- Потушите немедленно!
- Господи Боже! - сказал я и умоляюще воззрился на Филдинга. Это просто инсценировка похмелья, подумал я и что есть сил затянулся. Тлеющий лиловатый отсвет позволил мне лучше разглядеть Гопстера, его выпирающие из-под футболки тугие бицепсы. Он как-то странно наклонял голову и горбил плечи, словно бы только что поднял взгляд от рогатого руля спортивного велосипеда. Гопстер улыбался.
- Ну, хорошо, - изрек он. - Курите. После того, как народ прознал о "Троглодите", мне показывали целую кучу сценариев. Роуд-муви, боевики, романтические комедии, прочий хэппи-энд. - Он мотнул головой. - Но теперь я заинтересовался. Заинтересовался "Хорошими деньгами". Давайте только сначала проясним пару вещей. Как вам самому этот персонаж, который Дуг?
- Ну, в чем-то симпатичен.
- Он же дегенерат.
- У него такие проблемы, что вы и не поверите.
- Значит, так. Никакого курения, никакой выпивки и никакого секса.
- В фильме.
- В фильме.
Никакого, так никакого, подумал я. Потом подумал еще немного и поднял палец.
- А похмелье изобразить?
- Конечно, - ответил он. - Я же актер.
- Секундочку. А в "Троглодите" были постельные сцены.
- Он же был дикарь. Но меня другое беспокоит. Эта драка в конце. Скажите, пожалуйста, Сам. Зачем мне драться со стариком?
Я заметил, что Филдинг смотрит на меня и тоже ждет ответа. Ничего, скоро это кончится. Конец всему, в том числе и этому, не за горами.
- Там, типа, кульминация, - объяснил я. - Вы с Лорном деретесь из-за девушки. Еще из-за денег. Это...
- Ну да, ну да. Но со стариками не дерутся. По крайней мере, не так. Мордобой-то зачем?
- А что если он вас побьет? Можно и так сделать. Хотите? Или если вы ему монтировкой по кумполу?
Он с жалостью посмотрел на меня и выпятил массивный подбородок, поджал полные плосковатые губы.
- До этого не дойдет, - проговорил он. - Я и так найду, как с ним разобраться. Мало, что ли, способов - гипноз, сила воли... Ладно, это все поправимо. Геррик говорит, через две недели черновой вариант будет уже готов. Тогда и приходите, обсудим еще раз. Мама проводит вас к выходу.
На полпути к двери я развернулся, сделал вид, будто просто следую сценарию данного конкретного похмелья, прошагал обратно к столу и остановился, руки в карманы, прямо перед Гопстером. Тот поднял голову. Угу, даже лицо его было мускулистым - можно подумать, он и ушами железо качает.
- Когда-нибудь мы встретимся.
- Что-что?
- Номер сто один.
- Простите?..
- Ладно, ерунда. Знаете, мне ваш фильм действительно понравился. Зацепил, вот - глубоко зацепил. До встречи, Давид.
Мы стояли на раскаленной песочнице тротуара и наблюдали стену смерти на Первой авеню. Выходя из тоннеля, дорога там разветвляется и резко взмывает вверх. Оказавшись на эстакаде, колесное стадо немедленно впадает в панику, фырчит и взбрыкивает. Филдинг сказал "автократу" отъехать, и мы предались раздумьям - облаченный в сизый костюм продюсер, облаченный в мешковатый угольно-черный костюм и израненную плоть режиссер. Знаете, как только нам открыли дверь, вмятины у меня на спине принялись немилосердно зудеть, отвратительно зашуршали. Может, надо обратиться к врачу - вдруг там заражение. Или, может, загрузиться пенициллином из личных запасов. Интересно, сколько в Калифорнии берут за спину? Так или иначе, ночь придется провести, приклеившись спиной к самолетному полиэстеру. Лучше домой. Домой.
- Ну что, - произнес я, - еще один псих. Именно этого нам и не хватало. И что за "вы спасены"? От кого?
- Спасенный - значит утвердившийся в вере. Это, Проныра, фундаментализм, самое вульгарное и пролетарское из всех американских верований. Никодим, и так далее. Евангелие от Иоанна, глава третья. Если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия.
- Чего?
- Смотри Библию, Проныра. Читал когда-нибудь?
- Читал, читал,
- Гопстер очень религиозный. Просто святой. Не слышал? Помогает в больницах, в социальной службе Бронкса. Все деньги, которые папаша не спустит на баб илина бегах, Давид жертвует благотворительности.
- Я же сказал. Еще один псих.
- Он нам нужен. Действительно нужен. С ним ансамбль будет просто идеальный. Самое то, что надо. Этот парнишка взлетит высоко, очень высоко. Как думаешь, Проныра, - сказал он и коротко хохотнул, - у него есть разрешение на все эти мышцы? Понимаю, понимаю, что тебя беспокоит - но можешь расслабиться. Он вполне контролируем. Дорис все учтет в сценарии, и как только Давид увидит текст, станет как шелковый. Они все станут как шелковые. К тому же, ты ему нравишься. И всем им тоже. Жалко, конечно, что тебе надо лететь, Только все на мази...
Да ладно, - сказал я себе, - прикинуть бюджет и заняться сценарием я спокойно могу и в Англии. Если Дорис Артур закончит с опережением графика, можно послать пакет экспресс-почтой, дойдет за сутки. Филдинг пообещал, что тем временем снимет мансарду или студию, и в следующий приезд мы устроим пробы на эпизодические роли - официантов, танцовщиц, гангстеров.
- То-то повеселимся, - сказал он. - Проныра, нас ждет светлое будущее.
Мы крепко-накрепко обнялись, щека к щеке. Как мне, оказывается, именно этого не хватало - живых человеческих тисков. Подъехал "автократ", и я подписал на капоте очередные контракты (дважды - где отмечено "РАСПИСЫВАЕТСЯ УЧАСТНИК СОГЛАШЕНИЯ" и где "РАСПИСЫВАЕТСЯ САМ"). Филдинг махнул на прощание рукой и скрылся за черным стеклом.
Налитый кровью глаз солнца всю дорогу разглядывал меня с явным неодобрением. В "Эшбери" мне сообщили, что мистер Гудни уже "позаботился" о счете, более того, он зарезервировал номер 101 до дальнейших распоряжений. Что ж, какая-никакая, а уступка. К "Эшбери" Филдинг относился крайне неодобрительно и все наседал на меня, чтобы я снял люкс или этаж в "Бартлби" или "Густаве" у Централ-парка. Но "Эшбери" ближе к моей весовой категории. И я здесь привык.
Следующий этап - сборы и тэ дэ. Когда я засовывал книжку Мартины между складками моего лучшего костюма, в дверь постучали, и вошел Феликс. Он нес белую Коробку размером с небольшой гроб, перевязанную ярко-розовой лентой с пышным бантом. У Селины есть набор такого же цвета - лифчик и трусики. Вообще, у меня на нее серьезные виды. Ну что, еще один подарок?
- Примите посылку, - произнес Феликс, распрямляясь.
Даже когда он стоял расслабившись, все равно казалось, что Феликс бежит на месте.
- Держи, Феликс. Ты настоящий друг.
Он взял купюру, но сохранял озадаченное выражение.
- Не многовато будет? - добродушно поинтересовался он. - Перепил, что ли?
Мало есть на свете вещей лучше, чем невольная улыбка черномазого. Сто баксов она стоит. Даже больше. Веки его были бесконечно черны, что делало прищур пристальней, а улыбку - вкрадчивей. Поэтому Феликс навсегда сохранит наглый вид, даже когда станет из черного мальца черным мужиком. Не исключено, что когда-то и я имел такой же вид, но утратил. В школе мне все время говорили стереть с лица эту гнусную ухмылку. Но я даже не догадывался, о какой ухмылке речь, так что как я мог ее стереть?
-Да ладно тебе, - сказал я. - Деньги даже не мои. Купи подарок подружке. Или маме.
- Полегче, полегче, - отозвался Феликс.
Черный чемоданчик лежал на постели рядом с белой коробкой. Я потянул за ленточку, поднял крышку и услышал собственный хриплый крик отторжения, гнева и, возможно, стыда. Я разорвал ее в клочки голыми руками. Потом встал посреди комнаты, говоря себе: спокойно, главное - не горячиться. Но слезы успели хлынуть ручьем, неудержимо. Короче, момент не лучше любого другого, такой же скверный. Яскажу вам, что это был за подарок, и, думаю, вы меня поймете. В коробке не было ни записки, ничего, только резиновая женщина, по-поросячьи розовая, с влажным блеском и широким оскалом.
Знаете, мне говорили, что я не люблю женщин. Какой вздор. Телки - это очень даже круто. Мне говорили, что мужчины вообще не любят женщин. Неужели? А кто тогда? Потому что женщины других женщин точно не любят.
Иногда жизнь становится очень знакомой. Иногда в глазах у жизни появляется до боли знакомый блеск. Вся жизнь - это вендетта, заговор, мандраж, оскорбленная гордость, вера в себя, вера в справедливость ее приливов и разливов.
Есть одна тайна, которой не знает никто: Бог - женщина. Оглядитесь! Неужто не очевидно?
* * *
Над входом в бар покачивается вывеска с портретом Шекспира. Портрет тот же самый, который я помню со школы, когда морщил лоб над 'Тимоном Афинским" или "Венецианским купцом". Получше, что ли, нет? Неужели он действительно все время так выглядел? Вообще-то, его рекламисты давно могли бы уже и подсуетиться, что-нибудь посимпатичней предложить. Выступающая нижняя губа с бомжовой щетиной, уродский подбородок, подернутые тиной бабулины глазки. А причесон-то, причесон. Ну не смех ли? Уильям Шекспир всегда приносил мне грандиозное облегчение. После гнетущего визита к зеркалу или недоброго слова от подружки, или обалделого взгляда на улице я говорю себе; "Какой все-таки Шекспир был урод". Эффект просто чудодейственный.
- Толстый Винс, - спросил я, - что ты ел сегодня на завтрак?
- Я? Сегодня на завтрак я ел маринованную селедку.
- А на ленч?
- Рубец.
- А что ты будешь сегодня на обед?
- Мозги.
- Тлстый Винс, да ты больной.
Тлстый Винс таскает в "Шекспире" ящики с пивом- плюс, на добровольных началах, вышибала. Последние тридцать пять лет он бывает здесь чуть ли не каждый день. Я тоже - по крайней мере, мысленно. В конце концов, здесь я и родился, наверху. Он отхлебнул пива. Толстый Винс препогано выглядит, и его сын Толстый Пол тоже... К Толстому Винсу я испытываю какое-то особо сердечное чувство, отчасти потому что он также страдает сердцем. Его сердце не дает ему спуску, и мое когда-нибудь тоже пойдет на приступ. Подозреваю, у Толстого Винса ко мне тоже особо теплое чувство. Раз в пару месяцев он отводит меня в сторонку и, дыша перегаром, интересуется, как мои дела. Никому больше это не интересно. Только ему. Иногда он заводит речь о моей матери. Толстый Винс тоже вдовец. Его жена умерла оттого, что была слишком простонародна. Всю недолгую жизнь она была явно не в своей тарелке. Моя же мама загадочным образом пришла в упадок, не более того. Хорошо помню, как после школы я забирался к ней в постель. Распад ощущался совершенно явственно. Ностальгия по Америке. Переизбыток Барри Сама. Толстый Винс по совместительству работает помощником управляющего бильярдной в "Виктории". Порядки у него там вполне либеральные, и бильярдисты в нем души не чают. В подвале он оборудовал небольшую кухоньку, где и готовит свою жуткую, стряпню. Толстый Пол гоняет шары, строит из себя акулу зеленого сукна и отвечает за микроволновку. Распластавшись над столом номер один, он пригибает голову так, что кий продавливает на подбородке ямочку, и берет костяные шары в перекрестье прицела... Вскоре после смерти моей матери Толстый Винс затеял с моим отцом знаменитую драку у мужского сортира в проулке за "Шекспиром", когда заведение еще только раскручивалось.
- Это настоящая еда, сынок, - произнес Толстый Винс. - Тебе-то откуда знать, всю жизнь в кабаке ошиваешься. Дай тебе пакет сухариков, ты уже на седьмом небе от счастья.
- Помнишь Лайонела? - спросил Толстый Пол.
- Помню, - ответил Толстый Винс.
Толстый Винс, конечно, не королевской крови, но определенную сдержанность в речи проявляет, звуки цедит. Не то что сынуля- Толстый Пол, поперек себя шире, морда совершенно каменная, бритый затылок и зверские светлые брови, придающие глазам выражение куницы-ветерана, вдоль и поперек изучившей все крысоловки и заячьи силки. Толстого Пола ни капли не волнует его акцент. И ведь, в чем весь ужас, никакой каши во рту, каждый слог звучит угрожающе четко. Нечего и пытаться передать эту феерию в письменном виде. Придется вам домыслить.
- Встречаю, значит, его в субботу, - сказал Толстый Пол. - Фу! говорю я, ты что, кэрри наелся? Не, говорит он, кэрри в пятницу было. А что сегодня, спрашиваю я. Три пиццы с пряностями, говорит он, и два китайских супа. Пока он на антибиотиках только из-за этой дряни под мышкой, типа лишая. Через день сталкиваюсь с ним в клубе для дальнобойщиков. Па, ты слышал, там поставили автомат для этих долбаных чипсов. Чипсов! - Судя по всему, Толстый Пол до сих пор не мог оправиться от такого удара. - Воттакенная хренотень, полная жидкого дерьма, раз в месяц кто-нибудь приходит и доливает через воронку еще жира. Тридцать пенсов пакет. Лайонел, значит, стоит у агрегата и давится, засыпает в пасть горстями. Брр. Нет, но какая дрянь. Слов нет. На четвертом пакете он поворачивается ко мне и говорит, ума, мол, не приложу, с чего бы все эти проблемы с кожей!
- Пусть скажет спасибо, что еще жив, - проговорил Толстый Винс, - с тем, что он ест.
- Видел, какое он брюхо нажрал?
- Его отец отбросил копыта в пятьдесят один. Пять лет сидел на диете, но все толстел и толстел. Потом вдруг выясняется, что он уминал диету плюс всю свою обычную жратву. А что это была за жратва... нет, лучше и не думать. Когда Ева вернулась, она спрятала его челюсти, но он смолол все в кашу и все равно заглотил. И денег у него сколько-то было.
- Деньги... - задумчиво протянул Толстый Пол. - Какой в них, на хрен, толк, когда здоровья нету.
Говорят, французы живут, чтобы есть. Англичане же, с другой стороны, едят, чтобы умереть. Я взял свою кружку, переместился к стойке и ухватил пакетик чипсов - с креветочно-рольмопсовым вкусом, - а также упаковку хрустящих ветчинных хлебцев. Громко хрустя, я развернулся и стал разглядывать народ. Все-таки, когда зависаю в "Шекспире", я не совсем уродина. Рядом с Филдингом и кинозвездами я, конечно, не смотрюсь - но здесь мне все карты в руки. Эти пролетарские бабищи, они страшнее смерти. Тяжелая все-таки жизнь у пролетариата, износ высок. И кабаки не помогают, отнюдь. Я снова развернулся и оперся о стойку, в обрамлении геральдических уличных знаков, зазывающих на пиво и бильярд, пластмассовых пепельниц размером с супницу, потертых пупырчатых подставок под пиво, которые кажутся влажными, даже когда сухие. На квадратной деревянной колонне висела доска меню, с нацарапанными мелом навязчивыми перепевами фарша в кляре и поджарки-ассорти; "и" и "или" были подчеркнуты, "кофе" и "чай" экзотически закавычены. Мой взгляд остановился на циферблате древнего ящика для пожертвований. "Доверьте предсказание своей судьбы Обществу друзей больницы Святого Мартина". Кидаешь в щель монету, и стрелка, крутнувшись, указывает на тот или иной жребий. Выбор, честно говоря, небогат. "Обмани могилу, портер - это сила". "Шар в лузу - не обуза". "Прочь тоску-кручину, ждите крошку-сына"... Ничего особо угрожающего. Хотя любые знамения меня пугают. Вот если бы Общество друзей больницы Святого Мартина предлагало, скажем, что-нибудь от облысения или конский возбудитель, тогда им не пришлось бы подачки клянчить. Я просунул в щель десятипенсовик, и монета, удовлетворенно звякнув, упала на дно ящика. Крутнулась стрелка: "Деньги на подходе". Я кинул еще одну монету: "Остерегайтесь ложных советов". Хорошо, договорились. Я поднял голову, и кривое балаганное зеркало со скрипом повернулось вокруг оси; из-за отворившейся стеклянной двери выглянул мой отец и ободряюще поманил меня, словно с боковой линии поля. Так что я поднырнул под канаты.
- Здорово, пап, - сказал я.
На нем была черная кожаная куртка и белый шелковый шарф. И шевелюра у папаши очень даже ничего, серебристая и обильная. Хотел бы я так же выглядеть в его возрасте. Собственно, я не возражал бы выглядеть так и сейчас. Вообще-то, я не возражал бы выглядеть так лет пять назад или даже десять, если подумать. Все дело в сердце, в моторе. Мой барахлит.
- Не называй меня так, - поморщился он. - Мы же друзья. Зови меня Барри. Так вот, - проговорил он, обнимая меня скрипучей рукой за плечи и ведя в гостиную, она же кабинет, - я хочу познакомить тебя с Врон.
- Врон?
Он что, уже на роботов перешел, подумал я. Папа дернул меня за волосы, и я остановился.
- Да, Врон, - повторил он. - Будь добр, веди себя как следует.
И в моем-то произношении это имя звучит черт знает как. А у папаши трудности с буквой "р" (небный какой-нибудь дефект, или с уздечкой не того), так что в его варианте Врон звучало еще хуже.
Все эти годы явно пошли гостиной на пользу. Теперь здесь пахло деньгами. Ребристую и прыщеватую газовую горелку, в зыбком тепле которой я натягивал школьную форму, заменила черная корзинка для яиц с имитацией угля. Вместо древнего стола, за которым я завтракал, стоял застекленный коктейль-бар с отделкой из пупырчатого пластика, тремя высокими табуретами, впечатляющей батареей сифонов и шейкеров. Врон откинулась на спинку эффектного дивана, обитого белым рубчатым вельветом. Бледная брюнетка, уютно сложена моего возраста. Где-то я ее уже видел.
- Очень рад вас видеть, - произнес я.
- Премного о вас наслышана, Джон, - отозвалась Врон.
- У нас такое счастье, - с хрипотцой проговорил папа. - Правда, красавица моя?
Врон кивнула.
- Сегодня для моей Врон особый день. Врон, покажи ему.
Врон села прямо, запахнула полы расписанного иероглифами платьица и, махнув широким рукавом, вытащила с полки кофейного столика порнографический журнал "Денди"... В чем, в чем, а уж в порнографических журналах я разбираюсь: "Денди" - издание не самой высокой пробы, ориентированное на скромные запросы и мозолистые ладони работников физического труда; типичный образец - беспутная домохозяйка или веснушчатозадая шведка, самозабвенно выкручивающаяся из типового нижнего белья.
- Присядьте, Джон, - объявила она и похлопала рядом по дивану.
Послюнив кончики пальцев, она стала листать журнал. Со вздохом, едва не кудахча от наслаждения, нашла нужный разворот и ласкающе примостила у меня на коленях. Отец тоже сел. Руки их легли мне на плечи; их перезрелые, выжидающие, такие человеческие лица оказались в дюйме от моего.
Я раскрыл журнал пошире. С правой страницы прямо на меня смотрело лицо Врон крупным планом. Горло ее пересекала надпись "Врон" - опять же в кавычках, со всей несбыточностью их экзотического посула,
- Ну давай, Джон, - услышал я ее шепот.
Я перелистнул страницу. Врон в типичных придурочных оковах и альковах, делает все то, за что этим девицам платят. Я перелистнул страницу.
- Помедленней, Джон, - услышал я ее шепот. Врон на железном стуле, локти вбок, приподнимает тяжелые груди. Врон, выгнув спину и задрав ноги, лежит на взъерошенном белом ковре. Врон распростерта на багажнике "гиены" с откидным верхом. Врон в полуприседе на зеркальном полу. Я перелистнул страницу.
- Вот, - услышал я шепот Врон.
На последнем двойном развороте Врон стояла на коленях, вскинув к аппарату перетянутый подвязками зад, глубоко проминая пурпурными ногтями кожу ягодиц. Теперь я узнал ее. Вероника; одаренная стриптизерша. Отсюда же, из "Шекспира".
Врон всхлипнула и расплакалась. Папа мужественно поглядел на меня. Если не ошибаюсь, он тоже обронил слезу-другую.
- Я... я так горжусь, - выдавила Врон.