- Мой маленький Торо. Не будь, пожалуйста, таким наивным. Эта земля так же молода или стара, как и любая другая.
- Но здесь у меня такое чувство, будто все еще возможно.
- Потому что здесь у тебя нет истории. Картина Америки, как ее представляют себе европейцы, больше связана с ними самими, чем с Америкой. Разумеется, то же и с американцами. Прадед моей матери был главным редактором "Чикаго трибьюн". Он родом из старой английской семьи, знающей свою родословную до четырнадцатого века. Если хочешь, то об истории семьи с материнской стороны мы знаем гораздо больше, чем с отцовской. Он из простой семьи. Удачно женился. А моя мать что-то там воображает по поводу своего мужа-европейца, который, в сущности, тот же самый self made man, какими европейцы считают всех американцев. - Она засмеялась.
- Что ты там рассказала своим родителям? - спросил я. - Они ведут себя так, будто я их будущий зять.
- О, ничего особенного. Просто они хотели бы пристроить меня. И они рады, что у меня наконец есть приятель с приличной профессией. Я сказала им, что ты журналист и пишешь книги.
- Твоя мать рассказала мне, что тут родился Хемингуэй.
- Да, я знаю. Она любит щеголять именами людей искусства.
- Ты любишь Хемингуэя?
- Не знаю, - ответила Луиза, - мне нравился фильм "Прощай, оружие", но я думаю, это из-за Гари Купера и музыки.
После обеда мы осмотрели квартиру, которую родители обставили для нее на верхнем этаже дома. Потом мы сели в машину и проехали по району; она показала мне, где работал Франк Лойд Райт и где родился Хемигуэй. В книжной лавке дома Хемингуэя я купил "Прощай, оружие" и подарил ей.
- Прочти ее, - сказал я, - она лучше, чем кино.
- А тебе надо бы наконец зайти ко мне на работу, и я покажу тебе наш архив.
23
Уже во время моих предварительных разысканий в Швейцарии я то и дело натыкался на имя Джорджа Мортимера Пульмана, но только в Чикаго я обнаружил, что легендарный вагоностроитель был не только создателем вагонов класса люкс, но и благодаря городу, названному его именем, что южнее Чикаго, был среди тех, кто писал историю индустриального общества. В маленьком городе, который полностью - от водоснабжения и газа до церкви - был во власти предпринимателя, и который он контролировал, и которым распоряжался не столько как владелец, сколько как отец, вскоре начались волнения, а сто лет назад забастовки и столкновения, вошедшие в историю американского рабочего движения. В конце концов в дело вмешалась армия, но было уже поздно. Мечта Пульмана была разбита.
Крах фантазий Пульмана и восстание его рабочих против контроля над всей их жизнью занимали меня куда больше, чем легендарные вагоны фирмы. Пульман предусмотрел все, кроме потребности своих рабочих в свободе. Он полагал, будто построил для них рай земной. Но у рая не было двери, и, когда времена стали тяжелыми, а рабочих мест поубавилось, рабочие все больше стали чувствовать себя заключенными. Пульман так и не смог понять своей ошибки и до самой смерти злился на человеческую неблагодарность.
От архива фирмы "Пульман лизинг" я не ожидал ничего особенного, но я хотел увидеть Луизу, а потому через несколько дней зашел к ней на работу. Она показала мне гигантскую территорию бывшего вагонозавода и монтажные установки, которые перестали использовать вскоре после войны. Здания не сносили, потому что это стоило бы дороже, чем можно было выручить за проданную землю. На стенах цехов были нацарапаны имена. На одной из колонн кто-то грубыми мазками изобразил силуэт женского тела, позднее кто-то более изящно пририсовал лицо.
- Вообще-то Пульман был искусным столяром, делал тонкую работу. Но первые большие деньги он заработал, придумав, как спасти дома в болотистой местности от проседания. Не спрашивай меня, как ему это удалось.
- Ты можешь представить себе, как тут было раньше, когда всюду - множество рабочих, стоял шум, кипела работа?
- Сегодня здесь только мыши и крысы, - ответила Луиза, - осторожно, все здесь ужасно грязное.
Когда мы шли по неровному участку, заросшему травой, она взяла меня за руку.
- Пойдем в архив, - сказала она, - я не могу целый день гулять с тобой по окрестностям.
Как я и ожидал, архив оказался не слишком богатым. Из ранней истории фирмы не сохранилось почти ничего. Многое выбросили, сказала Луиза, кое-что подарили библиотеке.
- О забастовке на заводе Пульмана ты здесь все равно ничего бы не нашел, тогда об этом не слишком любили говорить, а сегодня это никого не интересует, - сказала Луиза.
Она прислонилась спиной к одному из стеллажей, на которых громоздились пыльные картонные коробки. Архив находился на самом верхнем этаже, воздух здесь был сухим и жарким. Свет шел только сверху, через люки, закрытые пластиковыми колпаками. Мы молчали. Луиза смотрела на меня и улыбалась. Я поцеловал ее.
- Ты не любишь меня, а я не люблю тебя. Так что ничего особенного не происходит. Главное - мы развлекаемся, - со смехом произнесла она.
24
Я не думал об Агнес, пока был с Луизой, и чувствовал себя хорошо. Когда я вернулся домой, мне показалось, что словно вернулся в тюрьму. Я оставил входную дверь приоткрытой, но, когда услышал в вестибюле голоса, закрыл ее. Я прилег на полчаса на тахту, потом встал и пошел в библиотеку, а оттуда опять к озеру, в кафе в конце парка Гранта.
Я думал о ребенке, которого носила в себе Агнес. Я задавался вопросом, будет ли он похожим на меня, будет ли у него мой характер. Я никак не мог представить себе, что это значит, если где-то будет жить мой ребенок. Даже если я никогда больше не увижу Агнес, я буду отцом. Я изменю свою жизнь, думал я, даже если никогда не встречусь с ребенком. А потом я решил, что не вынесу, если никогда не встречусь с ребенком. Я хочу знать его, увидеть, как он выглядит. Я вытащил блокнот и попытался нарисовать лицо. У меня ничего не получилось, и я начал писать:
* * *
Четвертого мая родился наш ребенок. Это была девочка. Она была маленькой и легкой, с тоненькими пушистыми светлыми волосами. Мы дали ей имя…
* * *
Я долго думал, как назвать ребенка. Официантка принесла мне еще кофе, и я прочел на ее визитке, что ее зовут Маргарет. Я поблагодарил за кофе и написал:
* * *
… Маргарет. Кроватку мы поставили в мой кабинет. По ночам ребенок плакал, днем мы ходили с ним гулять. Мы останавливались перед магазинами игрушек и раздумывали, что купим Маргарет потом, когда она станет постарше. Агнес сказала, что не хочет покупать ей только кукол.
- Я хочу, чтобы она играла с машинами, с самолетами, компьютерами, с железной дорогой.
- Но сначала у нее будут плюшевые зверюшки, куклы… - сказал я.
- Деревянный конструктор, - продолжила Агнес, - когда я была маленькой, деревянный конструктор нравился мне больше всяких кукол. У Маргарет будет все, что она захочет.
- Если ты согласна, я расскажу ей о железнодорожных вагонах класса люкс, - предложил я.
Мы подыскивали более просторную квартиру, не в центре, где есть скверы и парки. Мы подумывали о том, чтобы переехать в Калифорнию или Швейцарию. Книга моя продвигалась хорошо, несмотря на то что ребенок доставлял нам немало хлопот. Это было самое счастливое лето в моей жизни, Агнес тоже была в хорошем настроении как никогда.
* * *
Я не стал писать дальше. Я понял, как мало знаю о маленьких детях, и решил купить книгу о них. Теперь я был уверен, что мы с Агнес снова будем вместе. Я написал ей письмо, сунул его в карман и пошел домой как можно быстрее.
Когда я еще открывал дверь, зазвонил телефон. Не снимая пальто, я поднял трубку. Это была коллега Агнес, одна из скрипачек квартета.
- Я весь день пытаюсь дозвониться до вас, - сказала она.
- Я гулял.
Она медлила.
- Агнес больна, - проговорила она наконец, - даже не пришла на репетицию.
- Что вы играете? - спросил я, сам не знаю почему.
- Шуберта, - ответила она. Наступила пауза. - Агнес убила бы меня, если б узнала, что я вам звоню. Но я думаю, ей нужна ваша помощь.
- Что с ней? - допытывался я, но она больше не хотела ничего говорить.
- Идите же к ней, - только и сказала она, - ей плохо.
Я поблагодарил и пообещал зайти к Агнес. Письмо, которое я ей написал, я порвал. Я достал из холодильника пива и сел у окна.
Если я сейчас пойду к Агнес, думал я, то это навсегда. Трудно объяснить, но свободным я чувствовал себя только тогда, когда Агнес не было, хотя я любил ее и был счастлив в то время, когда мы были вместе. А свобода значила для меня все-таки больше, чем счастье. Возможно, именно это мои подруги называли эгоизмом.
В тот день я не пошел к ней, не пошел и на следующий день. Наконец, на третий день я решился. Вопреки своему обыкновению я взял такси, чтобы не терять времени, уже и так достаточно потерянного. У одного из книжных магазинов я остановил машину, вбежал внутрь и спросил книгу о грудных детях. Продавщица посоветовала мне одну под заглавием "Как пережить первые два года".
25
Агнес открыла в халате. Она была очень бледной. Она пригласила меня войти, и я пошел за ней в комнату. Она снова легла. Какое-то время я молча сидел рядом, потом спросил:
- Ты больна?
- Я потеряла ребенка, - тихо ответила она.
Мне как-то совсем не приходило в голову, что такое может произойти. Я испытал облегчение и стыдился этого.
Агнес улыбнулась и сказала:
- Тебе бы надо радоваться. - Но цинизм ей не давался. - Никто не виноват, - продолжала она, - врач сказал, что на каждые успешные роды приходится один выкидыш.
- Ты сможешь рожать? - спросил я.
- Да, - ответила она, - но мне придется принимать гормоны, если я снова забеременею.
- Мне очень жаль, - произнес я.
Она села и обняла меня.
- Мне тебя не хватало, - сказала она. И начала плакать. - Он был шесть сантиметров в длину, сказал врач.
- Когда это случилось?
- Я была три дня в клинике, - ответила Агнес. - Они сделали чистку. Зародышевый материал, сказал доктор. Чтобы не было инфекции. Он был нежизнеспособен. Зародышевый материал.
Я остался на ночь с Агнес, лежал одетым рядом с ней на матрасе и не мог заснуть. Я хотел почитать, но не смог найти ничего, кроме поэтической антологии Нортона и нескольких проспектов. Купоны, позволявшие купить арахисового масла или упаковку хлопьев на десять центов дешевле, были аккуратно вырезаны. Я налил себе стакан апельсинового сока. Кухня была такой чистой, словно ей никогда не пользовались. Холодильник был почти пустым. Я заглянул в шкафы. Среди моющих средств я наше пару резиновых перчаток, на которых фломастером было написано: "Кухня". Из любопытства я пошел в ванную и обнаружил там в шкафчике такую же пару перчаток с надписью: "Ванная". Рядом была стопка пестрых махровых салфеток. Самая верхняя - старая и застиранная, на ней вышито: "Агнес". Я вернулся в комнату. Из ниши, в которой лежал матрас, доносилось бормотание, Агнес ворочалась во сне. Я присел к ее письменному столу, открыл наугад один из ящиков. В старой коробке лежали письма и открытки, рассортированные по отправителям. На каталожных карточках было написано: "родители", "бабушка и дедушка", "дядя и тетки", "Синди". "Герберт".
Была и карточка с моим именем, но за ней было пусто. Я только однажды послал Агнес ничего не говорящую открытку из Нью-Йорка, и ее я видел на кухне, прилепленной на холодильник.
Я вынул из коробки стопку писем Герберта. Сверху лежало несколько открыток, потом шли письма, потом снова открытки, а в конце были два новых письма, последнее очень толстое и, судя по чикагскому штемпелю, пришедшее несколько дней назад. Я заглянул в конверт, не вынимая письма, и прочел: "Дорогая Агнес"… Я сложил письма обратно в коробку и уселся на стуле у окна. В какой-то момент я заснул.
Утром Агнес стало немного лучше, и она встала, чтобы позавтракать.
- Боюсь, ты меня тогда неправильно поняла, - сказал я. - Потом я долго думал об этом. Пытался тебя разыскать.
- Дело не в том, что ты сказал. А в том, что ты оставил меня одну. Что ты просто сбежал.
- Если ты хочешь ребенка…
- Ты не хочешь его по-настоящему. Но теперь это уже роли не играет.
- Может быть, потом, - предположил я.
- Да, - согласилась Агнес, - быть может, потом.
26
Агнес снова переехала ко мне. Выкидыш дался ей тяжелее, чем я поначалу полагал. Когда мы были вместе, то об этом не говорили, но она часто сидела одна в комнате и смотрела в окно. Среди домов проглядывал маленький кусочек озера.
- Что бывает с птицами, когда озеро замерзает? - спросила она как-то раз.
- Я не думаю, что оно замерзает совсем, - ответил я, - или защитники животных пробивают во льду полыньи и кормят птиц. Не знаю.
Агнес еще не приступила к работе. Профессор предложил ей побыть дома до Рождества. Похоже, что он очень ценил ее, а когда она заговаривала о нем, я почти ревновал.
- Он старый, - говорила Агнес.
- Я тоже. Я тоже старый.
- Он вдвое старше тебя.
Я рассказал Агнес о Луизе. Она не сказала ничего, даже не разозлилась. Ее безразличие задело меня.
- Напиши об этом, - предложила она, - продолжай историю и напиши обо всем, что случилось. О ребенке, о прогулках у озера, о Луизе…
- Я продолжал писать. В моей истории у тебя родился ребенок, - сообщил я.
Я не решался показать Агнес то, что я написал. Но теперь она попросила меня об этом сама, а прочитав, обрадовалась, она только считала, что мне надо было выбрать другое имя.
- Как ты хотела назвать ее?
- Имя уже дано. И его не изменишь.
- Я купил книгу о детях, - сказал я.
- Расскажи мне о Маргарет, - попросила Агнес, - если она родилась четвертого мая, то, значит, она… Кто она по зодиаку?
- Телец. Я думал, ты не веришь в астрологию.
- Не имеет значения. У тебя ведь есть книга о знаках зодиака.
Я взял книгу и прочел:
- "Характер тельцов определяет влияние Венеры. Это время окончательной победы весны, и это обстоятельство находит отражение и в личности тельца. Тельцы дружелюбны и уравновешенны, любвеобильны и способны на сильную страсть".
Агнес взяла у меня из рук книгу и стала ее листать.
- Вот, - произнесла она, - "у них блестящие умственные способности и четкая логика. Они часто склонны к математике". Видишь, она похожа на меня.
Я глянул ей через плечо:
- Их девиз: "Чего не знаю, о том не горюю".
- Запиши это, - сказала Агнес, - ты должен дать нам ребенка. У меня не вышло.
Всю вторую половину дня я просидел за компьютером, Агнес была рядом и диктовала или поправляла меня. Наш ребенок рос быстро, через полстраницы он уже начал ходить, чуть позже говорить. Мы написали о том, как ездили к родителям Агнес во Флориду, чтобы показать им внучку, об отпуске в Швейцарии, о детских болезнях, о Рождестве. О трехколесном велосипеде, деревянном конструкторе, куклах, первой книге. Агнес и я поженились, потом у нас родился еще один ребенок, мальчик. Мы были счастливы.
- Я больше не могу, - сказал я наконец, - мы ведь не можем за один день написать всю семейную сагу.
- Тогда пойдем погуляем и подумаем, что там будет дальше, - предложила Агнес.
27
Мы вышли на улицу. В последнее время мы бывали только в парке, но теперь Агнес захотела пойти в город. Была суббота, на улицах - толпы людей, искавших подарки к Рождеству. Агнес остановилась перед магазином игрушек.
- Я хочу купить Маргарет плюшевого мишку, - сказала она.
Мы зашли в магазин и купили большого медведя. Потом Агнес сказала, что я тоже должен подарить что-нибудь нашему ребенку, и я купил куклу.
- Пойдем посмотрим детские вещи, - предложила Агнес.
- Ты не думаешь… - неуверенно начал я, - ты уверена, что это нужно?
Но Агнес уже пошла вперед. Когда я нагнал ее, то увидел, что по ее лицу лились слезы. Она взяла наугад несколько висевших детских вещей: пуловер, пару полосатых рейтуз, шапочку. Я пытался успокоить ее, но она меня не слушала, оплатила покупки кредитной карточкой и бросилась вон из магазина. Я побежал за ней, но чуть не потерял ее, так быстро двигалась она в толпе. Нагнал я ее только у самого дома. Теперь она шла медленнее. Она продолжала молчать. Мы молча поднялись на лифте. Войдя в квартиру, Агнес поставила пакеты с покупками и пошла в спальню.
Я как раз снимал ботинки, когда она промчалась мимо меня в ванную, захлопнула дверь и закрыла ее на защелку. Я услышал, как она громко плачет.
- Что случилось? - прокричал я через дверь.
- Там, в спальне… - рыдая ответила она.
Я пошел в спальню. За окном висела люлька и двое рабочих чистили окна. Они как раз закончили работу, помахали мне и со смехом поднялись выше. Домоуправление сообщало мне, что предстоит мытье окон, но я забыл сказать об этом Агнес. Я опустил ставни и пошел в коридор. Я слышал, как в ванной тихо скулит Агнес. Я постучал. Наконец она открыла дверь.
- Они глазели на меня, - проговорила она, вытерла слезы туалетной бумагой и высморкалась.
- Их больше нет. И я опустил жалюзи.
- Они на нас глазеют. Все на нас глазеют, и когда мы покупаем детские вещи. Все это знают. Это ложь.
- Это всего только история. Ты хотела…
- Я не знала… - перебила меня Агнес, но дальше говорить не стала.
- Ты ведь хотела, чтобы я писал ее именно так. Мы писали ее вместе.
- Я не знала, до чего это станет настоящим. И все же это ложь. Это патология.
- Я надеялся, что это тебе поможет. Когда тебя не было, мне это помогало.
- Это неправда. Ты должен писать так, как было на самом деле, чтобы все было правдой.
- Хорошо, - согласился я.
- Напиши, что будет дальше. Нам надо знать, что произойдет.
- Хорошо. Я опишу, что мы делаем, куда ходим, как ты одеваешься. Как было раньше. Ты будешь снова носить синее платье. Когда станет теплее.
- Я надену его сегодня вечером.
В тот же вечер Агнес выбросила все покупки в мусоропровод. Я хотел их кому-нибудь отдать, но Агнес настояла на том, чтобы все выбросить. Когда медведь не пролезал в отверстие мусоропровода, Агнес оторвала ему лапы. И мы стерли все, что написали в тот день на компьютере. После этого Агнес надела синее платье.
- Когда я была ребенком, то герои книг, которые я читала, были моими лучшими друзьями, - сказала она, - вообще говоря, моими единственными друзьями. Да и потом тоже. Прочитав "Сиддхарту", я вышла на час босиком в сад, чтобы остудить свои эмоции. Но я только застудила ноги. Дело было зимой, и я стояла на снегу.
Агнес неуверенно засмеялась. Я засунул замороженную пиццу в духовку и открыл бутылку вина.