раз путешествовали по нашим рекам и озёрам, им было что вспомнить и о чём поговорить.
Была суббота, 25 декабря 2010-го года, три часа дня, когда Света вышла из метро Речной вокзал, и до берега Москвы-реки, где стоял теплоход-ресторан, было минут двадцать-тридцать ходьбы.
Надо было пересечь площадь у метро с многочисленными остановками автобусов и маршруток, пройти зону кафешек и маленьких магазинчиков, пересечь парк Дружбы, перейти по подземному переходу Ленинградское шоссе и оказаться в парке Северного Речного вокзала.
В парке, напротив здания вокзала, монументального, построенного в стиле сталинский ампир, похожего на огромный, величественный корабль с высоким шпилем, венчающимся пятиконечной звездой, здесь, в парке, был залит каток, играла музыка, были развешены флажки, шары и гирлянды, и стояла, украшенная игрушками, сияющая разноцветными огнями, ёлка.
Народа на катке, несмотря на субботний день, было немного: родители с маленькими детьми, школьники, у которых начались каникулы, и влюблённые – они катались, взявшись за руки.
Набережная Москвы-реки была ярко освещена, около входа на теплоход-ресторан стояли две большие ёлки, к одной из них прислонился Дед Мороз, а к другой – большой улыбающийся Снеговик.
Света посмотрела на часы – дорога от метро заняла двадцать минут.
– Проходите, пожалуйста, ждём, – вежливо сказал охранник, посмотрев пригласительный билет Светы.
Она сняла пальто и прошла в зал, где стояла новогодняя ёлка, играла приятная, негромкая музыка, и где столы, составленные буквой "П", были заставлены всевозможными угощениями и шампанским.
Света пришла последней, села на отведённое ей место, огляделась.
Прощание со старым и встреча, пусть предварительная, нового года началась.
Ведущий вечера предложил:
– Пусть каждый из нас произнесёт тост за самый запоминающийся, на его взгляд, момент одного из речных круизов, в которые он ходил.
Вспоминали разное: икону Всемилостивого Спаса в Тутаеве, старинные монастыри, похожие на белых лебедей, розовый туман ранним утром, стелющийся по голубой палубе, майский хор лягушек и пение соловьёв в черёмуховых рощах по берегам Оки, а поля незабудок в Плёсе! а Мышкин! а Ярославль и Казань! и монумент "Родина-мать зовёт!" на Мамаевом кургане, и маленький уютный Городец, с высокого берега которого открывался вид, точь-в-точь как на картине Левитана "Над вечным покоем", и затонувшая колокольня в Калязине… и те облака под Угличем, ты помнишь?
Света слушала и слушала.
И тут её "добили" окончательно – встал немолодой мужчина и негромко произнёс:
– В первом круизе я ходил на Валаам, и когда мы подошли к Ладожскому озеру, то по громкому радио нам сказали, чтобы все туристы вышли на палубы.
Была середина сентября, тёплый осенний вечер, и необыкновенный, переливающийся, оранжево-красный закат.
После многочисленных узких шлюзов и каналов мы вышли на простор Ладожского озера, простор без границ, как океан, и в далёком далеке, на границе земли и неба, постепенно исчезало и проваливалось куда-то воспалённое красное солнце, и вся вода была окрашена в цвета неба, стояла тишина… и вдруг громко, торжественно и проникновенно зазвучал Первый концерт Чайковского… Не забыть.
Потом были песни под гитару, танцы, весёлые конкурсы и хороводы, и, конечно, увлекательный разговор о путешествиях. Было шумно, весело и хорошо.
Несколько раз Света выходила на палубу, мороз был градусов семь, не больше, но около шести вечера пошёл и запорошил палубу снег, странный, похожий на дождь.
А позже, около восьми, она увидела, что всё, буквально всё вокруг обледенело.
По сверкающему льду Москвы-реки растекался, переливаясь, свет фонарей на берегу, и это было бесподобно.
"Как хорошо, что я пришла!" – радовалась Света.
Когда собирались домой, она отказалась от предложений подвезти до дома или хотя бы до метро, мол, спасибо, дойду сама, здесь недалеко, прогуляюсь, и такси она не вызвала.
Но, сойдя с теплохода на набережную, Света обомлела – вокруг был самый настоящий и жуткий каток.
Идти по льду было просто невозможно, ну если только ползти, идти можно было лишь по обочинам, там, где был снег. Снега за последние дни намело достаточно, но весь он сейчас был покрыт сплошным, толстым и прочным слоем льда, который нужно было пробить, чтобы идти, и по-другому никак.
До Ленинградского шоссе Света дошла за сорок минут и невозможно устала.
Ступеньки подземного перехода были такими скользкими, что по ним проще было съехать вниз, как с горки.
Оставалось пройти парк Дружбы, потом островок кафешек, а там и спасительное метро недалеко. Было около десяти вечера.
Она шла, проваливаясь и падая, по чужим следам в снегу или пробивала свои следы сквозь крепкий слой льда, шла, цепляясь то за кусты, то за ветки нереально красивых, застывших, как ледяные скульптуры, деревьев.
"Как в царстве Снежной Королевы", – мелькнуло в голове.
Она добралась до кафешки, единственной, в которой горел свет, и откуда слышались приглушённые голоса.
Держась за стенку строения, она продвигалась вперёд.
"Скоро, уже совсем скоро метро".
И тут, недалеко от дверей кафешки, задвигался какой-то тёмный комочек.
Света хотела пройти мимо, не поняла сначала, подумала, что пакет кто-то выбросил.
А комочек пискнул.
Она наклонилась.
Это был щеночек, маленький, грязный, непонятного тёмного цвета, всклоченный, с забившимися в шерсть острыми льдинками.
Света прислонилась щекой к его мордочке – тёплый, а он глазки открыл.
"Боже мой, что с тобой делать?"
Постучалась.
Дверь открыл крупный, черноволосый, бородатый мужчина и, увидев Свету со щеночком в руках, оттолкнул её так, что она упала на лёд, но собачку не выронила.
Дверь захлопнулась, послышалась громкая брань.
Света сняла шарф, завернула щеночка, который и не пищал уже, расстегнула пальто, прижала кутёнка к груди и побрела к метро, до которого от теплохода добиралась почти два часа вместо прежних двадцати минут.
Домой она приехала около двенадцати ночи.
Вымыла щеночка, осмотрела его. На левой задней лапке была большая открытая кровоточащая рана и приличная припухлость. Обработала антисептиком, перевязала.
То ли щенок сам ударился обо что-то, то ли кто-то ударил его с размаху ногой?
Ни воды, ни молока кутёнок пить не стал.
Света дала ему обезболивающее, а когда послушала фонендоскопом лёгкие, то поняла – правосторонняя пневмония.
Хорошо, что дома на всякий случай, всегда были антибиотики в инъекциях – всё-таки врач, поэтому и уколола, и сделала всё необходимое.
Только потом занялась собой.
Ночь спала как убитая, а утром проснулась от того, что кто-то хрипел.
Не поняла вначале, может, снится всё-таки?
А когда встала и подошла к щеночку… Нет, он был жив, но…
Она быстро накинула пальто, помчалась в аптеку и докупила всё необходимое.
После обеда щеночек впервые попил воды и заснул, заснул тихо – хрипение уменьшилось, а к ночи проснулся и подполз к миске, мол дай поесть, спасительница моя.
Она дала ему корм, специальный, лечебный, для таких вот несчастных доходяг.
На следующий день они разглядывали друг друга, долго, внимательно, с любовью.
Кутёнок был дымчато-серого цвета породы дворянин, то есть дворняжка.
И так как нашла его Света в декабре, то назвала Дёма.
– Света, что с тобой? Звоню, звоню второй день, а ты не подходишь. Понравился вечер?
– Понравился. Спасибо, Анюта.
– Да ладно, не за что. В тот день прошёл уникальный ледяной дождь, все только о нём и говорят. Ты почему молчишь, не знаешь?
– Видела, что какой-то странный дождь прошёл, и да, потом жутко скользко было. А про ледяной дождь… между прочим, красиво звучит, нет, не слышала.
– Слушай, Светик, что-то голос твой мне не нравится. Хочешь, приеду?
– Ты же болеешь.
– Мне уже лучше, хочу тебя увидеть, и чтобы ты мне всё рассказала. Молчи. Еду.
Они сидели на кухне и пили чай, а потом Анюта рассматривала фотографии, сделанные Светой на вечере.
Дёмочка лежал на одеяле и не хрипел, но покалеченную лапку берёг и ходить не хотел, спал много, а в остальное время следил за Светой и волновался, поскуливал, когда она пропадала из его поля зрения.
Анюта включила радио.
– По данным "РИА Новости" слой льда, образовавшийся после "ледяного дождя" 25-26 декабря 2010 года, достигал два-три сантиметра. Только в Москве погибли и были повалены до пятидесяти тысяч деревьев. От "ледяного дождя" в Подмосковье серьёзно пострадала сеть проводного вещания – более двух тысяч километров линий связи. Ледяной дождь привёл к коллапсу в столичных аэропортах Шереметьево и Домодедово. С 26 по 29 декабря были задержаны сотни рейсов, заложниками ситуации стали более двадцати тысяч человек. По данным Росгидромета такое событие случается в среднем один раз в тридцать лет.
Дёмочка, отставив в сторону больную лапку, медленно подполз к Свете, прижался и положил голову на её ногу, а глазки блестят и всё, всё понимают.
Анюта, поглядев на него, вздохнула:
– Сказали, что больше ледяного дождя не будет, вроде бы погодная ситуация не способствует.
– Мы с Дёмой надеемся, – улыбнулась Света.
Дождь, невстреча, дождь
Чуть свет, затемно, Анна закрыла квартиру и спустилась во двор.
Было тихо и темно, осеннее утро слабым розоватым мерцанием пробивалось на горизонте сквозь тучи, укрывшие небо плотным покрывалом.
Неожиданно она поставила чемодан у дверей подъезда и села на него точно так, как минуту назад в квартире, перед уходом, по старой, всем известной привычке.
Она смотрела на свой, родной до последней пожухлой травинки двор, на покосившиеся сараи вдоль старого деревянного забора – никого, хоть бы кошка какая-нибудь мяукнула на прощание.
Тишина, предутренняя темнота и неизвестность.
Сквозь ночной город Анна пошла на вокзал, на проходящий поезд, стоящий в её маленьком городке пятнадцать минут, и надо было успеть, непременно успеть, ведь поезд повезёт её к Грише, к любимому мужу, которого она не видела уже больше года.
"Зачем я отпустила тебя, мой любимый?! Надо было и мне ехать с тобой, устроились бы как-нибудь! Маруся первое время пожила бы у дедушки с бабушкой".
Вспомнив о родителях, Анна споткнулась о камень и чуть было не упала.
"Как мама будет справляться с Марусей и парализованным отцом? Хорошо, что дочка подросла, всё-таки шесть лет, не избалована, многое понимает. Бабушкина помощница".
Анна шла и думала, что наготовила еды на целую неделю, а то и больше, и всё по пакетам разложила и в морозилку сунула – только достать и разогреть, и борща хватит на несколько дней.
"Надо будет только хлеб и молоко покупать, а там и я, – Анна улыбнулась, – да не одна, а с Гришей!"
Она шла и представляла, как муж войдёт в дом, увидит подросшую дочку, которая получилась ну вылитый папа, как подхватит её на руки и закружит по комнате:
"Ах, ты, моя красавица!"
А Маруся, прижавшись и обняв отца за шею, засмеётся, как звонкий колокольчик.
От таких тёплых мыслей Анна не шла, а летела, вот и привокзальная площадь.
Она встала под фонарём посмотреть время – добралась быстро, за сорок минут, не заметив как, и за это время ей не встретился ни один человек, ни один автобус, что и говорить – пять утра, самый сон у людей.