* * *
Поезд уже стоял на перроне, поданный под посадку, но двери вагонов еще были закрыты. Вагоны, с крыши до колес, блестели, словно отглянцеванные фотографии, и при приближении к ним обдавали парным воздухом – видимо, перед самой подачей поезда их помыли. Напротив одного из вагонов в середине состава шел инструктаж проводников. Проводники, все, без исключения, мужчины, в серовато-коричневой, похожей на спецовку форме, стояли солдатской шеренгой, их начальник, в такой же форме, оглядывая стоящий перед ним строй властным надсмотрщическим взглядом, выкрикивал слова инструктажа – будто отдавал боевые команды. У проводников, с наглухо, словно на замок, закрытыми ртами, были исполненные осознания своей ответственности и служебного рвения лица.
– Вот как надо Россию держать, вот как! – указал на картину инструктажа Дрон. – Россия по-другому ничего не понимает. Азия ведь? – напоминая их разговор в "Coffee Max" сегодня утром, посмотрел он на Рада.
– Азия, – кивнул Рад.
Нелли, одетая по-дорожному – в брючном полосатом костюме из тонкого льна, отдающего шелковым блеском, в маленькой, обливающей голову соломенной шляпке, заставлявшей вспомнить о 20-х годах того века, в котором они родились и прожили пока большую часть своей жизни, – шла в стороне, чтобы не мешать им катить чемоданы, казалось, не слушала, как они время от времени перебрасываются фразой-другой, но тут она встрепенулась и вильнула к ним.
– Ой, Рад, и ты туда же, – сказала она. – Ты, я поняла, солидарен с Дроном?
Еще меньше, чем с Дроном, Раду хотелось молоть языком на эту тему с ней.
– А вот посмотрим, как они покажут себя в деле, – уклоняясь от ответа, кивнул он на строй проводников. – Впрок ли им таска.
В этот момент проводникам, похоже, отдали команду разойтись. Линейка их строя мгновенно ожила, утратила свою стройность и развалилась. Проводники перемешались, их броуновское движение породило две группы, и те, с каждым шагом отдаляясь друг от друга, двинулись одна к хвостовой части состава, другая к головной.
– Тайцы дорожат работой, как собака расположением хозяина, – сказал Дрон, глядя вслед спешащим к своим вагонам проводникам. – Иногда, как посмотришь на их прилежание, кажется, у них есть хвост, и они им прямо-таки с наслаждением виляют.
– Ну уж у кого-кого нет хвоста, так это у русского человека, – с горячностью проговорила Нелли.
– У русского человека нет, – с охотою согласился Дрон.
– А ты что думаешь? – посмотрела Нелли на Рада.
– Собачьего хвоста у русского человека точно нет, – откликнулся Рад.
– А какой же? – с экспрессией вопросил Дрон.
– Хвост черта? – проявила догадливость Нелли.
– Что-то вроде того, – сказал Рад. – Хотя я этого не утверждаю. Не готов взять на себя такую ответственность.
Дрон пустил короткий сочный смешок.
– Чего там, чего там! Уж если есть, так точно рогатого. Длинный, кольцом и с кисточкой. Вертит хозяином как хочет и выполняет функции мозга.
– Дрон, ты русофоб! – с негодованием произнесла Нелли.
– Ничего подобного! – воскликнул Дрон. – Я истинный и высококачественный русофил. Но как всякий истинный русофил люблю свой народ с широко раскрытыми глазами и не склонен слепо доверять ему.
– Идеология русской аристократии, – как оглашая приговор, проговорила Нелли.
– Счастлив комплиментом, – с удовольствием в голосе принял приговор Дрон.
Они дошли до своего вагона.
Проводник, весь ожидание пассажиров, уже стоял около него, дверь была открыта, обнажив ведущие внутрь ступени.
Едва заглянув в билеты, проводник схватил оба их чемодана и ринулся с ними по лестнице. Доволочив чемоданы до их мест, проводник получил от Рада с Дроном чаевые и, не произнеся ни слова благодарности, тут же понесся на свой пост у двери.
– Что?! – с победным выражением лица поглядела Нелли на Дрона. – Не у всех тайцев собачьи хвосты?
– Да-а... – с посрамленным видом протянул Дрон. – Однако ему не хотелось признавать свое поражение. – Но положенные обязанности он будет справлять со всей истовостью. Увидите!
Места их были недалеко от входа. Вагон напоминал собой русский плацкартный, только проход тянулся не сбоку, а посередине, и купе располагались вдоль него не с одной стороны, а с обеих. Пол купе был приподнят над проходом сантиметров на двадцать, и, хотя купе не были отгорожены от прохода, то, что в них приходилось подниматься, создавало иллюзию отдельного пространства. В каждом было по два широких мягких кресла напротив друг друга – соответственно проданным билетам, но никаких примет второй полки наверху – можно предположить, что ночь придется провести сидя.
Об этом – что же, так здесь и сидеть ночь? – наверное, с выражением комической обескураженности на лице, и были первые слова Рада, когда он осмотрелся.
Дрон с Нелли засмеялись. Он доставил им удовольствие своим вопросом. Вкупе, надо думать, с выражением лица.
– Нет, извини, – сказал Дрон, – как ты мог такое подумать? Мы что, не белые люди, чтобы ночь сидя? Все раскладывается, раздвигается, не волнуйся. Второй класс – это, конечно, не первый, но чтобы я повез жену с плебсом?
– Да ты бы и сам не поехал, – пожала плечами Нелли.
– Верно, я бы и сам не поехал, – согласился Дрон. Купе, которое они заняли с Нелли, и купе, в котором было место Рада, оказались напротив друг друга, и Рад, убрав чемодан под сиденье, перебрался к ним. Вдвоем на одном сиденье с Дроном было бы тесновато, и он сел рядом с Нелли.
– Ой, что это у тебя? – воскликнула Нелли, обхватывая его голову обеими руками и склоняя к себе. – У тебя же там рана!
Прядь волос, маскировавшая вздувшуюся шишку в коросте запекшейся крови от разорванной кастетом кожи, при взгляде на нее вблизи оказалась недостаточно густой.
Рад отнял Неллины руки от своей головы.
– Какая там рана, – сказал он. – Это уже ее последствия.
– А причина последствий? – В голосе Нелли прозвучала интонация следователя, ведущего допрос подозреваемого.
– Как обычно: случайно упал, – словно настоящий подозреваемый, увиливающий от показаний, ответил Рад. И вспомнил чеховского злоумышленника. – А из гаек мы грузила делаем. И отвинчиваем не все, оставляем. Нешто мы не понимаем?
Нелли с беспомощным гневом перевела взгляд на Дрона:
– А ты что? Что ты знаешь? Что произошло? Дрон давился от смеха.
– Нужно тебе допытываться! Ничего не произошло. Видишь, сидит. Живой-здоровый. Упал неудачно, сказал же. Не приставай к человеку.
Нелли помолчала. После чего указала глазами на голову Рада.
– Это вот из-за этого мы поменяли билеты иуезжаем?
– Оставь свои догадки при себе. – Дрон не повысил голоса, не сыграл им, наоборот – голос его словно бы обесцветился, сделавшись белым, и по изменившемуся лицу Нелли стало ясно – она оставит при себе все свои догадки. – Покажи лучше фотографии, которые получила. – добавил Дрон в голос краски.
В этот момент в купе Рада появился сосед. Это был опрятно одетый, в пиджаке и галстуке, несмотря на жару, молодой человек менеджерского вида, говоривший по-английски с беглостью пулемета. Они разобрались с Радом, у кого какая полка, у Рада оказалась верхняя, против чего он совершенно ничего не имел, но сосед, приговаривая, "вы старше", "вы старше", обязал Рада принять от него подарок в виде нижней. Зубы у соседа сверкали лазерной белизной – точно, как у Тони. Где-то в другом вагоне у него ехали знакомые, он попросил Рада присмотреть за своим багажом и отправился к знакомым приятно проводить время.
Вагон между тем заполнился. Проводник, что-то выкрикивая по-тайски, заполошно пробежал по проходу вглубь вагона – видимо, проверяя, нет ли провожающих или зайцев, – пробежал обратно, скрылся за тамбурной дверью, настала тишина, и следом за тем поезд тронулся.
– Ту-ту! – сказал Раду из своего купе Дрон. Нелли молча показала ему пачку фотографий, которую держала в руке.
Поезд, убыстряя ход, выехал из вокзальных сумерек, перрон остался позади, в глаза ударил мягко-лиловый свет завершающегося дня. Все убыстряющаяся смена живых картин за окном была сейчас интереснее Раду, чем картины жизни, умертвленной щелчком японской цифровой мыльницы.
– Понаслаждаемся пейзажами? – предложил он.
– Полагаешь, есть чем наслаждаться? – бросил Дрон.
Правда в его словах была. Смотревший своим парадным стеклянно-бетонным лицом на "роуды" и "сои", к железной дороге город был обращен исподом. Пялясь на мир подслеповатыми окнами, стояли, выбежав едва не к самой колее, жалкие, казалось, картонные постройки, в некоторых оконцах горел свет, открывая глазу убогое внутреннее убранство жилищ, у распахнутых дверей на раскладных стульях сидели, устало свесив с коленей набухшие жилами руки, морщинистые старухи. Сушилось развешанное на ветвях деревьев белье. Молодая женщина в измазанном кровью и слизью переднике чистила громадным черным ножом рыбу. Мужчина топором с долгой рукояткой колол дрова. В открытых очагах, сложенных из обломков бетонных плит, горел огонь, у громоздящихся на них сковородах и кастрюлях стояли женщины, что-то переворачивали на сковородах лопатками и ножами, что-то мешали в кастрюлях. В открытой нараспашку, заваленной остовами мотоциклов и велосипедов крохотной механической мастерской перед перевернутым вверх колесами велосипедом сидел на корточках молодой мужчина с голым торсом, перетягивал спицы. Остриженный наголо мальчик лет десяти, босой, с обнаженным торсом, в черных широких штанах, не достающих до щиколоток, сосредоточенно катил по пыльной щебенчатой дороге обод велосипедного колеса, направляя его тугой стальной проволокой.
Мгновенной ослепительной вспышкой Рад увидел себя таким же десяти-одиннадцатилетним в своем окраинном московском дворе, так же толкающим перед собой обод старого велосипедного колеса. И вспомнил, как называлась особо изогнутая на конце, чтобы войти в желоб колеса и удерживать на ходу колесо за край, толстая стальная проволока: правилка.
А следом он вдруг представил себя обитателем этого испода. Одним из тех, кто открывает здесь поутру глаза, здесь же вечером, отходя ко сну, их закрывает. И так изо дня в день, год за годом – всю жизнь.
Его сотрясло, словно от удара током. Это был бы какой-то страшный сон, не жизнь.
Рад отвернулся от окна, перевел взгляд на Дрона с Нелли. Дрон с Нелли сидели, тесно придвинувшись к самой стене вагона, обращенные к Раду их затылки свидетельствовали, что они погружены в то же занятие, которому только что предавался и он. Лежавшая на колене рука Нелли сжимала пачку фотографий.
Рад встал, соступил в проход и поднялся в их купе. Нелли повернула на звук его шагов голову.
– Что? – спросила она. – Насладился пейзажами?
– Да, готов к фотографиям, – сказал Рад, опускаясь на сиденье с ней рядом.
Дрон тоже, и с откровенным удовольствием, повернулся к окну спиной.
– Чем хороша фотография в отличие от жизни, – сказал он, – так тем, что фотография делает жизнь живописной.
– Особенно цветная, – вставила Нелли.
– Ее и имею в виду, – отозвался Дрон. – Фирма "Кодак" – лакировщик действительности.
– Но у Тони замечательная деревня, – непонятно для Рада произнесла Нелли.
– Да, у Тони замечательная деревня, – подтвердил Дрон – снова непонятно для Рада.
Он понял, о чем шла речь, когда Нелли начала показывать фотографии. Это были снимки, сделанные ею во время их поездки к Тони на родину. Дом родителей Тони с фасада. Дом Тониных родителей с торца. Со стороны веранды. Застолье на веранде. Стол – расстеленный на полу ковер, украшенный вазой со стоящим в ней искусно подобранным, богатым букетом. На циновках вокруг – мать и отец Тони, дядя Тони, жена дяди, племянники, племянницы, жены и мужья племянников и племянниц, сам Тони, Дрон, рядом с Дроном – овдовевшая Тонина сестра.
– Какая прелесть, смотри, – выхватил Дрон у Нелли из рук фотографию, где сестра Тони была снята крупным планом. Полюбовался сам, обернул снимок лицом к Раду. – Прелесть, да?
– Запал? – спросила Нелли.
– Не без того, – всхохотнув, отдал ей Дрон снимок. Тонина сестра и в самом деле была хороша. И совсем молоденькая.
– Двадцать шесть лет? – удивился Рад, неожиданно для себя вспомнив ее возраст.
– Я тебе говорил, тайцы выглядят моложе своих лет, – проронил Дрон.
Минут пять спустя в купе заглянула девушка в светло-коричневой пилотке и такого же цвета блузке с погончиками. Это была официантка из ресторана, собиравшая заказы на ужин. Девушка была вся приветливость, улыбка на ее лице производила впечатление появившейся на нем в миг рождения и с той поры не исчезавшей.
Она вернулась с прямоугольными пластмассовыми судками в руках, – фотографии еще не были досмотрены. "Вот и ваш обед!" – объявила она, опуская судки на одно из сидений в пустующем купе Рада. Нагнулась, извлекла из-под пола купе стол, ловко закрепила его одним краем за металлический выступ у окна, отщелкнула от внутренней стороны стойку и вставила ту в специальное отверстие на полу. Та же операция была произведена ею в купе Дрона с Нелли, после чего три коробочки из судка перекочевали на столы. "Enjoy!" – пожелала она приятного аппетита, подхватывая судки, чтобы двигаться дальше. С лица ее все это время не сходила улыбка, будто она и в самом деле родилась с ней.
Пока обедали, за окном наступила полная темнота, в вагоне зажегся свет. Вагонный кондиционер исправно гнал по проходу волну прохладного воздуха, может быть, даже более прохладного, чем хотелось бы.
Вновь возникшая официантка собрала освободившиеся судки и сервировала в купе Дрона и Нелли стол для чая и кофе. Стаканы были стеклянные, чайные ложечки мельхиоровыми. "Enjoy, – снова говорила она, наливая в стакан кипяток из большого электрического чайника с прозрачной проградуированной стенкой. Наливала в другой стакан и повторяла: – Enjoy!"
Рад чувствовал внутри холодок предвкушения неотвратимо приближающегося разговора. Сегодня разговор должен был состояться. Через пять минут или через час. Сегодня ему ничто не могло помешать. Лучших обстоятельств, чем дорога, для разговора просто невозможно было придумать.
Молодой человек менеджерского вида, чьи сумки покоились под одним из сидений в купе Рада, появился, когда Рад с Дроном, допивая кофе, уже перебрались за стол в пустующее купе, а Нелли, увидев, что вечер сулит ей одиночество, достала из сумочки книгу, чтобы провести время в обществе бесплотного собеседника, растиражированного на эту роль известным американским издательством "Рэндом хауз".
– Ну так, я понял... – только и успел произнести Дрон, предлагая Раду приступить к его рассказу, и тут в проходе около купе – впрямь чертиком из табакерки – возник сосед. Пиджак его был все так же застегнут на все пуговицы, застегнута верхняя пуговица сорочки, а узел галстука не расслаблен. Словно и в поезде он продолжал справлять свои ответственные менеджерские обязанности.
– Вот и я. Благодарю, что постерегли мои вещи, – сказал он, улыбаясь Раду почтительной улыбкой младшего, безоговорочно чтущего старшего по возрасту. – Надеюсь, я не слишком долго отсутствовал?
Рад не смог ответить с приличествующей случаю вежливостью. Объявиться так некстати!
Но неожиданно инициативу общения с соседом взял на себя Дрон.
– Присаживайтесь, присаживайтесь, дружище, – весь вдруг, и непохоже на себя, засветившись, указал он рукой на место рядом с собой. – Или хотите к окну?
Сосед не хотел к окну. Место рядом с Дроном его вполне устраивало. Он только хотел взять из сумки книгу.
– О, давайте я тогда все же пересяду. Вам будет удобней. – Дрон поднялся и пересел на сиденье рядом с Радом. – Вам, может быть, нужно поесть? – глядя, как сосед Рада вытаскивает из-под сиденья сумку, спросил он. – Мы-то, знаете, уже поели, а вы, может быть, хотели бы достать какие-то свои припасы? Доставайте, не стесняйтесь.
Он говорил все это с таким сочувственным участием к возможным проблемам соседа, с такой расположенностью к нему, что невозможно было не отозваться ответной приязнью и открытостью.
О том, что сосед поел со знакомыми, – об этом Дрону с Радом было поведано тут же. А через пять минут они уже знали, что сосед Рада и в самом деле работает менеджером в торговом доме, занимается оптовыми закупками и продажей стеклянно-волокнистых тканей, фирма принадлежит японцам, часто приходится ездить в Японию, и, кроме английского, он еще свободно говорит по-японски.
– Ах, боже мой! – Дрон мечтательно прикрыл глаза. – В вашем возрасте я тоже безумно хотел выучить японский. Не представилось, к сожалению, такой возможности.
– Разве поздно? – воскликнул Бобби.
Его звали Бобби. А тайское ваше имя, слюбопытничал Рад, когда сосед представился. О, для моих англоязычных друзей я Бобби, отозвался сосед.
Разговор тек, катился, скакал по камушкам набирающей силу горной речкой – словно бы сам по себе, естественным ходом, движимый взаимным интересом друг к другу. Бобби рассказывал, что едет в Чиангмай к родителям, вернее, не в сам Чиангмай, а под него, родительский дом в восьми километрах от города, у матери день рождения, и он везет ей подарки, три дня отпуска на работе, мать в его детстве хотела, чтобы он стал монахом, если из семьи вышел монах – добродетель, обретенная им в монашестве, распространится и на остальных членов семьи, но он не захотел в монахи и сейчас вымаливает у матери прощение – посылает родителям каждый месяц по двести пятьдесят долларов, они копят деньги – и покупают рисовые поля, рисовые поля – это надежная инвестиция, это, можно сказать, его будущая пенсия.
Рад с восхищением смотрел на Дрона – как лихо у него получилось придать разговору самодвижение, заставить Бобби так обнажаться. Дрон был талант.
Бобби говорил и говорил, рассказывал о своей жизни, вынутая им из чемодана книга лежала у него на коленях нераскрытой. Ясно было, что разговору с Дроном о том сегодня уже не быть.
Рад посмотрел на Нелли. Она сидела, откинувшись на спинку сиденья и общалась с собеседником из "Рэндом-хауз".
Рад встал и направился в туалет. Туалетов было два – один напротив другого. Внутри все сверкало и блестело чистотой, свешивался со стены толстенный рулон широких бумажных полотенец, висел около унитаза рулон белейшей двуслойной туалетной бумаги, флакон с жидким мылом над умывальником был заполнен до отказа, а около унитаза с массивным стульчаком из сверкающей белой пласмассы на блестящем никелированном держателе висел резиновый шланг с блестящим никелированным наконечником-краном – приспособление, позволявшее использовать унитаз как биде.
Когда он вернулся из туалета, в купе Дрона с Нелли как раз зашел проводник. Ни слова не говоря, проводник быстрыми, автоматическими движениями приподнял стол, вытащил из отверстия в полу крепежную стойку, подогнул ее, отнял стол от металлического выступа у стены и, соступив в проход, убрал стол обратно под пол купе. Следом он снова поднялся в купе, и теперь объектом его молчаливых автоматических действий стала верхняя полка, зализанно, так что, не зная, и не понять, что полка, прижатая к вагонной стене. Что-то у него под руками щелкнуло, полка отделилась от стены, перевернулась на сто восемьдесят градусов, громыхнула и оказалась висящей на мощных металлических кронштейнах в готовности принять на себя человеческое тело.
– Красиво! – сказал Нелли Рад по-русски.