– Я сейчас работаю над новым циклом картин и циклом стихов одновременно, – говорил поэт-художник, крутя в руках плоский именной спичечный коробок, сделанный на заказ специально для Полининых вечеров. – Картины и стихи связаны друг с другом, поэтому темы их дополняют друг друга, развивают, и образы тоже. Это мое новое представление моего внутреннего мира. Вскрытие новых глубин, мой новый облик. Творца, сопричастного силе. Созидающей воле. Здесь нет ничего, что можно было бы назвать позиционированием. В позиционировании всегда есть элемент нарочитости. Я бы даже сказал, искусственности. В моем случае – это прорастание зерна. Дух времени требует силы. Он дышит этим желанием. И переполняет меня. Он переполняет меня, а я, в свою очередь, открываю шлюзы. Это не позиционирование, это канализация.
– Канализация – плохое слово, – прервала его Женя. – Получается, вы превращаете себя в место сброса всяческой грязи. Отходов. Охота зрителю-слушателю в этом купаться.
– Нет, вы используете расхожее значение слова. – Поэт-художник вытащил из коробка спичку, переломил ее, сунул обратно и закрыл коробок. – Канализация – это еще и перевод чего-либо, чувств, мыслей, состояний в иное русло, вывод их на новый уровень. В этом смысле "канализация" – очень точное слово. Вы это почувствуете, когда увидите картины моего нового цикла. Жду вас у себя в мастерской в любое удобное для вас время.
Женя отпила из рюмки. До того вечера у Полины, когда встретилась с Радом, она была совершенно равнодушна к мартини, теперь из всего прочего предпочитала его.
– Да нет, не ждите, – сказала она. – Вы бы хотели прибиться к моей галерее? Это исключено. Если вы не чувствуете, как звучит для уха "канализация", вы и в остальном глухи. Извините!
Поэт-художник молча сполз со стула, бросил коробок со спичками на стойку и пошел прочь. Женя, повернувшись, смотрела ему вслед с острым чувством довольства. Она знала, почему повела себя так по-медвежьи с этим типом. "Канализация" была тут ни при чем. Просто улучила момент. Раду тогда не понравились его стихи. И он сочинил куда лучше в подобном духе. Вот за то, что писал стихи, которые не понравились Раду.
Минут пять спустя на месте щетинисто-бородатого поэта-художника возникло юное создание с пухлыми щеками, еще не знающими по-настоящему бритвы, но с удивительно наглым, развязным выражением лица.
– Вас зовут Джени, – сказал он, – не отпирайтесь. – Взял со стойки ее рюмку, понюхал и возвратил на место. – Мартини. Напиток Джеймса Бонда.
– Не только, – отозвалась она.
– А кого же еще?
– Есть и другие достойные люди.
– Вы о себе?
– В данном случае нет.
– Я должен налить себе мартини, чтобы стать достойным?
– Достойным чего?
– Вас, – выдало юное создание, глядя на нее с таким вожделением – казалось, гульфик его черных джинсов сейчас треснет по швам.
– Ну наливайте, – сказала Женя. – Дерзайте. Моя крепость не на запоре.
Она была совсем не против пофлиртовать с этим наглым мальчиком. А может быть, будет видно, и не только пофлиртовать. Он ей был симпатичен. Такой юный и уже такой порченый.
Мальчик открыл бар, снял с полки бутылку мартини, взял себе бокал, свинтил с бутылки крышку, наполнил бокал и, вернув крышку на место, убрал бутылку обратно.
– За вашу прекрасную крепость, Джени, – поднял он бокал, предлагая ей чокнуться.
Двусмысленность его тоста тоже была ей симпатична. Правда, она сама подвела его к ней, но он весьма недурно воспользовался подводкой.
– Как зовут нового Джеймса Бонда? – спросила она.
– Друзья зовут меня Бобом, – сказал он.
– Роберт, иначе говоря?
– Борис. Но для друзей я Боб.
– Отлично, Боб. – Женя подняла рюмку и звякнула ею о вознесенный бокал Боба. – Можете называть меня Джени, пожалуйста. Я не возражаю.
Общество на вечер, кажется, было найдено. Оставалось только не прогореть раньше времени.
– Жень! – позвала ее, помахала рукой с другого конца гостиной Нелли. Около Нелли стояли и Дрон, и Серж – значит, сорок минут уже прошли, следовало ожидать начала приготовленной Полиной программы. Программа у Полины, несомненно, была. И с гвоздем, и с блюдом дня. – Жень, подойди! – снова помахала рукой Нелли.
– Похраните мой мартини, – приказала Женя Бобу-Борису. – И не теряйте меня из виду.
– Лучше жизнь, чем вас, Джени, – бросил ей вслед Боб-Борис.
Женя пересекла гостиную, расцеловалась с Сержем, расцеловалась с Дроном, от них странным образом веяло морозом, щеки у них были холодные – с какой стати, когда они ехали на машине?
– Вы что это на улице делали? – спросила она. – Курили, что ли? Нет, табаком не пахнет.
– Жека, разведчица! – воскликнул Дрон. – Беру в свою резидентуру.
– Обманывает? – посмотрела Женя на Нелли.
– Обманывает, – кивнула Нелли. – Нет у него никакой резидентуры, я же тебе говорила.
– Разоблачен! – вскинул Дрон руки. – Разоблачен и изобличен. Сдаюсь. Мы, Жечка, с Сергеем готовили для вас на улице сюрприз. Пойдем сейчас им любоваться. Старый Новый год все же. Можно сказать, исконний русский праздник.
– Исконний! – фыркнула Нелли.
Серж стоял рядом, слушая их, весь нетерпение. Лицо его в отличие от Дрона было напряженно и озабоченно.
– Женечка, я что хотел, – проник он в первую же паузу, что образовалась в их трепе. – Что за инцидент с каким-то керосином у вас был, Полина мне сказала? Хочу услышать из первых уст. Вот вы тут обе, ну-ка расскажите.
– А, Сергей, да чепуха, – проговорила Нелли – что, видимо, уже произносилось ею до Жени. – Выеденного яйца не стоит, какой инцидент. Мы с Женей уже отошли. Чепуха, не стоит разговора.
– Нет, не чепуха. – Серж весь будто отяжелел, превратившись в сплошной кусок металла, – Жене никогда не доводилось видеть его таким. – Я должен знать все доподлинно. Мне это нужно. Я здесь живу.
Рассказывать Сержу о том, что обещал Павел Григорьич, было стыдно, но все же совместными усилиями Женя с Нелли передали суть происшествия. По мере того, как они это делали, лицо его разглаживалось, становясь тем обычным, к какому Женя привыкла.
– Ну пуганула меня Полина, – произнес он, когда Женя с Нелли закончили свою новеллу. – Я думал, что-то серьезное. Действительно чепуха, не берите вголову.
Теперь Нелли стало обидно, что он не проникся к происшедшему с ними должным сочувствием.
– Но вообще, Сергей, – сказала она, – должна отметить, очень все это плохой симптом. Если вдруг что... он ладно, он старик, но он точно заметил: дети есть, внуки.
– Чепуха, – повторил Серж. Лицо его приобрело совершенно обычное, благодушно-расслабленное выражение, как если бы он пребывал в нирване и ему было не до дел мира. – Если что, как ты говоришь, то я скажу: сейчас не девяносто первый год, когда советскую власть некому защищать оказалось. Сейчас у людей собственность. Собственность просто так не отдают. Сейчас, если что, этим тварям кровь пустят – и без раздумий. Как вшей давить их будут.
– Давят вообще гнид, – вмешался со смешком Дрон. – А вшей выводят.
– А ты откуда знаешь? – с изумлением посмотрела на него Нелли.
– Представь, собственным опытом, – отозвался Дрон. – Был у нас в институте военных переводчиков один из деревни, не знаю, как затесался. Приехал как-то с побывки – и притащил. Пока разобрались что к чему, полроты зачесалось.
– Скотина, – ругнулся Серж со своим благодушно-расслабленным выражением лица. – Удивительно, что он только раз притащил.
Дрон всхохотнул.
– Ничего удивительного. Педикулез в высшем военном заведении, да еще таком! Командование так рассвирепело – до ближайшей сессии, чтоб завалить, не стали ждать. Нашли повод – и пинком под зад служить срочную, родине долг отдавать.
– Вот правильно, всяк сверчок знай свой шесток, – одобрил действия командования Серж.
Вши с гнидами – эта тема коробила Женю. Она решила вернуть разговор к обещанному Дроном сюрпризу.
– Что за сюрприз? – спросила она, обращаясь сразу к ним обоим – и Дрону, и Сержу. – Почему на улице? Долго ждать?
– Прямо сейчас, прямо сейчас! – объявившись около них, замахала руками Полина. – Раз все готово, прямо сейчас. Господа! – вспрыгнув на стул, похлопала она в ладоши. – Одеваемся – и на улицу! Все на улицу! Сюрприз! Никто не пожалеет!
Сюрприз был фейерверком. Не занятое машинами пространство двора все было в подготовленных Дроном и Сержем к запуску снарядах петард – одиночных, двойных, тройных, кассетных, – только поджигай и любуйся огненным полетом.
Боб-Борис оказался рядом с Женей. В руке он держал ее рюмку с мартини. Рюмка была заново наполнена до краев.
– Охраняю, – сообщил он, указывая на рюмку. – Хотите сделать глоток?
Женя взяла рюмку, отпила и вернула ему обратно.
– Храните дальше.
– А я могу из нее отпить? – спросил Боб-Борис. Но спросил, уже поднося рюмку к губам, и, не дожидаясь ее ответа, отхлебнул.
Жене это понравилось. Это было эротично.
– Боб, – сказала она, – рюмка моя, и мартини мой. Вам положено хранить его, а не пить. – Она снова взяла рюмку у него из рук и сделала еще глоток – соединив рюмкой их губы окончательно. – Храните, – отдала она Бобу мартини.
Первая петарда зашипела, выбрасывая на снег хвост огня, – и взлетела. Зашипела и взлетела вторая, третья, десятая. Потом настал черед двойных, тройных, и в дело вступила артиллерия: те, что были в кассетах. Во дворе гулко бухало, взрывалось, в воздухе зависали, плясали, мерцали красные, синие, зеленые, фиолетовые огни, – через минуту было полное ощущение праздника. Полина знала, как зажигать.
Боб-Борис, стоя рядом, взял Женину руку в свою и стал перебирать пальцы. Оставил пальцы и перешел на запястье. Чтобы немного спустя снова вернуться к пальцам. Он был молодой, но искушенный.
– Не гоните лошадей, Боб, – сказала Женя.
От тишины, наступившей после шумного умирания последней петарды, заложило уши.
– Вау! – закричала Полина, вскакивая на крыльцо и вскидывая руки. – Старый Новый год начинается! В дом! В дом! Что нас там ждет, вау!
– Вау! Вау! – закричали все кругом, пришли в движение и потянулись со двора к крыльцу. – А что нас ждет, Пол? Пол, приоткрой полог над тайной!
– Всему свое время, все в свой черед! – подпрыгивала на крыльце пружинкой Полина.
Женя протянула руку к Бобу-Борису, и пальцы ей тотчас охолодило стеклом. Она отпила глоток и вернула рюмку.
– Разрешаю воспользоваться.
– С наслаждением, – ответил он, поднося рюмку к губам.
– Женечка! – позвал ее Серж. Он не плыл в общем потоке в дом, а стоял сбоку крыльца, держа перед собой сложенный пополам белый бумажный лист. Рядом с ним стоял Дрон. Они, как приехали из Москвы, так все и были вместе. – Женечка, слушай, мы тут с Дроном посовещались, – сказал он, когда Женя подошла к ним, – потом или сейчас... все равно нужно будет тебе сообщить, чтобы ты знала... так вот мы решили – уж прямо сейчас. На, – протянул он ей лист, что держал в руке. – Прочти. Это я сегодня получил. Это не мне, это мне переслали... прочти, ты поймешь, что это.
Женя с недоумением взяла лист, развернула. От перил крыльца падала на листок тень, и она сделала шаг в сторону, чтобы свету крылечного фонаря ничто не мешало освещать лист.
Это была распечатка электронного письма. "От: Кому: Написано: Тема: Папка:" В следующий миг глаза схватили фамилию Рада. И была его фамилия и в пункте "От", и в пункте "Кому". Только в адресе "От" значился "hotmaiI.com", а в адресе "Кому" – "mtu-net.ru". Женя перевела взгляд на текст письма. Текст был на английском. "Dear mother... – Дорогая мама..." Это было его письмо матери? "Sorry, but I could not write to you before that because I got to see my first computer only today... – Извини, но я не мог написать письмо раньше, потому что получил возможность увидеть первый компьютер только сегодня". Женя взглянула на подпись. Она не сомневалась, что там будет его имя. Но письмо было подписано совершенно незнакомым ей именем. Длинным и с таким странным сочетанием букв – сразу и не прочтешь: "SaowaIak Duangmala". А перед именем стояли слова... два из них были ей известны, а третьего, посередине, она не знала. Не встречала никогда и нигде.
– Что значит "inconsoIabIe"? – подняла она глаза на Сержа с Дроном.
– "Безутешный", – сказал Дрон. – Вернее, в данном случае, "безутешная".
Ясно. "His inconsolable widow" означало "Его безутешная вдова".
Женю заколотило. Так ее не колотило даже тогда, когда они с Нелли неслись по дороге, слыша за спиной визжащий скрип тележки Павла Григорьича. Лист в руке запрыгал. Она пыталась остановить его, и не получалось. Какое-то это письмо имело отношение к Раду. И, судя по всему, что-то в нем сообщалось дурное.
– Что это такое? – протянула она прыгающий листок к Сержу с Дроном. – Я ничего не пойму. Прочтите мне. Перескажите.
Серж с Дроном переглянулись. Серж взял у Жени из рук листок, тряхнул им, расправляя, собираясь читать, но передумал и свернул лист. Передал его Дрону, ступил к Жене, взял ее руки в свои.
– Женечка, там, значит, такая история, – сказал он. – Рад, оказывается, жил на Пхукете, это такой остров в Таиланде, западная сторона, Индийский океан.
– Догадываюсь, – проговорила Женя, боясь взглянуть на Сержа. – И он попал в это жуткое цунами перед Новым годом. Так?
– Так, – подтвердил Серж. – Он работал спортивным менеджером в одном из отелей, был в тот день на работе, ну и...
– Что "ну и"? – быстро спросила Женя. – Погиб?
– Он пропал без вести, – опережая Сержа, сказал Дрон. – Конечно, времени прошло много, почти три недели, но там до сих пор обнаруживают живых.
Женя пошевелила руками, прося Сержа отпустить их. Ее перестало колотить. Вернее, ее трясло, но все это ушло теперь внутрь, и руки у нее перестали прыгать.
Серж отпустил ее. Женя сунула руки в карманы дубленки, потом достала, оглянулась – Боб-Борис стоял неподалеку, сжимая в ладони рюмку с мартини. Подойдите, поманила Женя его рукой. Он подошел, она взяла у него рюмку, влила в себя весь мартини, который там оставался, и, отдавая рюмку, показала ему все так же рукой: идите-ка, Боб, отсюда.
– А при чем здесь "безутешная вдова"? – спросила она, поворачиваясь к Сержу с Дроном. – Он что, женился там?
Дрон снова опередил Сержа.
– Это неважно. Это сестра Тони, я сегодня уже звонил ему и выяснил.
– Он же говорил, что понятия не имеет о Раде.
– Говорил. А сегодня я его прижал – и он раскололся. Я же помню имя его сестры. Им письмо и подписано.
– И оно было адресовано матери Рада?
– Матери Рада. – Это теперь снова был Серж. – А она переслала его мне – мы с ней этот год все же общались.
Женя почувствовала, что ей нужно сделать еще глоток мартини. Она оглянулась, ища взглядом Боба-Бориса, но его не было. Ни вблизи, ни поодаль. Он ушел. А я же и выпила все, вспомнила Женя.
Она подняла воротник дубленки, запахнула ее на груди и обняла себя крест-накрест, будто озноб, что сотрясал ее, шел не изнутри, а ей действительно было холодно.
– Почти три недели, – произнесла она, переводя взгляд с Сержа на Дрона. – Что, в самом деле может еще найтись? Но почему тогда "безутешная вдова"?
Серж быстро взглянул на Дрона.
– Дрон хотел, чтобы тебе было полегче, – сказал он, обращаясь к Жене. – Рад погиб, в письме это сказано. Я тебе его отдам, ты это там прочтешь.
Он было протянул листок Жене, она его не взяла.
– Зачем оно мне? Погиб или пропал без вести. Его для меня нет уже целый год.
Дверь дома открылась, и на крыльцо выскочили Нелли с Полиной. Уличной одежды на них обеих уже не было.
– Серж! Дрон! – позвали они от двери. И увидели их троих внизу у крыльца. – Женька, и ты там! Что вы там делаете? Все вас ждут!
– Женя, вот, собственно, и все, – сказал Дрон. – Извини. Нам, знаешь, тоже вестниками такого не очень хотелось быть.
– Вы там о чем? – крикнула сверху Полина. – Давайте в дом. Закончите все разговоры в доме!
– Вы идите, – сказала Дрону с Сержем Женя. – А я побуду на улице. Идите.
Они, видела она, колебались, не решаясь уходить, но и оставаться с нею – не очень им этого хотелось.
– Идите-идите, – понукнула их Женя. – Беспокоиться за меня не нужно. Что за меня беспокоиться. Руки на себя не наложу. Я мать-одиночка, я нужна сыну.
– Мать-одиночка! – фыркнул Дрон.
Эта ее самоирония сдвинула их с места, они поднялись на крыльцо к женам, и дверь за ними всеми четырьмя захлопнулась.
* * *
Когда через несколько минут Нелли, снова одетая для улицы, вышла из дома и спустилась во двор, Жени во дворе она не обнаружила. Ее не было ни на площадке с машинами, ни в тени у хозяйственных построек – нигде. Нелли уже собралась подниматься обратно в дом, бить тревогу, но напоследок ей пришло в голову выглянуть на улицу. Затвор на калитке был отложен. Она вышла за участок, – Женя со скрещенными на груди руками стояла посередине дороги в самом темном ее месте, где свет от ближайших фонарей сходил на нет, и, закинув голову, смотрела в небо. Нелли побежала к ней. Хотя необходимости бежать не было никакой. Женя, услышав шаги, опустила голову и, дождавшись, когда Нелли приблизится, произнесла:
– Какая же сука, а? Нелли растерялась.
– Кто?
– Да он же, кто. – В голосе Жени не было никаких эмоций, он был обесцвечен – будто вытравлен перекисью водорода. – Променять русскую женщину на какую-то драную тайку.
Нелли почувствовала нечто вроде укола ревности. Не за сестру Тони, про которую никак нельзя было сказать, что она драная. Скорее, это была ревность к Жене, которую она так старательно задавливала в себе с того момента, как вызвала ее в Таиланд на Кох-Самед.
– Он променял не женщину, – сказала Нелли.
– Да? – в обесцвеченном голосе Жени возникла жидкая красочка интереса. – Кого же?
– Страну.
– Ну, страну. – Голос Жени вновь обесцветился. – Страну вон и вы променяли. Да и я, если что, не против. Только не на Таиланд. Страна что. Страна – не человек.
– Это тебе подсказало звездное небо над головой? – спросила Нелли, отсылая Женю к моменту, когда вышла из калитки на улицу, а та стояла, запрокинув вверх голову. Нелли просто не знала, что еще сказать Жене.
– Звездное небо молчит, – ответила Женя.
Из-за поворота на дороге возникла и двинулась в их сторону мужская фигура. Человек шел тяжелым размашистым шагом, он был в широкой, делавшей его квадратным куртке, а может быть, ватнике или тулупе – издалека не разобрать, в большой меховой шапке на голове, на ногах – в чем-то похожем на валенки или унты, явно какой-то мужик из местных.
– Давай-ка пойдем в дом, – поглядев, как приближается квадратная медвежья фигура, позвала Нелли.
– Давай, – тотчас согласилась Женя. Вид этого мужика на пустынной улице вызвал в ней те же чувства, что в Нелли.
Они торопливо дошли до калитки, заскочили в нее, заложили щеколду и, хотя уже были внутри, на участке, так же торопливо понеслись к крыльцу – словно их подгонял дувший в спину ветер. Им теперь хотелось скорее оказаться в доме, в его тепле, свете, в окружении своих. Там, среди своих, ничего не было страшно, было надежно, устойчиво, незыблемо; там только и была жизнь.
© Анатолий Курчаткин, 2008
© "Время", 2008