И это были окончательные слова Ломяго, которыми он сам, выйдя и утирая пот со лба, был просто-напросто восхищен. Даже похмелье будто отступило, чему, впрочем, все-таки и пиво помогло.
Но, отойдя от стоянки, он через минуту опять почувствовал дурноту, а вместе с дурнотой и недоумение: а что это я такое сделал? Я ведь шел совсем за другим, а вышел с прямо противоположным! Шел наказать деньгами сволочей, а получается, совсем от денег отказался! Не вернуться ли, пока не поздно?
Нет, разозлился он и на братьев, и сам на себя. Не вернусь. Как вышло, так и вышло. Если подумать, правильно вышло.
И в нем зароились еще какие-то смутные мысли, настолько странные, будто и не он их думал, будто кто-то их ему нашептывал, мысли одновременно страшные и приятные, а через некоторое время, после того как он слегка перекусил и выпил чаю в кафе у Аветика, который, естественно, наотрез отказался взять с него деньги, и похмелье стало понемногу облегчаться, и Ломяго почувствовал даже что-то вроде той самой нервной бодрости, о которой говорил Михаил Шашин.
10
Килил очнулся в темноте и грохоте.
Было так темно и страшно, будто он уже умер.
Он рванулся вверх, раздвигая бочки и карабкаясь, глотая воздух.
Наверху пришел в себя, огляделся.
Грохотали бочки, перекатываясь по вагону. Стучали колеса по рельсам. А в маленьком окошке под потолком был уже вечер. Килил с опаской осмотрел бочки. Наверно, в них перевозят какую-то сильнодействующую жидкость. Ее вылили, а газ после нее остался, этим газом его и отравило на какое-то время. А не надо нос совать. Надо было открыть крышку и ладонью чуть-чуть помахать на себя - и понял бы, что там такое, и безопасно.
Килил начал ставить бочки друг на друга, чтобы добраться до окошка. Добрался, посмотрел, высунув голову. Поезд ехал в непонятном месте, вдоль сплошного забора из бетонных плит, за ним видны корпуса какого-то завода. Килил спустился вниз. Посидел, подумал. Вдруг вагон остановился, стало тихо. Потом опять дернулся, опять немного проехал. Опять остановился. Кто-то ходил мимо, разговаривал, потом кричали, ругались. Дверь открыли и почти сразу же опять закрыли. Килил прислушался, пробрался к двери, попробовал ее открыть. Не получается. Полез обратно к окну. Голова пролезает, а остальное нет. Уже совсем стемнело, но горят фонари и видно, что поезд на какой-то станции, а вокруг множество железнодорожных путей. Плохо, что нельзя выйти. Но рано или поздно вагон откроют. Не бывает такого, чтобы что-то закрывали навсегда.
Килил захотел есть. Достал из рюкзака большую бутылку воды, хлеб, сыр и копченую колбасу. По его представлениям, именно такие продукты надо брать в дорогу: долго не портятся. Но сыр оказался плохим, вонючим, зато колбаса была хорошая. Килил грыз ее, откусывал хлеб, пил воду и успокоился.
Его не испугало даже то, что вскоре вагон тронулся, а потом поехал все быстрее, быстрее и вот совсем быстро, колеса стучат дробно и весело. Ну, допустим, он едет даже не в Вологду, думал Килил, ну и что? Лишь бы подальше от Москвы, где его наверняка ловит теперь вся милиция. Деревни не в одной Вологодской области есть, где-нибудь в другом месте тоже можно купить дом. И река будет рядом, и все прочее. Короче, волноваться нечего. Мать будет беспокоиться, но он ей позвонит. Или из автомата, или купит мобильный телефон. Интересно, продают их без паспорта? Вроде не продают. Придется тогда украсть у кого-нибудь. У какого-нибудь богатого человека, чтобы тому было не жалко.
С этими приятными мыслями Килил заснул.
11
Карчин никогда в жизни не чувствовал себя так плохо. Были неприятности, были даже беды, но все извне или вовне, в нем самом всегда все было стойко и достаточно уравновешенно. И никогда он сам не был причиной бед или неприятностей. Совершал, конечно, ошибки, не ошибается тот, кто ничего не делает, но сам же их быстро исправлял. А в теперешнем положении ему было горько и мучительно думать, что именно он, а не кто иной, оказался виновен. Вор виновен меньше, даже если профессиональный, вернее, профессиональный даже меньше прочих виноват: он этим живет. Я ворую, а ты не зевай. Но и пацан, хоть и убить его мало, виноват лишь в свою незначительную меру: ему счастье само в руки упало, он лишь воспользовался. А он-то, взрослый человек, как мог! Вышел, у какого-то рынка, хоть знает, что там ничего брать нельзя, воду особенно. Не утерпел, видите ли! Взял зачем-то всё с собой, кроме телефона, хотя от машины отошел на десять шагов и ни один взломщик не успел бы ее вскрыть и залезть. Не почувствовал, как сумка с руки сорвалась, вообще уму непостижимо!
Он оказался виноват перед собой и перед всеми, да к тому же и смешон. И поделиться печалью по-настоящему не с кем, вот когда с особой болью вспомнишь, что мамы уже нет... Лиля вроде жалела, сочувствовала, но не утерпела и спросила:
- Что же, поездка срывается у нас?
Они собирались вместе с Никитой отправиться после сдачи "Стар-трека" в круиз на туристическом морском новом лайнере "Триумф", где одних бассейнов по два на каждой из четырех палуб, где каждый вечер должны были выступать звезды отечественного и мирового шоу-бизнеса, а стоянки предполагались в лучших городах Средиземноморья - и подолгу, чтобы нагуляться и насмотреться. Юрий Иванович представил, каким бы славным оказался этот отдых, если бы все было нормально. Ему стало горько и он закричал:
- У тебя одна печаль - что купальники твои никто не увидит! Видел, как ты их перед зеркалом мерила! Купальники тоже: вся ж... наружу! Предупреждаю: порежу, купи человеческие! Ты замужняя женщина и мать, между прочим, а не топ-модель!
Лиля при этом глянула в зеркало, и по ее лицу было видно, что с поименованием ее замужней женщиной она еще согласна, а слово "мать" ей явно не понравилось. (Как сорокалетняя женщина, став вдруг по милости рано женившегося сына бабушкой, мирится с тем, что она бабушка, но категорически не желает, чтобы ее называли этим словом.) И почему бы ее не сравнить с топ-моделью, тоже непонятно, данные вполне подходящие. Но ссориться она не собиралась и сказала примиряюще:
- Юрчик, это мода, ты что? Ты же сам всегда следишь за модой, ты у меня молодец!
- Это не мода, а безвкусица сплошная! Одеваешься вообще, как бухгалтерша на б...ки в общежитие пожарников! - Юрий Иванович умеет иногда быть вполне остроумным.
Лиля вспыхнула.
- Конечно, с твоей Юлей не сравнить! Костюмчики, чулочки даже летом, юбка ниже колен. Ясно: возраст не позволяет, фигура не позволяет!
- Между прочим, что-что, а вкус у нее получше твоего! И образование. И книжек побольше читала!
- А чего ты к ней не вернешься тогда? - спросила Лиля, улыбаясь ехидней, чем следовало.
- А это вопрос открытый! - ответил Юрий Иванович и ушел из дома.
В машине он понял, что и без подсказки Лили хотел поехать к Юле. Не вернуться, об этом нет и речи, а просто поговорить с ней. Все-таки Юля всегда была верный и понимающий товарищ, какой и должна быть жена. И он бы не ушел от нее, если бы не парадокс природы: мужчина, хоть и умирает раньше, но к сорока годам еще фактически мальчик, юноша, только зрелый, а женщина уже ощутимо блекнет по всем параметрам. Конечно, Карчин это не вполне замечал, видя жену каждый день, но однажды его пригласили на юбилейный, двадцатый вечер встречи выпускников и он, обычно уклонявшийся, вдруг захотел пойти. Увидев своих одноклассниц, в большинстве своем потускневших, располневших, с морщинами на лице и особенно на шее, он был поражен. Он увидел себя в окружении полузнакомых дряхлеющих теток, каждая из которых была старше него, а когда он оказался вблизи группы других женщин, тоже отмечавших юбилей, но десятилетний, почувствовал себя гораздо лучше, вот они показались ему ровесницами, да и то, пожалуй, с натяжкой. И тогда, вернувшись домой, он, может, впервые посмотрел на жену открытым взглядом и с горечью признал, что она ничуть не моложе его теток-одноклассниц. С этого разочарования началось, увлечением Лилей и разводом продолжилось, и вот уже седьмой год у него новая семья...
Он с усмешкой сказал Юле откровенно (как именно и можно сказать товарищу, не стесняясь):
- Вот, пожаловаться зашел.
- Жалуйся, - улыбнулась Юля.
Он начал рассказывать о своих неприятностях, но видел, что Юля слушает хоть и старательно, но зыбко, куда-то все время пропадая мыслями, это читалось в глазах. Карчин перебил сам себя и спросил:
- Случилось что-нибудь? С Данилой что-нибудь?
Юля кивнула.
- Что?
- Я хотела тебе позвонить, но все пока обошлось...
- Ты конкретно можешь сказать?
- Задерживали его в милиции. Но уже отпустили.
- За что?
- Да глупость. Шел с двумя приятелями вечером, захотел пить. Знаешь, такие стоят на улице возле магазинов шкафы-морозильники с напитками. Ну, один его приятель взял и ударил ногой. Он каким-то спортом занимается, что-то с ногами связано. Ударил, разбил стекло, они взяли всего по бутылке, а тут машина патрульная проезжала. Забрали, да еще и травы этой им подбросили... Марихуаны.
- Он у нас и наркоман к тому же? В армию его!
- Да ни при чем он! Я же говорю: стекло другой разбил, а эту гадость им подбросили! Для того чтобы денег сорвать. Ну, пришлось отнести. Виктор Сергеевич выручил.
- Какой Виктор Сергеевич?
- Я сто раз говорила, Юра... У меня есть своя жизнь...
Карчин вспомнил: действительно, у Юли года два назад появился какой-то Виктор Сергеевич. Карчин, узнав это, даже порадовался за нее: пусть живет женщина полной жизнью, меньше будет обижаться на него и бесплодно ждать его возвращения. Он знал об этом Викторе Сергеевиче только то, что тот был вдовец, жениться не собирался, работал на какой-то скучной административной работе, от Юли, как понял Карчин, желал лишь совместного проведения досуга. Представлялись почему-то походы в кино и в театр, поездки за город, где этот Виктор Сергеевич, наверняка человек уже в возрасте, с молодым задором готовит шашлык в каких-нибудь кустах, зорко посматривая, не покушается ли кто угнать его "Москвич", почти новый, которому и десяти лет нет. Потом Юля его не упоминала, вот Карчин и удивился сейчас, что он еще существует.
- И много понадобилось денег?
Юля назвала сумму.
- Немало! Откуда у него такие деньги?
- Для него небольшие.
- Да? И дом за городом, и на "Мерседесах" раскатывает?
- Вообще-то он в самом деле за городом живет, и "Мерседес" у него, не новый, правда.
- Слушай, а почему бы тогда ему Данилу от армии не откупить, а?
- Ты странные вещи говоришь, Данила твой сын!
- Именно. И я имею право решать его судьбу. Так? Вместе с тобой. Так?
- Конечно.
- Тогда слушай: ему действительно надо в армию! Здесь он скурится, сколется, сопьется и сдохнет под забором!
- Какие ты вещи говоришь...
- Я обрисовываю реальную перспективу! Где он вообще?
- На роликах поехал покататься с друзьями, на "Тульскую", там комплекс какой-то...
- С теми друзьями, которые стекло били?
- Эти нормальные. А там просто дурная компания. Просто Данила слишком добрый, у него развито чувство локтя. Он был ни в чем не виноват, а молчал.
- Не виноват! Откуда ты знаешь? Может, он у них вообще там самый главный! Ты над ним кудахчешь, а сына надо знать!
- Я его знаю! А если не нравится, как я его воспитываю, встречайся с ним и говори!
- Поздно говорить! Вырос уже! В армию - и пусть его обломают! Там он забудет, как сладкой водички даром попить!
В общем, встреча кончилась глупой руганью.
А другой день принес новые огорчения. Звонки по поводу "Стар-трека" раздавались каждые десять минут. Все торопили, требовали, гневались, недоумевали. Строители предложили новый вариант документации. Если не вдаваться в технические подробности, суть сводилась к тому, что детальные предложения изменений проекта заменялись суммой этих предложений. Результат в итоге был тот же, но зато подписать это Карчин имел право единолично. Ну, и еще две-три страховочные подписи.
Однако ответственность такая, что в случае чего - верный суд и верная тюрьма. А Карчин этого страха уже натерпелся. Поэтому он пробивался на прием в мэрию, надеясь на другое решение. И - луч свет в темном царстве - пробился, его приняли. Карчин, волнуясь, но сдерживаясь, честно все рассказал. Несчастный случай есть несчастный случай. Нельзя, чтобы из-за него рухнул такой проект. Один из лучших проектов этого года. Презентативный и репутационный проект для всех, включая городские власти.
Его выслушали, все понимая, кивая и соглашаясь, и сказали: кто против, но в чем, собственно, проблема? Проблема в том, ответил Карчин, что нужно объехать заново два десятка инстанций и заново поставить два десятка подписей. Которые, кстати, были уже поставлены. Что поделаешь, вздохнули в ответ, правила есть правила, заново так заново. И тут Карчин поступил неосторожно - от обиды и от негодования. Я знаю примеры, сказал он, когда эти правила корректировались. В том смысле, что звонка из мэрии было достаточно, чтобы... Ему не дали договорить и возмутились: вы что же, предлагаете нам закон нарушить? Надавить? Приказать? Мы не имеем права такими вещами заниматься! При этом и Карчин, и те, кто говорили это, прекрасно знали, что такими вещами мэрия занимается ежедневно и чуть ли не ежечасно. Но Карчин по каким-то причинам из этого круга привычных занятий вдруг выпал. Утратил вдруг доверие и авторитет. Стал в одночасье тем, для кого не стоит стараться. И он почувствовал себя в этот момент человеком из советской очереди, который был в первых рядах, но которого вдруг оттерли, он оказался последним и ему ничего не досталось.
Покровитель и благодетель Линьков тоже удружил: уехал отдыхать на десять дней в Марокко, на побережье Атлантики, а телефон, похоже, отключил, чтобы не отвлекаться от отдыха, или вовсе с собой не взял.
Обидел Ясинский, не взявшись сам за дело, а поручив его молодому и неопытному Шацкому. Шацкий, правда, сначала Карчину понравился, однако время идет, а результатов нет. И со стариком что-то у него там повисло, что-то не получается, и мальчишка вот исчез. Напугался, наверно, бродит где-то по городу.
Карчину очень не хотелось совершать новый круг (явно не почета) с документами на подпись, он не желал верить, что нет иного выхода. Надо еще раз поговорить с мальчишкой. Найти его, сесть с ним рядышком и без нервов, спокойно, по-мужски, сказать: слушай, брат, все понимаю, ты боишься, что тебя накажут, но вот тебе моя рука, вот тебе мои глаза, посмотри в них, поверь мне, как отцу: ничего тебе не сделают. Ты не деньги и бумажки украл, ты человека погубить можешь. Но ты же можешь и спасти. Подумай своей головой и совестью, надо тебе это? Черт с тобой, возьми деньги, но документы, брат, верни. Тебя взрослый человек просит, унижается, видишь?
Сказать это доверительно, искренне, обаятельно, с улыбкой, как это Карчин всегда умел, решая свои проблемы, и получалось почти всегда безошибочно, он знал, что умеет говорить с людьми, умеет говорить им приятные вещи, умеет проникнуть в их мысли и интересы.
И мальчик поймет, не может не понять. И все опять будет хорошо.
Карчин позвонил Шацкому.
12
Шацкий в это время сидел возле бассейна, пил сок и смотрел на Полину. Он часто приглашал девушек для первого знакомства в бассейн. Здесь все достоинства и недостатки кожи, фигуры, походки и пластики видны без прикрас. К тому же, как ни старается девушка держать голову над водой, он находит способ шутя заставить ее нырнуть, окунуться, чтобы смыть косметику (если она не водостойкая). Девушки сердятся, но дело сделано после такого умывания сразу понятно, что на самом деле представляет их лицо.
Полина ему нравилась все больше. Кое-какие изъяны, конечно же, были, но приемлемые, а раскраской для лица она, оказывается, совсем не пользуется. Это редкость в России, не желающей идти за феминистским Западом и тем более за строгим в этом смысле Востоком: женщины у нас как мазались, так и мажутся, разве чуть искусней, чем раньше.
Карчин, не здороваясь, спросил, появился ли пацан.
Шацкий ответил: скорее всего появился, хотя он пока еще не встречался с ним.
- Но это не столь важно, я думаю, - сказал Шацкий.
- Почему это?
- А почему мы решили, что родители ничего не знают и ни в чем не замешаны? Посудите сами: ребенок попал в тупик, все против него - и милиция, и мы с вами. Куда он бросится? К родителям, конечно.
- Думаете, он им признался?
- Предполагаю. Но предполагаю весьма твердо. Они делают вид, что ничего не знают, естественно. Но вы видели, как они живут? Для них десять тысяч, как для вас стать наследником миллиардера. Сумасшедшие деньги. Уверяю вас, присвоят и глазом не моргнут, да еще утешат себя тем, что сына спасают. Это я мать и этого кавказца имею в виду, приемного отца. И братик очень сомнительный. Экстремист такой по виду, я встречал подобных юношей. Сестра вряд ли замешана, но тоже прощупаю. Этим и занимаюсь сейчас вообще-то.
- И как она на ощупь? - даже в такой ситуации Карчин не утратил природного чувства юмора.
- Я не в этом смысле.
- Да понял, понял... Значит, родители могут быть заодно? Это новый поворот. Я как-то не думал...
На этом Карчин закончил разговор.
А Шацкий смотрел на Полину, которая не спешила вылезать из воды, чтобы сделать ей знак, когда она посмотрит в его сторону, и этим позвать ее: не кричать же через весь бассейн. Версию насчет соучастия семьи он придумал только сейчас, с хода, чтобы оттянуть время и успокоить клиента. Но, как хороший шахматист просчитывает до конца последствия самого нелепого хода, так и он, коротко, но мощно поразмыслив, решил, что в этой версии есть резон и прощупать в этом плане Полину действительно стоит. Хотя, с какой стороны ни посмотри, не его это дело. Его дело процессуальное: защищать людей по ходу следствия и суда, иметь дело с бумажками, математика, так сказать, не столько прикладная, сколько теоретическая - с практическими, однако, результатами. Но так уж повелось, что адвокаты сейчас в России обслуживают клиентов и как следователи, вернее, контрследователи, а заодно и агенты, а часто еще и бодигарды, то есть телохранители.