Я никогда не купил бы эти штаны, но моя старуха была в таком настроении, что я не рискнул спорить, боясь нового шума. Но когда утром я натянул их, то почувствовал, что сгорю со стыда, прежде чем первая морщина тронет их гладкую, девственную поверхность. Носить их было все равно, что ходить по пояс в воде.
Даже мою старуху взяло сомнение. Она была еще в халате, жарила яичницу с ветчиной и заливалась, как жаворонок.
- Гляди, Гарри! - крикнула она. - Вот рабочий человек в полном снаряжении… О господи, они похожи на крашеные канализационные трубы. Ну как, ничего?
Я кивнул - по неопытности не знал еще, что, идя на новую работу, нужно одеться так, чтобы поменьше бросаться в глаза; но если б я тогда знал все, что знаю теперь, то скорее пошел бы туда в коротких штанишках. Жилец, увидев меня, даже присвистнул; он вышел следом за мной на двор.
- Давай помогу надеть велосипедные зажимы, - сказал он. Хотел меня подбодрить. - Все будет хорошо. Главное, держи язык на привязи, крепко подумай, прежде чем что спросить, а если над тобой подшутят, смейся первый.
- Меня старыми шутками не купишь, - сказал я.
- А ты послушай меня: раз-другой дай себя купить, - сказал Жилец. - Ну, счастливо.
Моя старуха стояла в дверях черного хода.
- Ты не пожелаешь ему удачи? - спросил Жилец.
- Старайся, - сказала она. - Делай, что тебе велят. - И ушла в дом.
- Ей уж невмоготу, - сказал Жилец задумчиво. - Ну, вот и заложен краеугольный камень в твоей жизни.
- Как бы этот камень мне на шею не подвесили, - сказал я.
- Ну, ничего, захочешь - уйдешь, ты ведь свободен, - сказал он. И эти слова накрепко засели у меня в памяти.
Мне часто приходилось вставать рано, так что, встав в седьмом часу, я не увидел ничего нового. Вокруг все сплошь велосипеды, редкие машины и автобусы. Движутся медленно, тихо, и все будто очумелые. Как в телевизоре, когда звук выключен. Педали крутятся тяжелее свинца. Дым лениво ползет из труб. И ни одной улыбки. На всех лицах читаешь сладкие воспоминания о сне и твердое убеждение, что надо запретить работать как можно скорее. Седьмой час утра - самое лучшее время, чтоб начать революцию.
Нет ничего приятнее тишины, если отправляешься в путешествие. Но, братцы, честное слово, когда в первый раз едешь на работу и кругом тихо - это тоска. Лучше уж пусть оркестр гремит вовсю. А одинокая труба в седьмом часу утра - как вспомню, до сих пор мурашки по коже бегают. Колеса словно в вате увязали. Этот старый драндулет сразу дал мне жизни. Ехать на нем было все равно, что молоть железо в кофейной мельнице, только проворачивать еще потруднее. Строительный участок был на западной стороне, милях в трех от дома, и на полпути, когда мне предстояло еще одолеть подъем в добрую милю, спустила шина. Я открутил вентиль, и резинка лопнула у меня в пальцах. Сумки с инструментами, конечно, не было.
Когда я дотащился до участка, было десять минут восьмого. Для начала неплохо.
Это был пустырь шириной ярдов в пятьдесят, с пологим уклоном к реке. До реки оттуда было около мили. Через пустырь протекал ручеек. Параллельно ему шла канава, куда укладывали трубы. Я увидел бетономешалку, два бункера, здоровенный бульдозер, множество бетонных труб диаметром футов в шесть, компрессор и большой сарай. Если б не гул голосов, доносившийся из сарая, - полная картина тихого воскресного утра; не хватало только колокольного звона.
Я поставил велосипед у стенки и едва просунул голову в дверь - столько внутри набилось народу. Какие-то люди сидели по стенам и сладко дрыхли. А те, что не дрыхли, обступили стол, за которым сидел какой-то хмырь с жабьей мордой - видно, тамошний букмекер, - записывал ставки на клочке бумаги и считал мелочь, которая кучей лежала около него.
На меня никто не обратил внимания.
- Где мастер? - спросил я.
Человек, который сидел у двери и клал заплату на комбинезон, сказал:
- А тебе чего?
- Мне мастера.
- Эй, вы, потише! - сказал букмекер. И странное дело, в сарае впрямь стало тише. - Ну, что там?
- Мне мастера, - повторил я.
- Это еще что такое! - сказал он. - Погоди, я тебя научу разговаривать. Ты племянник начальника участка?
Я кивнул.
- Странно. Разве он не сказал тебе, чтоб ты обратился к старшему закоперщику?
- Нет. Велел быть здесь в семь, вот и все.
- А ты, малец, неплохо начал - сейчас уже десять минут восьмого.
- Я шину проколол.
- Ладно, - сказал он. - Подымись-ка вон на ту ступеньку, во-во, повыше. - Он засунул большие пальцы в карманы жилета и встал, чтобы лучше видеть. Все остальные тоже рассматривали меня. - Ну, брат, я уж лет двадцать не видал настоящих молескиновых штанов, - сказал он. - Взгляните только, ну и красота!
- Шик-блеск, - сказал человек с иголкой.
- А кобуры при нем почему нет?
- Так вот, - сказал букмекер. - Первым делом пойди окуни эти штаны в ручей и стань мужчиной.
- На себя бы лучше поглядели, - сказал я.
Длинноносый тихонько присвистнул. А я - ноль внимания. В общем начал с того, чем хотел кончить. Не позволю какому-то жулику себя грязью обливать.
- Ого! - сказал он. - Да ты, я вижу, остряк.
- Слушайте, - сказал я. - Я эти штаны снять могу, а вот вы свою рожу не снимете.
Ему это пришлось не по вкусу, но он громко захохотал.
- Нет, вы только послушайте, - сказал он остальным. - Язык-то у него неплохо подвешен, совсем как у дяди… Ладно, обожди минутку, сынок, я тут распоряжусь, и тогда потолкуем.
Он велел всем выйти, и сарай сразу опустел. Через две минуты я услышал, как заработал компрессор, загрохотали грузовики, и тогда мне стало ясно, почему он называл себя старшим закоперщиком.
Когда все вышли, он сосчитал денежки, собранные с этих простаков, и выписал несколько путевых листов. Мне надоело стоять, и я сел. Он кончил писать и сидел, с усмешечкой постукивая тупым концом карандаша по столу.
Наконец он сказал:
- Много о себе думаешь, сынок, а?
- Не люблю, когда из меня дурака делают.
- Тебя как звать-то?
- Артур.
- Так вот, Артур, я тебе сейчас все растолкую. Ты на дядю Джорджа не надейся. И ни на кого не надейся. Да на него и не очень-то можно надеяться, потому что он здесь почти не бывает. Он очень занятой человек, твой дядя Джордж, и во всем зависит от меня. Моя фамилия Спроггет - для тебя я мистер Спроггет.
- Хорошо, мистер Спроггет.
- Вот молодец. А теперь беги к бетономешалке и скажи Джорджу Бзэку, чтобы научил тебя работать лопатой.
- Кому-кому?
- Джорджу Бзэку. И вот еще что, сынок…
- Да?
- Насчет моей рожи ты лучше помалкивай.
Я промолчал. Бросил на него убийственный взгляд и вышел. Жалить, как змея, и виду не показывать - вот мой метод. Но внутри я весь дрожал. Не понравился мне этот старший закоперщик. Вот уж действительно змея.
Джордж Бзэк оказался тем самым длинноносым. Грузовики сваливали щебенку, и он лопатой кидал ее в железный грохот. А я должен был грузить щебенку на конвейер, который подавал ее в бункеры, а оттуда - в бетономешалку. Старик Джордж дал мне лопату и показал, что нужно делать, а потом стоял, глядя, как я орудую, с доброй улыбкой, от которой все лицо у него как-то смялось. Наконец он взял у меня лопату и показал, как ее держать. Я поблагодарил.
Он снова перешел на другую сторону грохота и почесал нос.
- А ты храбрый мальчуган, - сказал он. Лицо его сморщилось в улыбке. - Да, рожа у него и впрямь подгуляла, и ее не снимешь, деваться тут некуда.
Он усердно работал лопатой и каждые минут десять разражался трескучим, как пулеметная очередь, смехом. Но почти до девяти часов он не сказал больше ни слова.
- Завари-ка чайку, малыш, - сказал он наконец. - Чайник в сарае.
Я положил лопату, но от этого мне не полегчало. Правую руку мне как будто взрезали. Она вся болела.
- Ничего, научишься, тогда лопата сама работать будет, - сказал он. - И Спроггета обманывать тоже научишься. Дрянной он человек.
Во мне было без малого шесть футов росту да весу около ста семидесяти фунтов.
- Я могу за себя постоять, - сказал я.
- Ну, это уже скучно, - сказал он и снова взялся за лопату. Я заварил чай, рабочие обступили меня. И тут-то появился дядя Джордж. Подошел. Оглядел всех, а меня словно не заметил, потом сказал Спроггету:
- Ну как?
- Все в порядке, Джордж, - сказал букмекер. - Новенький опоздал, больше ничего.
Он только проворчал что-то себе под нос.
- Надо осмотреть крепления, - сказал он, и оба ушли.
Кажется, тогда только я по-настоящему понял, что он за человек. Он не взглянул на меня, не сказал ни слова, всем своим видом показывая, что я дерьмо или еще что похуже. Представьте себе, как я стоял там со здоровенным чайником в руке, оскалившись, сверкая глазами. Кто-то сказал:
- Выпьем, что ли, чайку, Ковбой?
Чайник был большой, тяжелый и горячий. Старик Джордж сразу понял, что у меня на уме.
- Налей-ка мне, сынок, - сказал он, протягивая кружку. Я взглянул на него. Он покачал головой. Так что чайник остался у меня в руке и не пришлось вызывать скорую помощь. Было девять часов, всего два часа прошло, но, братцы, мне они показались долгими, как два года.
IV
1
А потом смены уже не так тянулись и стали спокойней. Я раз сказал про это Жильцу, а он говорит:
- Каждый день какая-то частица в тебе умирает, и от этого ты все меньше чувствуешь.
По мне, это слишком мудрено, но, может, тут что-то есть. Крошечные лампочки мерцают, потом гаснут. Коптишь небо без пользы, а эти самые частицы в тебе умирают и умирают. В общем получаешь мало, а отдаешь еще меньше.
Вот и работа тоже - от нее не только руки устают. Если будешь все принимать близко к сердцу, свихнуться можно. Надо ожесточить себя. Но вот обида - тогда времени не замечаешь. Неделя мелькает за неделей, будто карты, когда колоду тасуют. Иногда хочется крикнуть:
- Да остановитесь же, гады!
Но что толку.
Может, вы надо мной смеяться станете, но в первый день мне было тяжко, будто горы пришлось ворочать. Казалось, этот день никогда не кончится. Незачем было меня и к ядру приковывать: лопата вполне его заменяла. И все же не лопата главное. Главное - солнце, прекрасное солнце, а оно палило нещадно, и я знал, что оно будет палить весь этот долгий пропащий день. Но все-таки и солнце было здесь ни при чем. Просто я был закован в цепи, закован на всю жизнь.
Вот когда я понял тех, кто, вроде Спроггета или дяди Джорджа, продает душу, чтобы только иметь возможность ошиваться без дела. Они тоже были закованы, но могли хоть прикидываться свободными. А другие вкалывали до посинения пупка, чтобы выкроить хоть минутку на перекур. Все, кроме старика Джорджа. Этот человек с лопатой был настоящее чудо. Он просто расхаживал с этой лопатой, будто по бульвару гулял. Никогда не ворчал и не надрывался. Просто ходил с лопатой, и лопата работала сама собой, словно в черенке у нее был моторчик.
Время от времени он останавливался и поднимал кусок щебня. Вертел его в пальцах и качал головой. Потом бросал и снова брался за работу. Бог знает о чем он думал. Это был жилистый длинноносый старик, и могло показаться, что живет он единственно ради шотландского эля. Мне по крайней мере так казалось. Но когда я узнал его получше, то убедился, что он кое-что повидал за свои семьдесят лет и с его участием на войне убили целую кучу людей. А еще он потерял жену и многим пожертвовал для одного из своих племянников. Свято верил в образование.
- Читай книги, - говорил он. - Учись, человеком будешь. - И, перехватив мой недоуменный взгляд, добавлял: - Самому мне не довелось выучиться, зато я помог племяннику, сыну сестры. И горжусь этим.
За этот день я словно прочитал целую главу из учебника истории. А после работы подрядчик подвез меня на грузовике, высадил на мосту, и я не спеша пошел через древнюю арену, как будто времени впереди была целая вечность. Руки у меня ныли - одной я держал за руль велосипед, другую сунул в карман. На душе полегчало, потому что хоть на сегодня все кончилось, но грустно было думать о завтрашнем дне и всех других завтрашних днях, которые еще впереди.
- Ну как? - спросила моя старуха.
- Отлично, - ответил я. - Отлично.
Я разделся и хорошенько вымылся. Она сидела за столом и не сводила с меня глаз.
- Трудно пришлось?
- Да нет, не очень.
- А доехал благополучно?
- Шину проколол, пришлось пешком идти.
Видя, в каком я настроении, она не стала меня попрекать, что я взял этот старый драндулет вместо новехонького велосипеда. Я был так голоден, что умял кучу еды: мясо с овощами, йоркширский пудинг, чай с домашним имбирным печеньем. Жилец все это время сидел в кресле, курил и читал книгу. Дойдя до чая, я вдруг заподозрил неладное.
- Послушай, - сказал я. - А ты чего не на работе?
- Пойду попозже. Сготовила тебе горячий обед, думала, ты проголодаешься.
- Правильно думала.
- Ешь, ешь, - сказала она, надевая пальто. - Я предупредила, что задержусь. Надеюсь, тут у вас все будет в порядке.
- Все будет в порядке, - сказал Гарри, протягивая мне зеленую пачку сигарет. Я взял сигарету, косясь на мою старуху, и подумал: интересно, что она теперь запоет. Я все косился на нее, когда сунул сигарету в рот и наклонился к Жильцу, чтобы прикурить. Но она ничего. Кажется, она даже посмеивалась украдкой, когда выходила из дому.
2
Знаете, как это бывает: после тяжких трудов хочется себя вознаградить. Денег у меня было не густо, и я не придумал ничего лучшего, кроме как сходить в кино. Я сказал об этом Гарри.
- Отлично, - сказал он. - Отдых измученному телу за шиллинг и девять пенсов. Денег хватит?
- Вполне, - сказал я. - Только вот что - нужно заклеить прокол.
- Предоставь это мне.
И я решил, что в конце концов старик Гарри не так уж плох. Переоделся, вытер вместо него посуду и ушел очень довольный. Дневная жара спала, и я чувствовал себя недурно: в конце концов могло подвернуться что-нибудь поинтересней кино. Радуясь вечерней прохладе, я раздумывал о том, что сказал мне старик Джордж, и решил почитать кое-что, главным образом по электричеству, а еще, пожалуй, изобрести сверхкосмический корабль. Начну откладывать карманные деньги, выстрою мастерскую, добуду кое-какие запчасти и сделаюсь экспериментатором. Буду ученым-одиночкой, работать стану по ночам и в конце концов выстрою настоящую мастерскую, самое большое здание в городе. Может, на нашем доме даже прибьют мемориальную доску: "Артур Хэггерстон, изобретатель антигравитационного двигателя; исследователь Луны; родился в 1942 г., умер в…" Как вы легко можете догадаться, про дату смерти я не решил - не хотел, чтоб моей славе пришел конец.
А потом я перестал мечтать. И в самое время, потому что теперь я шел через "поле брани". Маленькие ребятишки весело играли в войну. Перебегая от одного укрытия к другому, они стреляли друг в друга из деревянных пистолетов, обернутых фольгой, очень похоже подражая свисту пуль. Один ловко изображал рикошеты. Каждая его пуля давала рикошет. Девочки устроили парад манекенщиц - они двигались торжественно, вытянув руки и растопырив пальцы, в своих выцветших старых платьях, которые были им длинны без малого на целую милю. Голодные ковбои жарили картошку без соли на походных кострах и весело орали.
В конце бывшей улицы стоял дом. По-моему, когда-то, давным-давно, это был трактир. На заднем дворе торчала полуразвалившаяся арка ворот. От фасада ничего не осталось, кроме куска стены на уровне нижнего этажа. Можно было заглянуть в подвал и в комнаты, потому что стена развалилась ко всем чертям.
В комнате на четвертом этаже стоял Носарь Кэррон - ни дать ни взять обезьяна в большой клетке. Я его не видел и уже хотел пройти под аркой, как вдруг услышал его голос:
- Куда топаешь?
Мне показалось, что голос доносится ниоткуда. Я вернулся назад и увидел его при полном параде - узкие джинсы, ярко-синий пиджак, широкополая соломенная шляпа, во рту сигарета, которую он перекидывал языком из угла в угол.
- Ползи сюда, Артур, - сказал он.
- Я в кино иду.
- Там сегодня дрянь крутят. Лезь сюда, увидишь интересную штуку.
- Ну ладно, только я на минутку.
Я перешагнул через стенку и поднялся по бывшей лестнице. Видно, кто-то выехал отсюда в спешке: осталась целая железная кровать. Она была пружинная, но латунные шары исчезли.
Кэррон подпрыгнул на кровати.
- Ну что?
- Кровать.
- Здесь металлолома на пять шиллингов.
- Значит, считай, пять шиллингов у тебя в кармане.
- Помоги мне ее разобрать - загоним железо старому Неттлфолду.
- Возьми гаечный ключ да разбери сам.
- Нужен раздвижной.
- Слушай, Носарь, я иду в кино. Мне некогда.
- Ладно. Тогда приходи завтра в это же время с раздвижным ключом, мы ее разберем и сволокем к Чарли.
Я согласился и позвал его с собой в кино.
- Нет уж, - сказал он. - Там всякая мура идет, лучше я буду кровать караулить. А то ее кто-нибудь уведет из-под носа.
- Как хочешь, а только дурак ты, если станешь ее караулить, - сказал я.
- Курить есть?
- Две сигареты.
- Гони сюда. За мной не заржавеет, отдам, когда получим с Чарли Неттлфолда.
Риск был невелик, и я отдал ему сигареты. Он лег на кровать, подобрал колени, подложил соломенную шляпу под голову и прикурил от своего окурка. Видно, накурился до одури.
- Мы с тобой, старик, могли бы весело жить, - сказал он. - Давай дружить, ты мне нравишься. Есть еще ребята. Будем вместе развлекаться. Что скажешь?
- Не выйдет, - отрезал я.
- Почему? Тут нет ничего плохого.
- Хочу поступить на вечерние курсы, учиться дальше.
Он присвистнул.
- А ты не сыт этим по горло, старик? Теперь самое время поразвлечься. Да и за своих постоять. Портовые ребята лезут к нам. В прошлую пятницу в молочном кафе они избили наших.
- Пускай за этим полиция смотрит.
Он сплюнул.
- Полиция! Она другим занята: вытягивает денежки у девчонок на Шэлли-стрит или автомобили караулит. Мы сами должны за себя постоять.
- Не выйдет, - сказал я. - Забот по горло.
Он взмахнул, сигаретой, описав круг. Он весь сиял в улыбке, хотя в душе злился.
- Ну ладно, ладно. А кровать ты мне все-таки поможешь снести?