Автобус, куда села Татьяна Петровна и ещё человек двадцать туристов, был небольшой и старый, ехать предстояло около получаса по лесной дороге.
Молодой водитель ехал быстро, посмотреть в окна не было никакой возможности – настолько сильной была тряска.
Татьяна Петровна двумя руками держалась за сиденье, однако, так подскакивала на кочках и ухабах, что ей казалось, вот сейчас непременно выскочит, порвав связки, какой-нибудь позвонок.
Она вздохнула с облегчением, когда вышла из автобуса.
Перед ней на высокой, заросшей хвойным лесом горе, стоял белый каменный храм, видимый отовсюду.
– Венчает Свято-Вознесенский храм башенка с большим Крестом на крыше. В башне установлен самый высокий на Беломорье маяк, его свет виден с расстояния до шестидесяти километров, – услышала Татьяна Петровна голос молодого экскурсовода. – Свет, идущий от Креста и указывающий странникам верный путь к Соловецкой обители, приобретал для них особое, символическое значение.
Туристы направились вверх по широкой грунтовой круговой дороге, проложенной по склону Секирной горы и ведущей к вершине, где стоял храм.
Татьяна Петровна начала отставать от группы, наверное, сказалась усталость: всё-таки утром она отстояла всю воскресную службу и потом прошла со священнослужителями и многочисленными прихожанами Крестный ход.
Она шла не спеша, останавливалась, оглядывалась по сторонам, рассматривала разросшиеся кусты можжевельника, черники, кустики брусники, цветущие нежными, крохотными, розовыми соцветиями, мох между сосен и елей, изредка встречались хрупкие берёзки и осинки с зеленовато-серыми стволами, и никаких, никаких цветов.
Она вышла на площадку, где был установлен высокий, деревянный Крест.
Туристы стояли, окружив экскурсовода:
– У северо-западного склона горы 21 августа 1992-го года монастырём был воздвигнут Поклонный Крест в честь новомучеников Соловецких, освящённый Святейшим Патриархом Алексием II, – рассказывал экскурсовод. – Во времена концлагеря здесь располагалось IV отделение СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения – штрафной изолятор. В 30-е годы бытовала пословица: "Вся Россия боится Соловков, а все Соловки боятся Секирной горы". Сюда высылали не отбывать наказание, а умирать, и методы были самыми изощрёнными.
Группа повернула вправо по извилистой, лесной дороге к вершине, к храму, а слева Татьяна Петровна увидела старые, деревянные ступеньки, спускающиеся куда-то.
"Почему не пошли сюда? Куда ведут эти ступеньки?"
Она подошла, посмотрела вниз, сделала шаг, ещё и начала осторожно спускаться по шатким ступенькам, которых было не так много.
Солнечный свет плохо проникал сюда, в низину.
Сосенки, ели, тёмный мох и глухая, почти абсолютная тишина, и невысокие деревянные кресты, вокруг которых овальные, плавные углубления.
Татьяна Петровна приблизилась.
К каждому кресту была привязана фанерная табличка с надписью:
"Здесь похоронено девять человек", "Здесь похоронено пять человек", "Здесь похоронен один человек"…
"Так вот почему образовались эти углубления – просели могилы", – с горечью подумала Татьяна Петровна.
На вершине горы она догнала свою группу.
Туристы вышли из Свято-Вознесенского храма и остановились рядом с деревянной лестницей, круто спускающейся с горы.
– Секирная гора, Свято-Вознесенский скит, – объяснял экскурсовод, – на вершине горы стоит храм-маяк. Храм двухэтажный – на первом этаже в честь Чуда Архистратига Михаила в Хонех, а втором этаже – Вознесения Господня.
В лагерное время здесь размещался штрафной изолятор для мужчин. Долго здесь не выдерживали – столь нечеловеческие, изощрённые пытки и издевательства практиковались. Людей раздетыми выгоняли на мороз, летом выставляли "на комары" и многое другое, о чём даже говорить страшно.
На Секирную гору ведёт лестница из трёхсот ступенек.
В прежние времена богомольцы старались обязательно по этой лестнице подняться, считая, что, сколько ступенек пройдёшь, столько грехов снимется.
В концлагере лестнице придумали своё применение, её использовали как способ страшной казни – человека привязывали к бревну и сбрасывали вниз. Мы будем спускаться, будьте осторожны.
– А вы, – экскурсовод обратился к Татьяне Петровне, – не отставайте.
– Я только в храм зайду.
Она смотрела на невероятно крутую и длинную деревянную лестницу с узкими ступеньками и хрупкими перилами, где-то внизу мелькнула и исчезла женская фигура.
"Значит, я буду одна на лестнице", – подумала Татьяна Петровна.
Она спускалась осторожно, держась двумя руками за перила и ставя ноги не поперёк, а вдоль ступеньки – так, будто спускалась с горы на лыжах.
"Одна, две, три… семьдесят… сто девять… сто пятнадцать…" – больше она не считала, не могла, закружилась голова, страшно было посмотреть и вверх, и вниз.
"Рассказывали, что каждая ступенька – это прощённый грех, глупости какие, если бы так было, если бы всё было так просто," – она почувствовала тошноту и нарастающее головокружение.
"Господи, только бы не упасть, наверное, давление. Таблетку не смогу взять – надо руки оторвать от перил, сумку открыть… Не смогу".
Она стояла посреди невозможно крутой лестницы, стояла, закрыв глаза и слегка покачиваясь, её руки крепко держались за перила.
"Я не упаду… Дома Юрочка после инфаркта… Я так нужна ему… Зачем я нагрубила Любаше… Вот гора меня и не отпустит… И в церковь не сходила перед отъездом… Как я могла…"
Её руки намертво вцепились в перила, трудно было дышать, усилилась тошнота, слабость в ногах, во всём теле… во всём теле… и вдруг откуда-то повеяло черёмухой.
"Не может быть, сейчас середина июня, у нас в начале мая черёмуха отцвела, хотя здесь север", – подумала она, с трудом приоткрыла глаза, и сквозь ресницы неожиданно увидела около лестницы тоненькое деревце черёмухи с белыми душистыми соцветиями, которые только распустились.
Её рука невольно отпустила лестницу и потянулась за черемухой:
"Одну маленькую веточку… Приколю как брошку".
И стало, стало так легко и просторно, так свободно и радостно, она летела, летела, оставляя облака, радуги, дожди и снегопады, осенние листья, первые заморозки, и молодой Юрочка, улыбаясь, шёл навстречу…
Она очнулась на площадке, на склоне Секирной горы, с одной стороны которой закончилась лестница в триста ступенек, а с другой начинался пологий, широкий, грунтовый спуск. Перед ней стоял высокий, деревянный Поклонный Крест: не тот, который она видела при подъёме недалеко от могил, а совершенно другой, у основания которого, на груде камней, стояла икона Николая-Чудотворца.
"Отпустила", – выдохнула Татьяна Петровна и посмотрела на гору.
Она быстро спустилась по покатому спуску и оказалась на проезжей дороге.
Никого, можно было пойти в любую сторону, но она, не задумываясь, пошла направо.
Около автобуса, оживлённо переговариваясь, стояли туристы, увидев её, они спокойно, не спросив ни о чём, словно её не было две-три минуты, сели в автобус.
Татьяна Петровна заняла прежнее место, автобус тронулся, и вдруг она почувствовала, что села на какой-то предмет, привстала, посмотрела.
На сиденье лежала веточка цветущей черёмухи.
Музыка навеяла
Второй Концерт Рахманинова
Нина Фёдоровна шестнадцать лет работала в Консерватории администратором.
Должность-то громкая, а по сути, в её обязанности входило следить за порядком в зале, точнее, в определенной части зала, и таких администраторов на каждом концерте было несколько.
Начинала она с балкона, как все, потом перешла на первый амфитеатр, потом на второй, а сейчас работала уже в партере – рассаживала посетителей, следила, чтобы не было шума, особенно на детских концертах, продавала программки.
И хотя работа, на первый взгляд, была несложная, домой она приходила уставшая, но каждый раз, помолившись иконе Пресвятой Богородицы, думала: "Какое же счастье, что я работаю в Консерватории!"
Она была невысокая, стройная, хотя немного полноватая, что совсем не портило её, с тёмными, гладко зачёсанными назад и собранными в пышный пучок волосами, сероглазая и миловидная.
Часто после концертов одинокие мужчины предлагали проводить её до дома, а некоторые приходили в Консерваторию по нескольку раз, только чтобы увидеть её, поговорить, а там… там уж как получится.
Нина Михайловна никогда не была замужем и детей не имела.
В 41-м проводила на фронт своего Алёшу, любили друг друга, а в начале 42-го пришла похоронка.
И с тех пор красивая, молодая, полная жизни и энергии женщина отказалась от семейной жизни и вообще от встреч с мужчинами.
Возможно, это покажется кому-то удивительным, но так было.
Первые два года после войны Нина работала на обувной фабрике и жила в крохотной комнате в коммуналке. Там, на фабрике, её, молодую, исполнительную, тихую и приметила начальница цеха, у которой дочка недавно родила двойню, она и уговорила Нину стать няней для своих внуков.
Через три года Нина перешла в другую семью, тоже няней, потом в третью, так продолжалось ровно десять лет.
Когда умерла её родная тётя, Нине досталась небольшая однокомнатная квартира рядом с Консерваторией.
Так она стала работать в Консерватории администратором.
Работу свою Нина любила, тщательно одевалась в нарядную рабочую форму – длинная бордовая юбка, бордовый жилет, белоснежная блузка, аккуратная причёска и немного духов, она была очаровательна.
Незаметно летели годы, Нина Михайловна жила по-прежнему одна, в той же скромной, но всегда чистой и уютной квартирке. Появились седые волосы… время, годы.
Но она жила радостной и счастливой жизнью, и об этом никто, никто не знал и даже не догадывался, никто не знал о её большой и настоящей любви – любви к музыке.
Незаметно для себя, находясь на концертах, где выступали известные музыканты – исполнители классики – Нина Михайловна полюбила классическую музыку так сильно, что не могла прожить без неё ни дня, и у себя дома, занимаясь домашними делами или отдыхая, она слушала и слушала любимые произведения. У неё обнаружился музыкальный слух, и часто она напевала понравившиеся произведения.
Среди них было одно, особенное, которое поражало её прямо в сердце.
Слушая его, она то умирала, то вновь возвращалась к жизни, то возносилась к небесам, то падала, падала, падала… то качалась на волнах счастья и томилась от неизвестной, сладкой и мучительной любви, и потом целый день едва заметная улыбка сияла на её лице.
Это был Концерт № 2 для фортепиано с оркестром Сергея Рахманинова – грандиозная, гениальная, волшебная музыка, будто сами звёзды спустились с небес и подарили её великому композитору.
В тот день к Нине Михайловне подошла её начальница с неожиданной просьбой заменить заболевшую гардеробщицу.
– Ниночка, только один вечер, ну выручи!
– Да я же расположения вешалок, номерков не знаю.
– Это так просто, пойдём!
Иногда бывают такие просьбы, что отказать просто невозможно.
Посетители стряхивали снег с шапок, шуб, пальто у входа в Консерваторию – на улице царила метель, белые хлопья снега валились с неба на притихший вечерний город как потоп.
Нина Михайловна быстро справилась с нахлынувшими посетителями, развесила одежду, потом присела отдохнуть – всё же зимние вещи тяжёлые.
Она задумалась: "Кто сегодня играет? А во втором отделении?"
Ей показалось, что кто-то прошёл в раздевалку, она встала, и тут на неё вышел высокий белобрысый парень, он нёс в руках шикарную женскую шубу.
– Добрый вечер, Нина Михайловна! Взял шубу жены, ей что-то нездоровится, домой пойдём, к сожалению. Вы что, не помните меня?
– Нет, – неуверенно произнесла Нина Михайловна.
– Я из мастерских, недавно устроился, а вас я хорошо знаю.
И парень исчез.
"Я не спросила, как его звать! – с тревогой подумала Нина Михайловна. – Господи, он и номерка мне не дал! Где же висела эта шуба?"
Она так разволновалась, стала ходить между вешалок, ничего не помнила, ничего, накапала сердечные капли, выпила, села на стул и стала ждать окончания концерта.
К ней подошла статная, хорошо одетая дама и протянула номерок.
Нина Михайловна отправилась к вешалке, но на данном номерке было пусто, она вернулась к женщине:
– Простите, на вашем номерке нет пальто.
– Какое пальто! Я вам сдавала шубу, дорогую шубу из норки. Как так? Вы ответите.
Потом была милиция, свидетели.
На суде Нина Михайловна как смогла описала высокого белобрысого парня, но такого в мастерских Консерватории не оказалось.
Адвокат был государственный, бесплатный, может быть, не очень старался.
Нина Михайловна стояла, опустив голову, и думала, что смотрит по телевизору знакомый детективный сериал, который скоро закончится.
Прокурор просил три года, но учли безупречное прошлое и дали два.
В женской колонии Нина Михайловна шила телогрейки, материал был толстый, работать с ним было с непривычки тяжело, на руках появились кровоточащие мозоли. Но потом постепенно и руки привыкли, и Нина Михайловна, кажется, приняла случившееся как должное.
Через год её навестила коллега по работе, сказала, что администратором ей уже не быть, но уборщицей в туалете, наверное…
– Хорошо, – тихо ответила Нина Михайловна.
Прошло ещё три месяца, до окончания срока оставалось немного, как вдруг Нину Михайловну вызвал начальник колонии – речь шла о досрочном освобождении.
– Вот ваши благодетели, поручители. Входите!
И в комнату вошёл… вошёл тот самый высокий белобрысый парень, который якобы работал в мастерской, а с ним совершенно незнакомая, ярко и вульгарно накрашенная женщина.
– Что с вами, Нина Михайловна? Вот вода, выпейте. Вы знаете этих людей?
Что она могла сказать? Что это тот парень, который унёс дорогую шубу? Разве были свидетели на её стороне?
– Извините, можно я выйду, что-то голова закружилась.
– Хорошо, поправляйтесь, завтра продолжим. Вас проводить?
– Нет, нет.
В отделении она упала на свою койку.
"Боже мой, мой Боже… чего они хотят, что задумали… вдруг заставят что-то делать… что-то ужасно плохое… кому сказать… как доказать… я не справлюсь… не справлюсь… как я устала, Господи…"
Она никуда не пошла, не пошла и на ужин, лежала, отвернувшись лицом к стене.
– Нина, чем-то помочь? Хочешь чая? Я свежий заварила, карамельки есть, – спросила соседка.
– Спасибо, полежу.
Окно перед койкой Нины Михайловны выходило на улицу, вечерело, падал снег, густой ярко-синий сумрак заплывал в комнату. Она смотрела на поднимавшуюся метель и слышала, слышала… отчётливо слышала Второй Концерт Рахманинова, и те же, знакомые до последней ноты, волны счастья и покоя поднимали и уносили её в тишину и далёкую, недоступную высь.
Утром соседка обнаружила, что Нина Михайловна мертва.
Её открытые глаза смотрели в окно, будто она услышала что-то.
Вокализ
Окна её квартиры на последнем этаже высокого дома выходили на восток.
Она просыпалась вместе с солнцем, шла на кухню, ставила один из любимых дисков и варила кофе, так начинался день.
Музыка была разной, но последние две недели звучала только одна – "Вокализ" Сергея Рахманинова.
Она любила, когда это произведение исполнялось без голоса, только музыка – невыразимо, невыразимо нежная и бесконечно, бесконечно грустная.
Она стояла у окна, диск солнца только показался на горизонте, освещая и окрашивая небо во все немыслимые оттенки и цвета красного и жёлтого, и зеленоватого, и немного фиолетового.
Она смотрела на восход, но не радовалась великолепной картине, и слёзы текли по её щекам.
Так продолжалось уже две недели, каждое утро – "Вокализ", рассвет и он… он, который поступил с ней так жестоко.
Разве так можно? Неужели всё это было? За что, Господи?
Кофе опять убежал.
Слезинки скрипки капали и испарялись с раскалённой плиты.
"Я была радостна, я пела, танцевала, прыгала от счастья, я была воодушевлена, я хотела жить…"
Та сентябрьская ночь на берегу большого озера среди северных хвойных лесов была необычно тёплой и ясной.
Они разворошили стог сена, стоящий на поляне вблизи озера, постелили сухую душистую траву на тёплую землю и накрылись его большой телогрейкой.
Пахло свежестью близкой воды, сеном, хвойными ветками и сосновой смолой.
А над ними в Божественной красоте Мироздания распахнулось всё небо миллиардами звёзд, ярких, ослепительно недоступных, далёких и близких.
– Протяну руку, и звезда в моей ладони, – он обнял её, прижал к себе. – Ты – звёздочка моя ясная.
– Смотри, вспыхнула яркая, маленькая точка вот здесь, слева от Большой Медведицы.
– Я видел.
– Звезда упала, ещё, ещё… звездопад!
– Звездопад! Я загадал.
– И я загадала.
Our wistful, little star
Was far too high,
A teardrop kissed your lips
And so did I.
– пел певец.
"Прощай!" – рыдала скрипка, и музыка "Вокализа" лилась и неслась в небеса.
"Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою".
– Господи, Всемогущий, Премудрый и Всемилостивый, как быть, скажи!
Look into my eyes, my love,
And see,
All the lovely things
You are to me.
И сказал Бог:
– Держи мою руку и взгляни мне в глаза! Я люблю тебя, я рядом, и я буду рядом с тобой всегда и везде, что бы ни случилось. Помни это и улыбнись!
"И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.
И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы.
И назвал Бог свет днём, а тьму ночью.
И был вечер, и было утро: день один".
Сквозь мрачные тучи слабо пробивалось солнце, поднявшийся ветер разорвал облака, и всё светлее становилось небо.
The shadow of your smile,
When you are gone,
Will color all my dreams
And light the dawn.
Now, when I remember spring,
All the joy, that love can bring,
I will be remembering
The shadow of your smile.