– В общем-то, доигрался. С авоськой бегает, на автобусе ездит. А бывало, приезжал к нам что твой министр – три машины гонит, цугом! А Макарьев ему: "Разрешите к вам на запятки?" И пойдет потеха.
– Присмирел… Но зато каким изворотливым стал, – сказала Мария Ивановна.
– Да, почерк изменился, – согласился Северин. – А раньше игрок был крупный. Ва-банк шел: или я, или никто! Макарьев прозвал его стерневым Аракчеевым. Помните?
– Мы с Макарьевым были друзьями.
– Да, ведь они с Василием однокашники. А когда Василий помер?
– Он не помер… Он ушел.
– Куда ушел?
– Туда… В тридцать восьмом году.
– А Макарьев?
– Макарьев встретил меня в Москве. Пытался помочь, утешить…
Москва, Тимирязевка… Знакомая лиственничная аллея, пруды. Муся проходит вестибюлем факультета селекции, где когда-то встречал ее внушительный швейцар. Теперь никто к дверям не приставлен.
Муся поднимается по лестнице, – канцелярия. Она растворяет дверь. В канцелярии много столов, за одним сидит Макарьев. Он во что-то погружен и не замечает Мусю, пока она не тронула его за рукав:
– Здравствуй, Миша!
– Ты? Откуда ты? Что нибудь случилось?
Макарьев встал, пожал ей руку.
– Да… Ужасное несчастье…
Макарьев оглянулся:
– Погоди… Пройдем со мной.
Он вывел ее из канцелярии и остановил на какой-то укромной лестничной площадке:
– Что такое?
– Васю посадили… Ты помоги мне увидеться с Никитой Ивановичем… Может, он поможет: Вася ни в чем не виноват. Его просто оклеветали, из зависти…
– К сожалению, не смогу твою просьбу выполнить.
– Почему? Никита Иванович на захочет принять меня?
– Вольнов арестован.
– Никита Иванович? За что?
– Неизвестно… Его взяли в экспедиции.
Муся так и поникла.
– Извини, Миша… У вас свое горе, а я тут со слезами.
– Ну что ты! Просто я не знаю, как можно помочь тебе. Вместо Вольнова теперь Лясота. Он стал правой рукой Терентия Лыкова. Ну, сама понимаешь… Их не попросишь.
– Да-а… Ну, до свидания.
– Да погоди минутку, я провожу тебя. Только уберу со стола, – Макарьев быстро ушел.
По аллее к автобусной остановке идут Муся и Макарьев. Макарьев вдруг приостанавливается:
– Да, ты на выставке сельскохозяйственной была?
– Какая мне теперь выставка!
– Да погоди! Ты хоть знаешь, что выставка у нас открылась?
– Слыхала.
– Поехали! Я тебе приготовил сюрприз.
– Миша, мне теперь не до сюрпризов.
– Это совсем другое… Поехали, поехали!
Она садятся в подошедший автобус.
Выставка. Знакомые ворота, павильоны… Вот и павильон Сибири. Макарьев и Муся входят в павильон. Здесь на стенде – большой Мусин портрет, а под ним сноп пшеницы и крупная надпись: "Выдающееся достижение советского ученого – пшеница перешагнула Полярный круг…" И далее мельче неразборчиво, только название пшеницы выделяется – "Якутянка-241".
– Ну, узнаешь? – спрашивает Макарьев.
Муся как-то горестно улыбается.
– Между прочим, Лясота приказал повесить.
– Чего это он вдруг расчувствовался?
– Ну, Терентию угождает. А Терентий – человек не сентиментальный.
Вокруг стал собираться народ, с удивлением глядя то на портрет, то на Мусю. Она засмущалась. Макарьев взял ее под руку, вывел из павильона.
– Лясота и Лыков все делают с расчетом, – сказал Макарьев. – Вот, мол, глядите – какие у нас достижения… Под нашим руководством достигнуто. Вот так! К тому же ты теперь лицо в науке номенклатурное и не соперник для Терентия… Так что здесь все обдумано. Но попробуй попросись на факультет? Лясота тебя на порог не пустит.
– Я не факультетская, Миша. Да и что мне за кабинетным столом делать? Мое дело – земля.
– Да… Я тоже ухожу. С Терентием нам не с руки. Поеду в Сибирь. Предлагают мне главным агрономом в Верхне-Тургинскую область. Слушай, поезжай на Тургинскую станцию. Там как раз нет селекционера. Материалы прекрасные. Там работал Михайлов. Макарыч. Слыхала?
– А что с ним?
– Ну, точно не знаю. Одним словом, пропал, как Василий. А места суровые. Интересно!
– Не знаю, возьмут ли?
– О чем ты говоришь? Только заикнись.
– Ладно, Миша, я подумаю.
Квартира Анны Михайловны. Муся с матерью сидят за столом.
– Ну чего ты здесь добьешься? – говорит Анна Михайловна. – Только проживешься да нервы истреплешь. Поезжай работать.
– Но я же знаю – он не виноват. Как же я стану спокойно работать, если он сидит ни за что?
– Откуда ты знаешь? Может, и сболтнул что лишнее, – сказала Анна Михайловна.
– Ну, мама, человека судят не по словам, а по делам.
– Это раньше так было. У тебя устарелый взгляд. А теперь вон говорят: болтун – находка для шпиона.
– Да какой может быть у нас шпион на станции?
– Ах, не говори! У нас вон в библиотеке и то плакат висит – палец к губам. Не болтай! Дисциплина и политика – вот что теперь главное.
– Ну какие мы политики? Наше дело – семена да поле…
– Ах, не скажи! Ты совсем отстала от жизни. Даже у нас в библиотеке – успеваемость на политзанятиях по краткому курсу есть основной показатель зрелости масс.
– Ну, ты у нас всегда была зрелой, а я отсталой, – раздражается Муся. – Мне этого не понять.
– Ну чего ты сердишься, глупенькая? Я тебе дело говорю: поезжай на новое место, приступай к работе. А с Васей разберутся… Невинного держать не станут…
– Да не могу я спокойно работать, когда он сидит! Я должна все сделать, чтобы вытянуть его…
– Феня ты упрямая! Делай, как знаешь.
Прокуратура СССР. Приемная. Сидит на стульях очередь. Муся в черном костюме, черной шляпке на переднем стуле. Секретарь за столом. Ждут.
Раскрывается дверь, выходит очередной посетитель.
– Следующий! – говорит секретарь, отрываясь от своих бумаг.
Муся входит в кабинет.
Ее встречает солидный, строго одетый человек. Он очень учтив, но непреклонен.
– Садитесь, пожалуйста, – говорит начальник, указывая на стул.
Муся, не успев присесть, порывисто произносит:
– Як вам по делу Василия Никаноровича Силантьева… Я подавала жалобу три недели назад…
– Ваша жалоба направлена по инстанции. Дело разбирается, ждем ответа.
– Но, понимаете… Это исключительный случай… Мой муж обыкновенный научный работник.
– В нашем деле каждый случай исключительный. У нас повторений не бывает, – перебил ее начальник. – Разберемся… Вам сообщат, будьте терпеливы.
– Но я хотела узнать подробности дела!
– К сожалению, пока ничего определенного сказать не можем. Разберемся… Сообщим. До свидания…
Муся выходит из приемной.
– Следующий! – вызывает секретарь.
Приемная Верховного Совета. Очередь. Муся сидит все в том же черном костюме и черной шляпке.
– Твердохлебова! – выкрикивает секретарь.
– Да! – привстает Муся.
– На вашу жалобу еще нет ответа.
– Но я подавала ее месяц назад.
– Значит, разбирается…
– Когда же мне прийти?
– Мы вас известим.
– До свидания! – Муся уходит.
Она идет по летней Москве мимо ограды Александровского сада. На одной из скамеек сидит одинокая старушка. Муся присаживается с краю, задумалась. Над ней похрипывала и булькала воронка громкоговорителя, из которой вдруг как гаркнет во все железное горло:
Здравствуй, страна ученых,
Страна мечтателей, страна героев!..
Муся вздрогнула и быстро пошла прочь. А вослед ей громыхало:
Нам не страшны
Ни бури, ни моря.
Твердой стеной стоим…
Анна Михайловна встретила Мусю вся в слезах.
– Представляешь, он не виновен! – сказала она.
– Как? Известили? Откуда?! – с радостью спросила Муся.
– Да, да… Но какой ужас! Он умер от воспаления легких! – Анна Михайловна всхлипнула и закрылась платочком.
Муся прошла к столу. Там лежало извещение, – коротенькая бумажка со штампом:
"Обвинения, выдвинутые против Вашего мужа, Силантьева Василия Никаноровича, не подтвердились. К сожалению, он умер от крупозного воспаления легких.
Справка выдана на предмет…"
Далее слова расплылись, исчезли. Муся судорожно скомкала справку и только простонала, как выдохнула, да так и застыла, глядя в пустоту.
Подошел Володя, положил ей руку на плечо:
– Мамочка, мама… Выдержим. Мы тебе помогать будем…
Таежная река Турга. На берегу ее опытная станция: несколько бревенчатых домов, вертлюги на метеоплощадках, поля. Ранняя осень. На станции пустынно, лишь на завалинке одного из домов сидят два мальчугана, болтают босыми ногами и упоительно тоненькими голосами поют:
Накинув плащ, с гитарой под полою,
Я здесь стою в безмолвии ночной.
Не разбужу я песней удалою
Роскошный сон красавицы мо-ей!
Мария Ивановна тяжелой походкой, с небольшим саквояжем подходит к дому:
– Ребятки, где здесь контора станции?
– А вон там, в крайнем доме.
Мария Ивановна пошла к тому крайнему дому, а ребятишки опять запели:
Не разбужу я песней удалою
Роскошный сон красавицы мо-ей!
Мария Ивановна поднялась на крыльцо, открыла дверь и чуть не вскрикнула от удивления – за столом сидел Макарьев.
– Миша? Ты? – Она заплакала.
– Что с тобой?
– Васю вспомнила…
Макарьев встал, скорбно склонил голову. Помолчали.
– Крепись, Маша.
Она вытерла слезы и сказала:
– Извини… Все еще не привыкну…
Макарьев подошел к ней, дотронулся до волос, она отвернулась и спросила иным тоном:
– А что ты здесь делаешь?
– Тебя встречаю. Я уже второй год как в Верхнетургинске. Главный областной агроном, прошу любить и жаловать.
– А здесь чего сидишь?
– Говорю – тебя встречаю. Директора станции перевели в совхоз. Маркович, как ты знаешь, ушел на фронт. А здесь придется тебе властвовать. И селекционером будешь, и начальником. Без сибирского хлеба не выиграем войну. Так что принимай дела.
Муся оглядела стеллажи, приборы, каталоги и сказала:
– Внушительно!
– Маркович был работник серьезный… Он начинал еще у твоего отца. Гляди. – Макарьев открыл один шкаф, другой, третий… И все завалено образцами – маленькие пакетики семян с надписями. – Более трех тысяч. Вот каталоги, – Макарьев указал на папки с каталогами. – Это элитные растения. Здесь самоопылители… Это перекрестники. У дядюшки Якова товару всякого – выбирай на вкус.
– Да, скучать не придется, – сказала Муся.
– Еще бы!.. Я тут почти неделю проторчал. Богатый материал. Честно говоря, завидую твоей работе.
– Садись рядом.
– Да где мне! У меня и пальцы не гнутся. Какой я селекционер! Между прочим, я тут вычитал, – он указал на каталоги, – один сорт пшеницы, "таежную-девятнадцать", Маркович особо выделял. Обрати внимание! – Он вынул из шкафа небольшой снопик и передал Мусе. – Ведет себя не как самоопылитель, а как перекрестник. Странно?
Муся поглядела на колос, на чуть красноватое зернышко.
– Гибрид… сложный. Пока ничего примечательного незаметно.
– Ну, Маркович не станет зря откладывать на видное место.
– Поживем – увидим, – сказала Муся.
– Само собой… Да, а где твои вещи?
– Я пока налегке, – ответила Муся. – Кое-что в Верхнетургинске оставила. Вот обоснуюсь, ребят вызову, тогда и вещи привезу. А ты где живешь? Не женился еще?..
– Я, Маша, бобыль. Один как перст.
– Отчего ж не женишься?
– В экспедиции всю пору. Всю жизнь пеший. – И сказал иным тоном: – Надеюсь, ты мне позволишь помочь тебе…
– Я справлюсь, Миша. Спасибо!
И опять вороха семян на столе, и сортирующие их ловкие женские руки, и пакетики с образцами, и записи в каталогах, и высевание в плошки… и зеленя, зеленя.
Только помогают ей другие люди, и лицо ее теперь другое: скорбное, с резкой складкой меж бровей, как надруб. И Мусей ее уж не назовешь – Мария Ивановна.
От зеленей в плошках сначала через окно, потом с высоты птичьего полета мы видим просторную весеннюю сибирскую землю – всю в зеленеющих березовых колках, в черных пахотных косогорах и в рыжих от прошлогодней стари низинах с блюдцами просыхающих болот.
По полевой дороге катит черная избитая и старая "эмка". Вот она въезжает на усадьбу опытной станции и останавливается у крыльца конторы. Из автомобиля вышел хотя и пожилой, но прямой человек в суконной гимнастерке и быстро пошел в контору.
В кабинете директора сидела машинистка и стучала на машинке.
– А где Твердохлебова? – спросил вошедший.
– В лабораторном цехе, – ответила машинистка.
Приезжий прошел в лабораторный цех и несколько оторопел – за длинным столом сидели шесть женщин и перебирали целый ворох семян. Среди них была и Мария Ивановна.
– Мне нужна товарищ Твердохлебова!
– Я Твердохлебова.
– Поговорить надо.
– Пожалуйста, говорите, – ответила Мария Ивановна, не вставая.
– Разговор служебный. Я Титов, председатель райисполкома. – Он как бы с обидой поглядел в сторону, подчеркивая всем корпусом своим неудовольствие. – Вопрос ответственный. Мы должны оказать вам поддержку.
– Хорошо, пройдемте.
Мария Ивановна встала и провела его в кабинет.
– Я вас слушаю, – сказала она, присаживаясь и приглашая присесть гостя.
– Что же это получается, товарищ Твердохлебова? Вы представитель науки, наша опора – и подводите весь район? – начал весело Титов.
– Чем же я вас подвожу?
– Ну как это! Вся округа сеет, а вы все еще тянете. – Титов как бы приглашал ее на обмен взаимной шуткой или хотя бы любезностью. – Чего ждете? Милости божьей?
– Погоды… Рано еще, – сухо ответила Мария Ивановна.
– Погода для всех одинаковая. Вон в Карагожском районе уже вовсю сеют, а он севернее нас. – Титов все еще улыбался.
– Ну и что? Мало ли бывает в жизни нелепостей!
– Какие нелепости? С нас план посевной спрашивают. План! А вы – нелепости! – Он опять обиженно отвернулся.
– Подойдет время – и вы посеете, выполните свой план.
Он аж привстал и чуть ли не руками всплеснул:
– Да вы что, с неба свалились? Соцсоревнование идет: кто раньше отсеется – получит Красное знамя. На доску Почета заносятся! В области…
– Кто раньше начнет зерно кидать в землю – это игра в глупость.
– А вы слыхали, что район принял соцобязательство – закончить весеннюю посевную раньше, чем в прошлом году? – Титов все более накалялся, и землистого цвета лицо его покрылось багровыми пятнами.
– Не понимаю, зачем вам нужно отсеяться непременно раньше? Вы отсейтесь в сроки, которые природа устанавливает.
– Не природа нам, а мы ей диктуем условия. Взять от природы все, что можно, – вот наша задача.
– Но поймите же, сроки сева – это не прихоть, а научная закономерность. Здесь ранний сев вреден. Земля холодная, сорняки еще спят. Надо дождаться, пока они пойдут в рост… Спровоцировать их надо, а потом заломать и посеять…
– Не знаю, как насчет провокации сорняков, но от речей ваших отдает провокацией сева.
– Да куда вы гоните? Микрофлора здесь пробуждается только в июне.
– Какая микрофлора? Саботаж – вот что это такое.
– Извините, в таком тоне я не привыкла разговаривать.
– А вы не извиняйтесь! Вы нарушаете сроки сева, утвержденные областью.
– За свою станцию отвечаю я. И за свой сев.
– Вы не на огороде сеете. У вас десятки гектаров нашей районной земли. По вас равняются колхозы и совхозы. Глядя на вас и они артачатся. Вы подаете дурной пример. Это вы учитываете?
– Очень хорошо! Могу только порадоваться за районы, где есть разумные хозяева.
– Вот как! В таком случае, я вас предупредил: если до пятнадцатого мая не отсеетесь, вызовем на бюро райкома.
– Собирайте бюро в июне… Потому что во время посевной я просто никуда не поеду.
– Поглядим!
Председатель, не прощаясь, вышел.
Районный сибирский городок. Зеленый сквер перед двухэтажным зданием райкома. Лето. На огромной расцвеченной доске Почета крупные фотокарточки передовиков весенней посевной и крупно, белым по красному, названия колхозов: "Рассвет", "Путь Ильича", "Заветы Ленина", "Красный пахарь". Рядом с доской Почета пониже и поменьше черная доска. На ее поле надпись: "Тургинская опытная станция закончила сев только 3 июня. Позор отстающим!" И еще ниже белым по черному: "Директор станции – М.И.Твердохлебова".
Мария Ивановна стоит возле доски, читает. Подходит Макарьев.
– Ай-я-яй! Чем это вы любуетесь, товарищ Твердохлебова? Чем гордитесь?
Мария Ивановна обернулась:
– Миша! И ты здесь?
Они поздоровались.
– А как же! Представитель области. Явился на пленум к вам – разбирать итоги посевной. Наградить передовиков, наказать отстающих. – Он озорно подмигнул.
– Раньше говорили: цыплят по осени считают, – усмехнулась Мария Ивановна.
– То раньше! А теперь у нас боевая задача на каждый период; вот кончилась посевная – намечай новые рубежи, нацеливай на уборочную. А если вас не нацелишь, вы, пожалуй, и убирать хлеба не станете.
– Значит, вразумлять будете? Но кого же?
– А это военная тайна. Что у тебя за конфликт приключился? – спросил Макарьев. – Мне уж звонили, жаловались на твою заносчивость!
– Приезжал председатель РИКа. Это командир в фуражке. И набросился на меня: "Сей незамедлительно!" Чуть ли не кулаком стучал. Ну, я его и выставила за порог.
– Нехорошо! Он же показатель гонит.
– Я не понимаю, чего они всполошились с этим севом? – спросила Мария Ивановна. – Да, идет война! Иные хозяйства ослабли. Так пусть сеют пораньше. Но есть еще крепкие колхозы. Зачем их подгонять? Зачем стричь всех под одну гребенку?
– Председатель РИКа не виноват, Маша… Это наш Лясота кинул сверху лозунг насчет раннего сева. Вот все и стараются.
– И откуда они только берутся?
– Кто? Филипп, что ли?
– Да я про этих начальников вроде председателя РИКа…
– Эх, Маша, был бы святой, а угодники найдутся.
– Да, пожалуй, ты прав. Ну что ж, пошли на пленум!
– Нет, Маша… Я приехал проститься с тобой.
– Как?
– Еду на фронт.
Макарьев и Твердохлебова идут по скверику. В пустынном уголке возле скамейки они остановились, Макарьев, как-то полуотвернувшись, глядя на свои ботинки, проговорил:
– Я хочу тебе что-то сказать, Маша. Может, присядем?
Она молча села. Макарьев продолжал стоять, глядя все так же косо и вниз.
– Я сегодня же уеду… Завтра буду в военкомате, а там – на фронт. И я больше не могу молчать… Я тебя люблю, Маша…
– Не надо об этом, Миша, не надо…
Он опустился на скамью и положил голову ей на грудь. Она как бы машинально гладила его волосы и смотрела прямо перед собой невидящими глазами.
С таким же отсутствующим взглядом она провожала его на перроне и смотрела куда-то вдаль, поверх его головы.
– Маша! – кричал он с подножки вагона. – Я буду писать тебе – ты мне отвечай, слышишь?