Он отлично умел принимать быстрые решения - помните, в "Риджент" он все разыграл, как по нотам, а дальние стратегические замыслы подсказывал ему я. Взять хоть нашу штаб-квартиру. Сначала пришлось его уговаривать, но я настоял на своем. Там была старая кладовка, мы ее вычистили и приладили запор на дверь. Притащили туда для Носаря стол и стул. Остальные сидели на ящиках из-под апельсинов. У нас был даже старый граммофон и целая куча пластинок, которые мы выпросили, взяли взаймы или просто стибрили. Пластинки были вшивенькие: какие-то хмыри долбали вещи двадцати или тридцатилетней давности - мы их ставили только для смеху. Скажем, "Эми, бесподобная Эми"-про женщину, которая перелетела Атлантический или еще какой-то там океан и побила все рекорды. Но были и другие, из южных штатов, например Луис Армстронг, Фэтс, Уоллер, Джелли Ролл Мортон, братья Миллз и еще навалом. Мы любили старый добрый джаз. Могли сидеть, обхватив коленки, хоть до утра, особенно если удавалось раздобыть бутылку-другую пива и сигареты, но и это не обязательно. Хорошие были вечера. Может быть, лучшие в моей жизни.
Но всему приходит конец, и он пришел. Не сразу, конечно, а потихоньку. Подкрался, как кот к воробьям. Конечно, так оно и должно было случиться. Это я понимаю. Я хочу только сказать, что конец пришел раньше времени. Сперва Носарь поступил работать на консервную фабрику, но от этого, пожалуй, ничего еще не изменилось, только теперь у него завелись денежки и он мог чуть не каждый день выпивон устраивать. Все вышло одно к одному.
Раз вечером Носарь куда-то исчез. Мы договорилась встретиться у молочного кафе, но он не пришел. Нечего и говорить, что весь вечер я чувствовал себя одиноким, даже когда собрались все остальные. Забавно, как это двое не могут обойтись друг без друга. И даже когда один из наших, по прозвищу Балда, стал рассказывать мне какую-то историю про своего отца, чувство одиночества не прошло.
- Зовет меня директор к себе в кабинет и говорит: слышал я, что ты неграмотный, а я ему говорю: у нас есть "Беано", и я прочел его от корки до корки, а он: "Брось врать, это ведь иллюстрированный журнал, а вот когда получку будешь получать, тогда как?" Я и говорю, что, мол, как-нибудь сосчитаю, а он вскочил и стал толковать, как это важно - быть грамотным. Все должны быть грамотные… Ты слушаешь, Артур?
Я сказал, что слушаю, но на самом деле мне было не до него. Мне хотелось найти Носаря, где бы он ни был, и притащить его сюда. Но это было не в моих силах. Ох, до чего ж противно чувствовать свое бессилие.
- Тогда он сказал, что учитель специально будет ко мне на дом ходить, чувствуешь? А я только поглядел на него. "Ну, что скажешь?" - спрашивает. Но я, конечно, ничего ему не сказал, потому что он-то не торгует рыбой с жареной картошкой, где уж ему понять, какой это сумасшедший дом, когда рядом с тобой две тетки картошку чистят, а полоумный старик носится как угорелый, потрошит рыбу или разрезает тридцатифунтовый кусок жира, и вонь стоит такая, что сквозь нее и с бульдозером не пробиться…
- Артур, вот хороший кусочек.
- Эх, и вкуснятина!
- Ну, в конце концов пришел он к моему старику и пристал с ножом к горлу, а мой старик в это время закладывал картошку в картофелерезку, а оттуда все ссыпал в старую ванну, в которой мы купаемся по пятницам, когда закроем лавку. Под конец - ты слушаешь, Артур? - он спрашивает моего старика: "Слышали вы меня?" А мой старик ему: "Слышал, сэр". Тогда этот самый директор говорит: "Ну и что скажете?" А мой старик ему ни к селу, ни к городу: "Одно могу верно сказать - подписи подделывать он никогда не будет".
Ну, пришлось посмеяться, все-таки он из наших и очень старался меня развлечь, но, видно, у меня это получилось неубедительно, потому что Балда придвинулся ко мне и сказал:
- Ха-ха-ха! По-твоему, не смешно?
Я сказал, что не очень, а он спросил - почему, и тогда я сказал ему прямо, что если старый Трёп так старался и хотел заставить какого-нибудь мученика учить такого тупицу грамоте, то его нужно благодарить, а не высмеивать. И вообще я эту историю уже раз сто слышал.
- А на кой пес мне учиться? - сказал Балда. - Я не дурак и знаю это, потому что все вы, и ты тоже, всегда мне этим глаза колете.
- Вот погоди, загнется твой старик, и тебе надо будет вести дело, так ты сразу его развалишь.
- Ни хрена, найму счетовода, и все в порядке!
- Но читать все равно надо уметь. Он ведь будет только счетами заниматься.
- Ну, тогда я женюсь и поручу это жене.
- Ничего ты не понял, Балда, - сказал я. - Ведь я что хотел сказать - директор тебе добра желал, а ты с твоим стариком в глаза ему наплевали.
- Подумаешь, учительский заступник выискался!
- Слушай, тебе бы только над всеми смеяться, сперва над стариком Трёпом, теперь надо мной. А ведь мы хотели тебе помочь.
- Хочешь, я скажу, отчего ты сегодня такой?
- Ну-ка, выкладывай!
- Ты психуешь, потому что Носарь не пришел.
- Ну-ну, полегче на поворотах! - сказал Малыш-Коротыш.
- Кончай! - подхватили и другие. Но я задел его гордость, потому что он и его старик оба насмешками только прикрывались, а я добрался до самой сути, задел больное место. Видел я этих неграмотных. Одни - тупицы, другие - бестолочи, а третьи - вроде нашего Балды, просто не хотят учиться и ищут себе оправдания, но всех их объединяет одно - им это неприятно. Предложите им надеть на голову шлем со всякими проводами, клапанами и трубками, как в кино, чтоб они сразу выучились грамоте, и они на коленях будут вас благодарить.
В общем все были против Балды. Но он не сдавался.
- Я вам кое-что расскажу про этого великого белого вождя, он бегает за одной портовой девчонкой, за вертихвосткой, и знаете, кто она? Сестра Мика Келли.
- Ты мне надоел, - сказал я.
- Ай-ай, ну заплачь, Красавчик.
- Ладно, - сказал я. - Раз ты сам нарываешься, давай выйдем отсюда, и повтори это еще раз.
- Что ж, выйду и куртку скину.
Мы вышли, но тут Малыш-Коротыш сказал:
- Не дело со своими драться. Оставь его, Артур.
- Пожалуй, только пускай попросит прощения.
- Как же, держи карман, - сказал Балда. - И не подумаю просить, ни теперь, ни после.
- Давайте найдем тихое местечко, - сказал я.
Мы пошли по главной улице, но не прошли и пятидесяти шагов, как Носарь вприпрыжку выбежал нам наперерез.
- Здорово, ребята, - сказал он, и мы сгрудились вокруг него, а он с одного взгляда заметил неладное. Говорю вам, он был неглупый малый.
- В чем дело?
- Балда с Артуром схлестнулись.
- Из-за чего же это?
- Балда по новой стал рассказывать, как старик Трёп предлагал выучить его грамоте, а Артур его осадил.
- Я эту историю слышал тыщу лет назад, - сказал Носарь.
- А еще был разговор про тебя и сестру Мика Келли, - сказал Малыш-Коротыш.
- Ну, это мое дело, я не арестант.
- Плевать, - хорохорился Балда. - Я из него кишки выпущу!
- Ну погоди, ты у меня огребешь! - сказал старик Носарь. - Ты заводишь, ссоры среди своих, за это мы тебя исключаем из нашей компании.
- Валяйте!
- Порядок.
- Да бросьте, он ничего, - вступился я.
- Не спорь. Мы должны держаться друг за друга. Драться можно только с чужими.
- Но ведь я сам первый начал, - сказал я.
- Неважно. Разговор окончен.
Мы оставили его на улице и вернулись в кафе. Может, у меня слишком мягкое сердце, но я его жалел. Наверно, потому, что у него было такое жалкое лицо, когда мы уходили. И я понял, что даже безграмотный дурак иногда чувствует себя покинутым.
Куда ему было деваться? Ни портовые, ни другие ребята не примут его, потому что он дурак, а если б и согласились принять, все равно ничего не вышло бы: слыханное ли дело, чтоб кто-нибудь ездил к своим друзьям на трамвае за четыре пенни. А в Старом городе, кроме нас, были только малыши, которые еще играли в гусей и волка, в классы или в прятки. Так что когда мы его выгнали, он оказался за бортом. Это похуже, чем изгнание из рая. Словом, как поется в песне: "Бэби, мне холодно здесь".
Остается сидеть дома и ссориться с родичами, потому что ты смотришь по ящику девятую программу, а они непременно хотят посмотреть что-то необычайно интересное - понимаете, непременно - по восьмой. А то тебе велят сбегать в лавочку на углу или полить двор или спрашивают, когда ты в последний раз мылся. И чтобы отвязаться, идешь бродить по улицам, а вокруг ни одного дружеского лица, или сидишь в овраге и глядишь на голубей - это приятно иногда, мимоходом, но нет Ничего печальнее на свете, когда приходится так убивать вечер. Да, братцы, тут обрадуешься, даже если какой-нибудь дурачок с тобой словом перекинется.
Я знал, что иногда такой паренек связывается с девчонкой, на которую при других обстоятельствах и не взглянул бы. Со скуки они ходят по мебельным магазинам, а потом, глядишь, уже возят детскую коляску.
Видите, я пытался оправдать Балду. Конечно, Носарю и другим я ничего этого не сказал. Но когда мы веселой гурьбой уселись возле музыкального автомата и принялись за молочные коктейли, я увидел, что он заглядывает в дверь, как приблудная собака. Я толкнул Носаря локтем. Он равнодушно поглядел в ту сторону и сказал:
- Не обращай внимания.
Балду будто не замечали. Поглядев минут двадцать на нашу семейную вечеринку, паршивая овца бочком подкралась к стойке. Может, он воображал себя невидимкой, но Носарь его заметил и, когда пластинка кончилась, не дал крутить следующую.
В наступившей тишине он сказал не оборачиваясь:
- Вали отсюда!
- Кафе не твое, - сказал Балда. - Я имею полное право войти, сидеть здесь и пить коктейль.
- Сказано тебе, катись.
- Попробуй выгони.
Хозяин, Молочник Джо, вмешался:
- Оставь его в покое, Носарь.
- Он нарывался и затеял ссору, за это я его исключил, - сказал Носарь. - Я не хочу скандалить, но боюсь, что без скандала не обойдется, если этот придурок не уйдет добром.
- Он останется, сколько захочет, - сказал Молочник Джо. - Здесь я хозяин.
- Ну, глядите, дело ваше.
- Слушай, Носарь, - сказал я, - примем его обратно.
- Попробуем еще разок, - подхватил Малыш-Коротыш.
Остальные нас поддержали, и Носарь должен был уступить. Помолчав, он сказал:
- Ладно, но чтоб это было в последний раз.
И Балда сразу подскочил к нам, как собака, заюлил и уже не смел никого задевать. Больше ни слова не было сказано про сестру Мика Келли, хотя, будьте уверены, все только об этом и думали. Яснее ясного было - Балде досталось за то, что он проехался насчет этой девочки. Из-за девчонок вечно неприятности и разлады, потому что наши ребята их к себе не принимают. Я видел одну американскую картину про тамошних ребят, так у них в компании полно девчонок, и все время у них обжим идет, то стоя, а то и на ходу. У нас такое не пройдет.
Это была важная новость, потому что Носарь никогда на полпути не останавливался, а значит, в любую минуту могла случиться беда. Оставалась одна надежда: все-таки она была сестра Мика и другой веры, но если разобраться, так это выходило еще хуже. Когда кто-нибудь из своих ребят втюрится в девчонку, дело уже дрянь, ну, а тут такой оборот выходил, что шею сломать можно было. Признаться, меня мучило любопытство, но я скорей умер бы, чем стал расспрашивать. И не подумал даже. Часов в десять вечера ребята начали расходиться, и под конец остались только мы с Носарем и Балда, который не ушел, потому что хотел нас поблагодарить. Да, скажу вам, казалось, он вот-вот заплачет от благодарности.
Он жал руку мне и Носарю, клялся быть верным товарищем, уверял, что мы можем на него положиться, а потом предложил нам пойти в рыбную лавку его отца и взять бесплатно по пакету рыбы с жареной картошкой. Но мы отказались. Как-нибудь в другой раз, сказали мы ему, и он ушел, чуть не прыгая от радости.
А мы пошли прошвырнуться вдоль оврага, и, хотя погода стояла прекрасная, нам было грустно; нечего было сказать друг другу. Наконец Носарь спросил:
- Ты не спешишь, Артур?
Я сказал, что спешить мне некуда, и мы присели на землю. Он все жевал травинки, как кляча старого Неттлфолда. Потом сказал:
- Забавно вышло.
- Что?
- Наш малый сохнет по этой Неттлфолдовой бабе, и еще на той неделе, до среды, я его за психа считал. Как думаешь, Артур, может, я сам спятил?
- Говорят, это со всяким бывает, - сказал я.
- Она работает на упаковке; укладывает жестянки с сардинами в большие картонные коробки. Поднимаю я эти коробки подвесным краном - раз! - и вдруг вижу ее. Ее можно на руках носить. Она Легонькая, как перышко. И говорит тихо-тихо, а я терпеть не могу, когда орут, - ты не обижайся, Артур, это я про своих сестер и старуху, они ведь рыбой торгуют.
- Выходит, ты влюбился?
- Ну нет. Этого еще недоставало - влюбиться в моем возрасте. Но отчего бы мне не погулять с ней иногда?
- Да, если она согласится. Знаю я этих девчонок. Они хотят, чтоб ты все время был с ними. Не любят делиться.
- Ну нет, хватит с нее двух вечеров в неделю.
- А как же Мик?
- Он не узнает.
- Ему это не понравится - и ко всему ты еще другой веры.
- Да ведь это просто так, несерьезно. Буду на всякий случай держаться от него подальше.
- Маму не успеешь вспомнить, а уже какой-нибудь друг шепнет ему про тебя, и он возьмется за дело.
- Пускай.
- Созовет своих ребят, и они тебя в порошок сотрут - я уж не говорю о том, что будет с его сестрой.
- Крошку он не тронет!
- Еще как тронет, и предки тоже дадут ей жизни.
- Пусть только попробуют, я им дом спалю, - сказал он. - Пусть только пальцем ее коснутся…
Я видел, что его не переубедить.
- Ладно, старик, дело твое. Но гляди в оба.
Он смотрел через овраг и оба моста туда, где виднелись крыши портового квартала; ветхие, покосившиеся домишки, лепящиеся на крутом скате холма; грязные, мощенные булыжником улицы, обвалившиеся крылечки, разваливающиеся лестницы.
- Как ее зовут?
- Тереза.
- Но ведь это имя святой.
- А что это была за святая?
- Не знаю. Какая-то добродетельная, одним словом - праведница.
- Артур…
Я сказал: да, слушаю.
- Значит, ты думаешь, я влюбился?
Тут нельзя было ответить прямо.
- Одно тебе скажу: видно, в этой крошке что-то есть, раз она так крепко тебя зацепила.
- Ты в самом деле так думаешь? - спросил он.
- Уверен в этом.
Я ушел, а он остался мечтать и все глядел в ту сторону - наверно, ждал, когда у нее в окне свет загорится. И это Носарь, самый отчаянный из городских ребят! Если есть кто-то над миром, то он, видно, нарочно всякие штуки подстраивает, для смеха. Я потому так говорю, что в это самое время Келли со своими дружками разгромил наш штаб, до которого было рукой подать. Наверно, они следили за Носарем и пошли другой дорогой. А может, они шли по дну оврага, и он их не видел. Все может быть. Ведь он глядел совсем не в ту сторону.
3
Да, братцы, славный был вечер. Теплый, безветренный, мягкий и чуть печальный. У каждого крыльца сидели на стульях старухи всех пород и размеров, от сорока до девяноста лет, и рассказывали анекдоты или сплетничали. Мужчины стояли рядом или сидели, спустив с плеч подтяжки, курили и наслаждались отдыхом. Разговоры то и дело прерывались громким смехом.
На углу нашей улицы и шоссе широкий тротуар, и там под старым трухлявым каштаном, на котором почти нет листьев, стоит скамейка. Летом это любимое место старых кумушек, потому что мимо все время едут машины и, если что случится хоть у черта на рогах, они все равно узнают об этом не позднее чем через десять минут. Теперь здесь сидела моя старуха с несколькими соседками, и я тоже сел из вежливости.
Надо мной, конечно, сразу стали смеяться.
- Вот молодой Ромео, - сказала миссис Троттер; ей уже под девяносто, и у нее такая уйма внуков, что по воскресеньям, когда вся родня приходит ее навестить, им приходится обедать на лестнице и на заднем дворе.
- Что-то ты поздно сегодня, сынок, - сказала моя старуха.
- Сидел у реки, на закат любовался.
- С девушкой, конечно, - сказала миссис Тэппит и засмеялась; смех ее был похож на рев старого осла.
- Ну нет, он никогда не гуляет с девушками, уж я-то знаю, - сказала моя старуха.
- Чего не видит глаз…
- Я вот тоже думала, что наш Джо такой, - сказала бабушка Троттер. - Все дома сидел, собирал радиоприемники. А потом пришел вечером домой и сказал, что женился, - и когда он только успел…
- Это они успевают, не беспокойтесь, - сказала миссис Тэппит.
У меня хватило ума промолчать. Я знал, что им скоро надоест перемывать мне косточки. Поэтому я предоставил делу идти своим ходом, но моя старуха не сводила с меня глаз, и я поневоле чувствовал себя виноватым. Этим старым кумушкам пальца в рот не клади. Они такое знают, что иногда только глаза разинешь да подумаешь - может, я и впрямь это сделал, да сам позабыл.
- Взять, к примеру, хоть Джека Смолмена, - сказала бабушка Троттер. - Вышел из тюрьмы. И в первую же ночь его поймали с поличным в обувном отделе кооперативного магазина, а его дружки с фургоном удрали. Меньше суток как из тюрьмы вышел, а уже опять и сам влип и жена влипла.
- Он заработал год, а она девять месяцев, - сказала миссис Тэппит, и все, в том числе и моя старуха, покатились со смеху.
- Бедняжка, - сказала миссис Тэппит, - она так хотела, чтобы все было прилично. Помню, когда его в тот раз посадили, она ужасно убивалась.
- Я была, я была при этом, ах, это такой ужас! - затараторила бабушка Троттер, кивая, как старая китайская кукла, и жуя губами.
- Мы стали его ругать, но она накинулась на нас, как тигрица. "Ладно, - говорит, - одно я вам верно скажу: он всегда был чистый и аккуратный - за всю жизнь с ним я ни разу не видела его без воротничка и галстука".
- А ведь у нее восемь, не то девять детей! - воскликнула бабушка Троттер. - И представьте себе этого красавца - воротничок прямо на голой шее…
И пошло, и поехало… Если хотите узнать жизнь, найдите эту старую скамью под деревом. Вам откроют глаза, и притом совершенно бесплатно. Только надо, чтобы они вас не видели. Эти старухи всех здесь знают и не станут с чужим откровенничать.
Наконец мы отправились домой. Я пошел вперед быстрым шагом, потому что у наших ребят не принято ходить с матерью, но моя старуха догнала меня и тронула за рукав; меня ожгла мысль, что она хочет взять меня под руку, - я посторонился и пропустил ее вперед. А старая Тэппит добавила последнюю каплю.
- Держи его крепче, Пег! - крикнула она. - Такой красавец удерет от тебя - охнуть не успеешь.
Она словно угадала, о ком я подумал.
- Он был солдатом береговой батареи, - сказала она.
- Ты мне давно про это говорила.
- Он был хороший человек. Говорил так красиво - заслушаешься. И служил исправно, всю войну прошел, был в Дюнкерке. Твой дед любил его. Я тогда работала на фабрике.
- Да, мама, - сказал я, отодвигаясь от нее.